Джинни Уизли и Возвращение Злодея

Фестралов не видели разве что некоторые второкурсники: от этого чудо безлошадных карет уже не было тем самым «чудом». Скорее, наоборот: глядя на ошарашенных детей, которые либо принимали увиденное как должное, либо делали вид, что ничего не замечают, быстро залезая в кареты, — у Джинни сами собой сжимались кулаки. Ее била бессильная ярость на Волдеморта, на его Пожирателей и всех тех, кто лишил детей их счастливой поры незнания и превратил школу в полигон. Вряд ли кто-то не понимал сейчас, что они едут учиться не в вечно прекрасный Хогвартс, полный будоражащих открытий и колдовства, о которых прочтешь разве что в сказках Барда Биддля, а едут в музей павших, фактически стоящий на костях и крови. На лицах всех своих друзей и однокурсников Джинни видела одно и то же: нежелание возвращаться туда, где еще пару месяцев назад гремела Битва, и трупы лежали на каждом шагу. Гермиона, мысленно соглашалась с подругой Джинни, была права: Хогвартс стоило бы законсервировать на пару лет, чтобы древняя магия сама залатала прорванные черной магией дыры, в истории Хогвартса были уже подобные случаи. Учащихся распределяли по дружественным школам на год или два, а потом замок открывали заново. Но Министерство, желая продемонстрировать, что страна устояла перед Волдемортом, не хотело прибегать к услугам и помощи других держав, совершенно не заботясь о состоянии школьников. А память иногда кусает больнее, чем явь. Джинни, подходя к одной из стоящих вдали карет, вдруг обратила внимание на маленькую девочку, второкурсницу-равенкловку по виду, с заплаканным личиком рассматривавшую флегматичного фестрала. На голове девочки была шапка с двумя сделанными отверстиями, через которые жизнерадостными фонтанами торчали вверх два бледных хвостика с ярко-розовыми помпонами. Шею девочки украшал яркий полосатый шарф в цветах факультета, пятном выделявшийся на серой куртке. Не нужно было иметь богатый жизненный опыт, чтобы понять, что магглорожденная второкурсница боится странного зверя и стесняется обратиться к кому-то. Джинни уже направилась было помогать и поддерживать, но на плечо ей легла рука Гермионы, тихо прошептавшей: «Луна справится лучше». Остановившаяся Джинни, как и замершие Гарри с Роном, удивленно смотрели за мягкой улыбчивой Полумной, без лишних слов подошедшей к девочке и завязавшей с ней разговор. Казалось, что вся ее доброта сейчас окутывает младшекурсницу в два, в три слоя и успокаивает, заставляя румянец вернуться на щеки. Вскоре Полумна уже взяла девочку за руку и, помахав друзьям, села с ней в карету. За ними закрылась дверь. Фестралы переступили с ноги на ногу и неспешно двинулись в сторону замка. — Никогда бы не поверил, что она может говорить не о нарглах, — удивленно выдыхает Рон, глядя на медленно удаляющуюся карету. — Луна нам всем фору даст по части дружелюбия, — Гарри пытается перевести все в шутку, и Джинни, понимая это, смеется. Получается естественно, и Гарри приободряется. — У нас с вами, по-моему, Волдеморт и Пожиратели — любимые теперь темы. Нарглы в этом плане куда практичнее. Положив Джинни руку на талию, Гарри поворачивается к карете, где уже сидит Гермиона, делая вид, что замерзла, а потому не стала ждать снаружи. Ее что-то тревожит, но Джинни не может ухватить это «что-то» за хвост, не может разобраться. Она знает только, что глаза у Гермионы сейчас темнее, чем обычно, и что закушенная нижняя губа говорит о том, что Гермиона борется с собой, не желая ни с кем делиться ни своими размышлениями, ни своей болью. Рон тоже это видит и тоже не знает, как с этим быть. Поэтому он просто обнимает Гермиону и кладет ее голову себе на плечо. Гермиона тихо всхлипывает, и Джинни признает, что, наверное, ее брат понял все как раз правильно. Гарри обнимает Джинни и шепчет, что любит ее, и она, наверное, сейчас с удовольствием положила бы голову ему на колени, да вот только боится, что от этого ее тут же укачает. *** В Хогвартсе Джинни все же начинает тошнить, и, хоть она говорит, что все из-за тряски в карете, на самом деле виной всему сам замок. Склонившись над раковиной, она чувствует, как ее желудок содрогается в спазмах, как в горле появляется горечь и жжение. Джинни закрывает глаза. Она хочет остаться одна и совершенно не хочет слышать доводы сердобольного зеркала о том, что стоило бы прополоскать рот и выпить побольше воды. Джинни в изнеможении опускается на колени на белый кафель и опирается спиной о стену. Сумка валяется где-то рядом, и, похоже, маленький флакончик с духами все же разбился: в воздухе нежно пахнет фиалками. Джинни смеется, глотая невесть откуда появившиеся слезы. Холод кафеля за спиной вновь напоминает ей о недавнем кошмаре, и невольно Джинни думает о том, сколько таких встреч с вечно молодым Томом Реддлом ей предстоит пережить. Память услужливо подбрасывает ей тактильные ощущения многолетней давности, запах затхлости и сырости. Джинни трет глаза и глубоко вдыхает, чтобы прийти в себя, сбросить эту навязанную пелену морока. Сердце колотится в безумном темпе, а в ногах слабость — не подняться без помощи, и ее затягивает, затягивает куда-то вниз, откуда нет возврата. Том Реддл снова ждет ее там. Он протягивает ей розу, с лепестков которой капает красным. Кровь? Краска? Иллюзия? Джинни не хочет приближаться к нему, не хочет поддаваться этой мнимой заботливой улыбке на его губах. Том Реддл не умеет заботиться, он умеет только убивать, мучить, доставлять боль и наслаждаться этим. Роза превращается в шпагу, нацеленную прямо в горло Джинни, и, говоря себе «Это только сон, наваждение», девушка двигается вперед, чтобы проснуться. Она тяжело дышит, и каждый шаг дается ей с трудом. За спиной, Джинни слышит, пол проваливается в бездну, и повернуться, убежать больше нельзя. Улыбка на лице Тома становится шире и все больше походит на звериный оскал. Невольно на ум Джинни приходит сравнение из детских сказок: она, маленькая невинная Красная Шапочка, даром что рыжая, идет прямо в лапы, прямо в пасть Серому Волку, который и не думает скрываться. Джинни улыбается в ответ, думая, что побеждает, что сейчас вот-вот и вырвется наружу из силков очередного кошмара, но Том снова обманывает ее. Брошенная в сторону шпага разрезает мир вокруг, словно ткань. На лоскуты, на длинные полосы то ли пергаментов, то ли кожи. А за ними оказывается вновь коридор Хогвартса. Джинни поворачивает голову назад, пытаясь найти, куда сбежать, — коридор кажется бесконечным, он теряется где-то во тьме. Том, открыто улыбаясь, стоит напротив, скрестив руки на груди, — за ним та же тьма. Вместо картин на стенах — пустые рамки, за которыми вместо холстов серый кирпич. — Отстань от меня, — шепчет Джинни, отступая. Том не преследует ее, но отчего-то она знает, что ему ничего не стоит догнать ее за секунды. — Ты же понимаешь, что не сбежишь, — он смеется над ней, над ее тщетными нелепыми попытками скрыться. — Мы с тобой связаны. Вот тут, — он касается указательным пальцем ее лба. — Я навеки с тобой, моя милая. Не могу дождаться новой встречи. Ты такая живая, такая горячая. Благодаря тебе я тоже чувствую себя живым. — Становишься сентиментальным? — хрипло шепчет Джинни, прижимая руки к груди, где внезапно становится в самом деле горячо. Том не кажется сейчас опасным, если не знать о его истинных намерениях. — Сентиментальным? — он словно пробует слово, дегустирует его значение. — Возможно. Я подготавливаю декорации к нашей новой встрече. В этот раз ничто и никто не помешает моим планам, и я подготовил для тебя место в первом ряду. — Чем обязана такой щедрости? — Джинни пытается разговорить Реддла, пытается понять, откуда исходит опасность. Она знает, что он это понимает. Она знает, что он специально позволяет ей задавать вопросы. — Мне нравится чувствовать твой страх, — ласково и почти чувственно произносит Том. Он делает взмах рукой, и между ним и Джинни возникает стекло. Оно мутнеет, и по его сверкающей поверхности вскоре бегут серебристые потоки сплетающихся энергий. Из них вырастают тени, обрастая мышцами и кожей, — Джинни видит в стекле Гарри, отбивающегося от Пожирателей; видит Гермиону, склонившуюся над Роном, по лицу которого течет кровь; видит падающую с лестницы Полумну с остекленевшим взглядом; видит вновь и вновь гибель друзей, знакомых, родных. Однокурсников, учителей, школьников помладше. Она хочет убежать, но ноги словно приросли к полу. Словно издалека, из другой жизни, до Джинни доносится голос Тома. Почти заботливый, почти соболезнующий: — У тебя едва ли есть выбор. Ты спасешь их, только придя ко мне. Джинни делает шаг вперед, выставив руки, и, закрыв глаза, падает в кажущуюся прочной мутную поверхность. Она чувствует, что летит, проваливается в бездну, и ее сердце стучит в эйфории правильно сделанного выбора. А зеркало в туалете на первом этаже? Его можно починить одним простым «Репаро». Джинни взмахивает рукой, склеивая трещины. Она не хочет думать, как они там появились, и не хочет вспоминать о суевериях, связанных с битыми зеркалами. *** Джинни возвращается в Большой Зал, где Церемония распределения уже подошла к концу. Столы ломятся от яств, а под потолком парят гирлянды и свечи. В воздухе густой аромат сочного жареного мяса, от которого внутренности Джинни словно скручивает в узел. Она прикрывает нос ладонью и пробирается к друзьям, севшим на дальнем краю гриффиндорского стола. Центр теперь — раздолье для подросших школьников с третьего по пятый курсы. Кроме помахавшей ей Демельзы Роббинс и Денниса Криви, удивительно похожего на погибшего брата, Джинни там больше никого не знает и сейчас рада этому. С шестым-седьмым приходится здороваться, приходиться быть милой и доброжелательной, обещать позже посидеть у камина и посплетничать, согласиться с тем, что Вуд — отличный тренер и что всем очень повезло. Джинни кивает и что-то отвечает в ответ, старается быть вежливой и веселой, но на самом деле она хочет просто сесть рядом с Гарри, взять его за руки и сказать, что очень по нему соскучилась, пусть они не виделись всего с полчаса. Не говорить о Томе Реддле, о видениях в зеркале, о навязчивом липком страхе, а просто почувствовать любимые родные губы на своих губах и мягкие теплые, чуть огрубевшие руки на своих плечах и талии, — этого Джинни сейчас хочется больше всего. — Все в порядке? — спрашивает Гарри, внимательно глядя ей в глаза. Джинни смущается, Джинни не хочет лгать, но сейчас правду явно не время говорить. — Живот прихватило, — шепчет на ухо, касаясь щеки кончиком носа, щекоча. Гарри улыбается, и инцидент исчерпан. Джинни перехватывает осторожный взгляд Гермионы и наигранно улыбается, просит передать тыквенный сок. Рон напротив уже что-то восторженно говорит о Вуде, о том, что, пока Джинни не было, Распределяющая Шляпа вновь потребовала объединяться перед лицом опасности, и что Малфой не явился на ужин. Джинни прикрывает глаза, и ей кажется, что, может быть, со временем она сможет привыкнуть снова быть здесь, в Хогвартсе, который все-таки в чем-то для нее родной. Домовики готовят по-прежнему восхитительно, и Джинни, несмотря на первоначальное отчуждение, вскоре тоже включается в разговоры, смеется над шутками Ричи Кута с шестого курса и чокается бокалами с подошедшим Оливером, решившим навестить гриффиндорскую команду по старой памяти. С соседнего стола равенкловцы запальчиво кричат, что тренер не должен иметь любимчиков, но все понимают, что Оливер-то как раз гриффиндорцев будет мучить больше всех, и поэтому всем смешно. За столом преподавателей много пустых мест, но МакГонагалл, как и прежде, занимает кресло директора. Слева от нее сидит Слизнорт, чуть поодаль — Флитвик, справа — Спраут, вечно-чуть-подшофе Трелони, Вектор. Гарри целует Джинни в щеку и на ухо шепчет о том, что рад быть снова в Хогвартсе, потому что теперь они смогут быть вместе не только вечерами. Джинни хочется петь от радости, и в ее животе порхают бабочки, и это на самом деле был бы прекрасный вечер, если бы… …в коридоре не раздался истошный женский крик.