Конь бледный

Билл скатился кубарем по ступеням мэрии вниз. Двор и деревья вокруг пылали, воздух разрезали пули и громкие крики, он отполз в сторону, и, не в состоянии больше заставить себя сдвинуться с места, опрокинулся на спину, вперившись взглядом стеклянных глаз в чёрное небо, наверняка заволочённое тучами. Небо, огороженное высотными домами. Не небо, а жалкий огрызок. Билл изо всех сил старался оставаться в здравом уме. К сожалению, в таких делах ему редко помогал счёт до десяти или выравнивание дыхания, но он всё равно попытался изобразить в голове картину поля, усыпанного барашками. Билл читал много разных книжек по психологии и психиатрии. Но сейчас, наверняка, было уже совсем поздно что-либо предпринимать. Боль постепенно уходила, оставляя место только всепоглощающему холоду. Он медленно расползался от конечностей по кровеносным сосудам. Он полз к сердцу Билла, которое слабо билось об рёбра. Наверное, оно тоже пыталось сбежать от него. Тоже. Ему надо было что-то немедленно делать. Ему отчаянно надо было спасать свою жизнь, потому что… потому что? Сумасшедший пазл с невероятной скоростью складывался в сумасшедшей голове. Голова Билла была удивительной штукой, он всегда так считал. Она работала, как машина. Она никогда не отключалась и поддерживала в нём здравый смысл. Она знала много такого, чего не знала ни одна другая голова. Но Билл её ненавидел. Ненавидел эти кости, куски мяса, сухожилия, нитки кератина, торчащие из неё. Его мыслям было тесно в ней, как в какой-то коробке. А потом голова Билла вдруг дала понять ему, что Билл ненавидел вовсе не её. Он ненавидел себя. И когда Билл Сайфер понял это, он решил, что нет смысла бояться смерти. Он её ждал, как давнюю близкую подругу и отлично знал, что рано или поздно, так или иначе, она бы обвила свои костлявые руки вокруг его шеи и увела за горизонт. Билл всегда был предупреждён, с самого своего начала. Он был мерзкой поганью. И с каждым днём существования в «своём» теле ему становилось всё сложнее бороться с этим фактом. Он ел его на завтрак, на обед и на ужин. Это было его навязчивой идеей. Надо умереть, надо срочно умереть, так слишком сложно, он слишком один, слишком бессилен, слишком смертен. Ему страшно так жить. Он боится боли, он смертельно её боится. А боль являлась ему постоянно, болью орудовали окружающие его бесконечные враги. Они резали его кожу и протыкали иголками новорождённые руки, пропускали разряды электричества. Жёсткий матрас по ночам впивался Биллу Сайферу в спину, а босые ноги, его ноги, натёртые и израненные, вечно должны были касаться холодного пола и куда-то идти. Он был один. Билл всегда думал, что быть одному – лучшая участь. Но когда он и в самом деле прочувствовал вкус одиночества, перемешанного с кровью на языке, он слишком хорошо понял, что ошибался. Двадцать один год назад Билл Сайфер во всём ошибался. И знаете, лучше жить в сладком неведении, чем ощущать такую боль. Он каждую ночь лихорадочно работал головой, чтобы придумать хоть что-то, что могло бы спасти его, прекратить эту пытку, и не придумал ничего лучше смерти. А потом вдруг появилось существо, которое не делало ему больно. Вероятно, из незнания, но оно обходилось с Биллом, как с равным. И когда оно появилось, Билл лишился границы между сознанием демонического разума и бессознанием человеческого. Впрочем, периодически он возвращался к истоку, возвращался к мысли, что надо немедленно бежать. От него, от человечности, бежать из этого тесного куска мяса, пусть даже за пределами оного его ничто не ждало. Билл считал, что ничто лучше, чем этот человеческий цирк. Но он ошибался. Билл слишком поздно понял, что абсолютно во всём ошибался. Что он не был сверх всего, что происходило в этом маленьком мире, он не был лучше этих мясных мешков. Он беззастенчиво из раза в раз окроплял свои руки человеческой кровью, яростно ненавидя тех, кто причинил ему столько боли и пролил столько его крови. Билл не брезговал пускать кровь и себе самому. Напротив, он никогда не думал, что в таком унизительном болезненном занятии может быть столько удовольствия на грани с потерей рассудка. Вероятно, это-то и берегло его от потери рассудка. Потому что Билл Сайфер чертовски боялся смерти. Потому что он не был готов умирать как минимум в ближайшие несколько биллионов лет. Он уверял себя, что сможет справиться со всем. Но страх довёл его до безумия. И сейчас Билл был безумен как никогда. Потому что тот, кто свёл его с ума, кто заставил его опуститься так низко в своих убеждениях, кто привязал его к себе клятвами и обещаниями, тот, кто заставил его поверить и довериться… Этот человек убил его. О-о-о нет, не подумайте. Билл всегда знал, что он отвратителен, он никогда в этом не сомневался, все эти двадцать лет. Он так отпето себя ненавидел, ведь был чертовски глуп и чертовски уродлив. Он всегда знал, что такая дрянь никому не может понравиться, до того его тело и сгнившее в нём несчастное сознание были отвратительны. Билла давно надо было прикончить, потому что на него всем тошно смотреть. Он бы прикончил себя сам из одной только ненависти, но… Но Билл всё никак не мог понять, в чём был резон Диппера столько раз вытаскивать его из мира его сокровенной боли и его долгожданной смерти. Чтобы потом взять и прикончить вот так? На нос Сайферу приземлилась снежинка. Он увидел и попытался сфокусировать на ней взгляд, чтобы оставаться в сознании. Билл отчаянно бился о прутья внутри своей проклятой коробки-головы, потому что больше не мог бороться с поглощающим его сумасшествием. Наверное, Сайфер был одним из тех редких психически больных, которые в потоке дьявольской неразберихи могли вечно держаться за ниточку здравого смысла и продвигаться сквозь собственные бред и галлюцинации к чистому светлому разуму. Но когда его бок продырявила пуля, вместе с кровью его стремительно покидало и хвалёное самообладание. Впрочем… Вряд ли основной причиной была именно пуля. Билл так старался быть хорошим для Диппера. Он правда очень старался, несмотря на собственную неприязнь к себе. Билл действительно очень хотел быть с ним рядом. Ему даже не надо было этих прикосновений и поцелуев. Сначала. Он так старался делать всё, что бы Дипперу ни захотелось, ведь люди не любят просто так, правда? Но Биллу казалось, что Диппер совсем не был человеком, Диппер ведь был рядом с ним, он был рядом и не обращал внимания на то, какой Билл уродливый и узколобый. Он был рядом после того, как Билл попытался убить себя, и спас его, потому что?.. Он что, хотел, чтобы Билл дальше исполнял его желания? Он на самом деле хотел этого? Пусть так, Билл был готов на всё, он совсем не нуждался в этих обещаниях, в этой просаленной однобокой любви. Сначала. А потом Диппер сказал, что любит его, Билла. Любит эту гадость, на которую даже неприятно смотреть, которую даже слушать невозможно, до того у неё скрипучий, мерзкий слуху, голос. Он сказал, что любит Билла Сайфера и попросил, чтобы тот доверял ему. Что он теперь не один. Бедному глупому Биллу так хотелось поверить. И он поверил. В самом деле поверил, потому что вы наверняка уже поняли, каким он всегда был круглым дураком. Тогда Билл перестал быть один. Он даже поделился с Диппером своей гадкой страстью, самым сокровенным, что у него было. Тоненький и хрупкий, как берёзовая веточка, Диппер казался Биллу таким светлым и большим, как какой-нибудь Георгий Победоносец. Даже несмотря на то, что Диппер умирал, Билл почувствовал, что всё будет намного проще, ведь теперь они смогут умереть вместе. Смерть больше не была такой ужасно страшной перспективой. А потом появилась эта девчонка. Да, верно. Билл Сайфер ненавидел её. Как, впрочем, и она его. Но Билл знал… Он хоть и был чертовски тупым, он всегда знал всё наперёд. Как только она заявилась к ним в дом, Билл понял, что это его конец. Потому что Диппер обо всём наврал. Может быть, он и сам не знал о том, что всё время врал Биллу. Диппер не был полноценным здоровым человеком, он отчаянно нуждался в том, чтобы кто-то бесконечно нуждался в нём. Диппер Пайнс никогда не мог ничего один. И Билл, оказывается, тоже не мог один. Вот только у Билла Сайфера никого больше не было, и никто кроме не был ему нужен, а Диппер Пайнс являлся далеко не одиноким человеком. Билл отлично понимал, что в сравнении с прекрасной маленькой яркой феечкой Мейбл Пайнс, он – унылый уродливый ребёнок с комплексом неполноценности – не представлял ровным счётом никакой важности. Он не представлял никакой важности и в сравнении со столь ненавистными Стэнфордом и Стэнли Пайнсами, даже с истеричной мамашей. Он знал это с самого начала, и что бы с кем-либо из них не произошло, он бы сейчас в любом случае лежал здесь и одиноко загибался. Это эгоистично. Сестра Диппера, его единственный друг, умерла, и мальчик сорвался. Это правильная реакция. Но ведь… Билл имел хоть какое-то значение? Диппер так взвился из-за неё. Он хотел сдаться им, чтобы его растерзали за её жизнь, и Билл изо всех старался подавить свою злость и ужасную гложущую сердце боль. «Диппер только хочет спасти свою сестру. Это вполне логичная реакция». «Он не предаст тебя, Билл, возьми себя в руки. Ты обещал доверять Дипперу Пайнсу, помнишь?» Поэтому Билл очень старался её спасти. Чтобы Дипперу стало хорошо, чтобы он себя не мучил. Может быть, в глубине души (да, у Билла была душа, пусть грязная и уродливая, но была) он и хотел её смерти, однако, разумная часть предостерегала его, что всё будет только хуже, если она умрёт. И Билл чуть было вусмерть не расшибся, но раздобыл этот грёбаный Дезерт Игл, разузнал об ангарах, а потом сквозь мерзкую боль в сердце прижимал к себе Диппера. Диппера, которому было совсем наплевать на него. Рано или поздно, он бы всё равно предал его. Потому что Билла было, за что предавать. Странно, что Диппер вообще так долго выдержал… - Билл! Билл! – перед мутными глазами нарисовалось лицо Роджер. Она трясла его за плечи и истошно орала. – Билл, немедленно поднимайся! Давай же, поднимайся, чёрт тебя подери! У Роджер была рассечена губа, а по лбу и щеке обильно струилась тёмная кровь. А потом Роджер кто-то схватил под руку и оттащил. И Билл услышал голос: - Нет, Роджер. Он не пойдёт с нами, понятно? – это был сухой низкий и хриплый голос Сэлти. – Сейчас мы сядем в машину и уедем отсюда, ты не в себе. - Отъебись! – с всхлипом закричала Роджер. – Отъебись от меня! А потом Сэлти, наверное, обхватила Роджер руками за плечи и шепнула: - Пожалуйста, поедем без него... Пожалуйста… Нам нельзя брать его с собой, милая… Билл всё слышал. Даже через чужие крики, шум взрывов и топот Билл слышал. Потому что голос Сэлти был голосом в его голове. Всегда был. Роджер просила её о чём-то и громко плакала. А потом их ноги исчезли из поля зрения и больше не появлялись. Билл подумал отстранённо, сквозь гвалт в голове, что Роджер была хорошей. А потом эту мысль заслонила та, которая держала его в сознании до сих пор и валуном давила на мерзкое сердце, которое вот-вот должно было остановиться. Он ведь так старался. Он ведь так старался. ОН ВЕДЬ ТАК СТАРАЛСЯ. Диппер не вернётся больше, да? * Я вывалился на мостовую в приступе ужасной боли и схватился за живот. Меня снова стошнило, тело рвало на части, а из глаз катились более не контролируемые слёзы. Я привалился к бортику тротуара, сжавшись в комок, и зажмурился, но ни боль, ни слёзы не уходили. В машине на заднем сидении лежало ледяное тело Мейбл, а на улице шёл снег. В Окленде снег не шёл с годов шестидесятых, так говорили нам в школе на уроках географии. Бесполезный факт, и тем не менее. На заднем сидении лежало ледяное тело Мейбл. Моей сестры. Я ударился головой о бордюр и замер, содрогаясь в рыданиях. А что мне ещё было делать? Я не мог сдерживать слёзы, и, наверное, не смогу никогда больше. Я не знал, куда я ехал, куда сорвался и отчего, я просто уже больше ничего не мог. Только не Мейбл. Боже мой, умоляю, только не Мейбл. Что я сотворил со своими родителями, что я сделал с ними?! Почему я ушёл из больницы тогда, почему?! Нельзя было, нельзя, нельзя, нельзя… Я повалился на бок, прижимая ноги к животу, чтобы хоть немного унять боль, и закусил губу, что-то маленькое больно давило в бедро. Надо было немедленно успокоиться, взять себя в руки и… Ехать к родителям? Сдаться им, умолять о прощении, лёжа в ногах? Оставить труп под дверью и уйти, потому что я бы в жизни не смог выдержать их взглядов? Покончить с собой? О нет, я же чёртов трус, мне бы в жизни, даже в этой дрянной прожжённой, испорченной мною же, не хватило бы смелости наложить на своё бездарное мерзкое тело руки. Но куда в таком случае я мог уйти? К… Осознание настигло меня неожиданно, как будто чья-то сильная рука макнула головой в ушат с ледяной водой. Я приостановился в своих рыданиях, в ужасе замерев на холодном, заснеженном мелким слоем, асфальте и вдруг затрясся. Что я наделал?.. Я зажал рот руками, подбираясь в сидячее положение и сжимаясь изо всех сил, как будто прячась от кого-то. Я… Я оставил Билла одного? Рвота снова вырвалась наружу, я склонился над тротуаром, чтобы не замарать окончательно… Я был в чёртовом плаще Билла. Вероятно, он отдал его мне, когда мы выходили из машины. Я был так увлечен своими переживаниями, что и не заметил. Боже, его руки… Я схватился за волосы и потянул их, стараясь заглушить очередной приступ тошноты искусственной болью. Я назвал руки Билла погаными. Руки. Билла. Сделал козла отпущения из человека, которому клялся, что никогда не обижу, и умолял о доверии. Я назвал Билла дрянью, я обвинил его в том, что он спасал меня, что носился со мной, как с припадочной девицей. Я уничтожил своим предательством несчастного одинокого Билла, которому клялся, что всегда буду рядом, просто потому, что в жизнь ввалился очередной пиздец. Пиздец, который Билл только и пытался, что разгребать, пока я надрывался в истериках. Билл, которому отчаянно нужна была моя помощь. Билл, который за так пришёл в мою жизнь и возился со мной, а по ночам резал себе руки в отчаянии. Билл, которому нужна была моя помощь, а не я, которому нужна была помощь Билла. Я снова всхлипнул и закрыл лицо руками, потому что выносить собственную ничтожность и трусость было уже невмоготу. Я всхлипнул, подспудно мечтая о том, чтобы человек, которого я эгоистично растоптал, снова прижимал меня к себе и утешал. Чтобы говорил, что это нормально – называть его руки погаными, когда являешься убийцей собственной сестры, и что он во всём виноват, ни в коем случае не белый и пушистенький я. Я просто был паразитом. На негнущихся ногах я поднялся и шагнул к машине, но тут что-то звякнуло и выпало из моего кармана на мостовую. Через боль я нагнулся и поднял вещицу. Зажигалку. Почему-то, сейчас мне стало панически страшно. «На многое лето» – гласила корявая надпись на правой стороне. Боже, зажигалка, та самая зажигалка, с которой всё начиналось. «Смертью смерть поправ» - выведенное каллиграфическим курсивом послание Юна на левой. «Какая ирония», сквозь слёзы подумалось мне. Всё началось с этой чёртовой блестящей зажигалки, и сейчас я стою на мосту, в моей машине лежит труп моей сестры, моё сердце безнадёжно разбито, а Мой Билл сейчас где-то один, и, если он наложил на себя руки, вряд ли Моя смерть искупит Мою вину. Моя сраная жизнь никогда бы не стоила жизни Билла, потому что Билл... Билл ведь чудесный несчастный ребёнок. Блядь. Я был виноват кругом. Везде и во всём. Но сейчас, утирая слёзы и вдавливая педаль в пол, я слишком хорошо знал, что должен был делать. Я должен был срочно найти Билла. И я знал, где его искать. * Когда Диппер увидел тело, лежащее пластом напротив лестницы и горящих деревянных дверей, сердце ухнуло в пятки. Он ринулся как мог быстро, натыкаясь на бегущих, словно крысы, людей с факелами и автоматами в руках. Вокруг пахло гарью и хаосом, шёл сильный снег, и впервые на его памяти не было пусто, а так хотелось. Было громко, больно и тесно. Билл валялся, припорошенный снегом, и глаза его были закрыты. Диппер бросился к нему, падая рядом на колени, стараясь сдерживать рвущиеся наружу рыдания, и обхватил шею руками, проверяя пульс. Слабый. Диппер не должен был плакать сейчас. Он предал Билла. Он должен был показать ему сейчас, что всё будет хорошо, что он здесь, и сейчас всё будет хорошо. Сайфер лежал в луже крови, одежда его, пуловер и клетчатые штаны, была полностью ей перепачкана, оголённые участки кожи покрылись мурашками, а и так вечно холодные пальцы, казалось, были сейчас не теплее арктических льдов. Диппер схватил его под руки и не без помощи колен поднял, перехватывая за талию. Билл не двигался. Как только положение поменялось, кровь вновь потекла, Пайнс почувствовал это пальцами. Сайфер был очень тяжёлым, и он практически не стоял, а Диппер… Диппер – дохляк. Ему только надо дотащить его до машины, а потом… Господи, а что потом? Что потом, если он даже не может держать его в вертикальном положении? Неожиданно Билл как-то вяло заворочался, и Диппер почувствовал некоторое облегчение, когда его слабая рука скользнула на второе плечо Пайнса. Но всего через несколько секунд рухнула обратно. Сайфер снова начал терять установленное им самим равновесие, по подбородку скатилась капелька крови изо рта. Он не открывал глаз, но Диппер видел, как сильно ему больно, как трепещут светлые мокрые от снега ресницы. Он уронит его сейчас, слишком тяжело. - Давай же, Билл, давай же…, - шептал он ему на ухо, благо, голова Билла расположилась на его плече, - пожалуйста, очнись, сейчас всё будет хорошо, ладно? Нам надо только добраться до машины… Но Сайфер не подавал признаков сознания, и Диппер почувствовал, как его затошнило. Он сглотнул, смаргивая мерзкие слёзы и попытался расположить Билла в более устойчивом положении, но тот чуть было не рухнул на землю. Пайнс сжал челюсти, ругаясь и молясь про себя всем грёбаным богам этого мира. - Билл, ты ведь слышишь, меня, так возьми себя, чёрт подери, в руки!.. – зашептал в истерике он. – Тут всего пара метров, а дальше можешь лежать, сколько влезет!… Билл, к невероятно счастливому удивлению Диппера, приоткрыл глаза, искоса взглянул на него и кое-как выпрямился. Губы его дрогнули под воздействием неизвестной эмоции, Пайнс так и не смог разобрать – улыбка это, или гримаса боли и ненависти. В любом случае, теперь они могли идти. Когда Диппер захлопнул дверь машины, руки его тряслись. Он сжал пальцы в кулак и нырнул на водительское кресло, при этом приподнимая голову Сайфера и укладывая её себе на плечо. Наверное, лучше было бы, если бы Билл лёг на заднее сидение, но там покоился труп его сестры. Поэтому Диппер прихватил Сайфера рукой, зажимая на всякий случай ладонью простреленный бок, благо, кровь из которого идти перестала, и машина тронулась. Диппер решил, что нужно отвезти Билла в их первую квартиру, там наверняка завалялось всё необходимое для оказания медицинской помощи, включая нитку, иголку и анестетик. За всю дорогу Билл ни разу не открыл глаза и не произнёс даже намёка на какое-то слово. Он был в сознании, Диппер знал это, потому что ощущал, как бьётся его сердце и видел краем глаза, как вздымается грудь и дёргается артерия на шее. Может быть, он дремал, или находился на грани. Диппер не знал, но ему безумно хотелось просто закрыть наконец лицо руками и заплакать. Потому что он вёз труп своей сестры и своего чуть было не погибшего любимого Билла в машине, и умирал от рака. Это был конец. Абсолютный конец. Кое-как Пайнс втащил Сайфера в комнату, благо, дверь, хоть и была опечатана, оказалась не заперта. Их квартира на втором этаже игрового зала была обнесена. Пол завален мусором, а из мебели посреди помещения остался стоять один только зелёный потёртый диван. Ни злосчастной украденной плазмы, ни стеллажа с книгами не было. Диппер как можно аккуратнее устроил Билла на диване, а сам в отчаянии принялся искать аптечку, когда-то оставленную здесь Роджер. Вероятно, вселенная всё-таки решила прекратить издеваться над ним, и аптечка, заныканная под плинтусом, нашлась довольно скоро. Когда Диппер вернулся в гостиную, Билл по-прежнему лежал плашмя и не двигался, рука его безжизненно повисла, касаясь паркета. Сердце снова остро кольнуло, Пайнс закусил губы и опустился рядом с ним на пол, на колени. Кое-как, не без помощи, казалось бы, безучастного Билла, он стянул с него окровавленную рубашку и отложил в сторону. Пуля, видимо, была очень кривая и прошла насквозь, пробив бок длинной рваной линией, не особенно глубоко, и к большому счастью не задела внутренние органы, перебив несколько артерий. Но неестественная бледность Сайферова лица и губ говорила о том, что он потерял очень много крови. Трясущимися пальцами Диппер вставил плотную зеленую нитку в кривую иглу и замер, прежде, чем сделать первый стежок. Он уже сбрызнул анестетическим спреем рану, но острый страх заставлял его руки дрожать ещё сильнее. Диппер зажмурился, продолжая до крови кусать губы, но через секунду всё-таки решился и воткнул иглу в обагрённую кожу, соединяя края руками. А потом Диппер заплакал. Нет, он даже не почувствовал это, он просто увидел, как на тело Билла приземлилась капля. И ещё несколько. Он просто плакал, не рыдал, даже не всхлипывал, и ничего не мог с этим поделать. Больше ничего не мог поделать. - Перевернись на правый бок, п-пожалуйста, - дрожащим голосом прошептал он, помогая Сайферу исполнить просьбу. Тот уткнулся носом в спинку дивана и рукой сжал подушку. Наверное, анестетик ещё не успел подействовать, или просто был палёным, Диппер не знал. Он сделал ещё несколько стежков, кривых и убогих, а слёзы продолжали падать вниз, стекая по шее и щекам. Когда шов был закончен, Диппер не остановился. Он сжал край дивана окровавленными пальцами и зажмурился, стараясь прекратить. Надо было сходить за плащом и укрыть его, а потом раздобыть в ближайшем разрушенном гипермаркете какой-нибудь еды и анальгетиков для Билла, но он просто стоял на коленях и продолжал ронять глупые слёзы на чёрную от крови в темноте кожу. Господи, что же он натворил. Что же он такое натворил. А что, если бы он не успел? А если бы Билл был в здании? Если бы человек, что стрелял в него, не промахнулся? Что бы было? - Прости меня, - сквозь слёзы выдавил Диппер, касаясь пальцами острых лопаток. – Пожалуйста, прости меня… Билл не двигался, не разворачивался и не начинал его успокаивать. Диппер заслужил. Да, его сестра была теперь мертва, Диппер убил её, не больше и не меньше. Но он не имел никакого права предавать Билла, потому что он взял ответственность за него. И теперь Билл, измазанный собственной кровью, израненный и избитый, который молчал и больше не смотрел на него, лежал здесь, перед ним. На этом диване, на котором Диппер впервые его поцеловал, и Билл впервые показал ему мрачную правду. - Боже, Билл…, - всхлипнул Пайнс, опуская голову так, что его волосы заскользили по голому плечу Сайфера. – Как я мог… Прошу тебя, Билл, прошу тебя, пожалуйста, прости… Тишину разрезали только редкие крики с улицы, звуки мотора и тихие всхлипы. А потом заскрипел диван, и Билл перевернулся на спину. Диппер посмотрел на него и вдруг увидел в глазах кое-что, чего как будто не видел никогда раньше. В лимонных глазах Билла светилось болезненное тихое счастье. Он протянул к нему руку и дотронулся ломкими, такими любимыми холодными пальцами до скулы. Совсем легко, практически не ощутимо. И одними губами шепнул: - Всё нормально. Диппер снова затрясся, прижимая своими ладонь Билла к щеке, и, зажмурившись, обнял его за шею, продолжая пускать слёзы. - Всё нормально, - снова повторил Билл, опуская руку на его содрогающуюся спину.