Джинни Уизли и Возвращение Злодея

Еще одна ночь на таблетках. Джинни едва успевает положить голову на подушку, как сон смежает ее веки, и все вокруг — полог кровати, стены, пахнущее мятой и мелиссой постельное белье — все исчезает, становясь частью бездонной тьмы. Словно кто-то маленький и юркий выключил в голове свет: задул чадящие лампы и залил водой камин. Раз — и тьма. Глотая таблетку и чувствуя языком и нёбом ее сухую облатку, Джинни успевает подумать, что Гермиона не спускает с нее тревожного взгляда и явно не одобряет, совершенно не поддерживая ее решения и действия. Но спасительная ночь уже тянет свои руки, принимает в свои объятья, шепчет, не размыкая губ, колыбельную. Знакомая мелодия над ухом — Джинни улыбается, когда родной мамин голос зовет ее по имени. Подушка кажется необычайно мягкой — она домашняя, такая знакомая, с вышитым смешным пикси на наволочке. Мама говорит, что он будет охранять ее от злых чар. Джинни гладит стежки пальцами, не открывая глаз, и это придает сил, заставляет чувствовать жар между лопаток. Мягкость кровати окутывает облаком. «Еще пять минуточек, только пять. Ну, может, десять, но обязательно. Мамочка, я сейчас, еще чуть-чуть!». Джинни переворачивается на спину и ощущает лопатками пружины матраса — крохотные иголочки впиваются в кожу, словно норовя проткнуть насквозь и выйти наружу. Длиннее, чем должны быть. Острее, чем хотелось бы. На лицо падает теплая и вязкая, как кисель, капля, и Джинни резко садится на кровати, утирая тыльной стороной руки лицо. На коже остается темно-красный след. Джинни мутит, ей дурно, кружится голова. Нашаривая ногами тапочки, она то и дело натыкается лишь на шляпки гвоздей, торчащие из плохо прибитых половиц. Оглядываясь по сторонам, Джинни в ужасе видит разбитое трюмо и испещренные витиеватыми строчками стены. Кляксы, как голодные хищники, щерятся своими беззубыми оскалами. Словно норы, через которые уже ползет какая-то дрянь. Джинни прислушивается — так и есть, она слышит шорох и змеиное шипение. Бессвязные строки пляшут перед глазами, и Джинни вычленяет среди них угрозы, упреки и бесконечное «смерть», «смерть», «смерть»… Комната не спасет, нужно выбираться, и, забыв о тапочках, Джинни в пижаме выбегает на лестницу, слыша за спиной грохот падающих из отверстий тяжелых змеиных тел. Резко закрывает дверь и налегает на нее всем телом, чтобы она не смела приоткрыться даже на миллиметр. Босые ступни липнут к полу, и Джинни опускает взгляд: лестница все в той же темно-красной густой жиже, так похожей на кровь. Вязкие капли ползут по стенам, медленно срываясь с потолка, вытекая словно изо всех щелей сразу. Тяжелый запах проникает в ноздри, скручивая внутренности в узел. Хочется закрыть рот и нос платком, не дышать, спрятаться. Кровь, это кровь — она повсюду, и ее слишком много. Джинни знает этот запах — он преследует ее с самого первого курса: кровью пахли строки в дневнике Тома. Кровью и страхом. Ею. Отступив от двери, Джинни несмело переступает ногами по натекшей луже, вновь и вновь слыша отвратительное чмавканье и хлюпанье. По белоснежной пижаме расплываются алые цветы, блестящие в полумраке коридора. Джинни, словно в забытьи, пытается их оттереть, но лишь больше и больше размазывает по послушной ткани. Она то шепчет, то кричит — и знает, что спасения ждать неоткуда. Слезы смешиваются с кровью, и Джинни, утирая их, пачкает кожу и волосы. «Это сон!» — кричит она в темноту лестницы, но эхо чужим истеричным смехом возвращает «Он! Он! Он!». «Это он, — думает Джинни, одергивая майку на плечах, — он заманил меня сюда, нужно выйти. Нужно просто выйти». Эта мысль придает ей сил, и, стараясь не думать о густой прилипающей жиже под ногами, Джинни, держась за перила, спускается вниз — там дверь на улицу, к свету и людям. «Гарри!» — она кричит лишь затем, чтобы слышать свой голос. Редкие картины на стенах пусты и черны. Полотна обуглены и свисают из рам. Лестница ходит ходуном, и половицы скрипят. Джинни сжимает кулаки и почти бежит вниз, но, спотыкаясь, летит кубарем, считая спиной и коленями острые углы. Лежит на полу, в крови и грязи. Тело ломит, и проще идти на четвереньках, чем встать в полный рост. Джинни щупает лицо: вроде все на месте, но предательски болит правая щека. Плевать, не имеет значения. Мокрые от дождем капающей крови майка и пижамные штаны прилипли к коже. Холодно. Джинни тошнит от запаха и от страха, и она, борясь с собой, вновь и вновь вспоминает Гарри. Это проще, чем думать о семье. Потому что сейчас она дома, и повсюду кровь. Этот мерзкий убийца Том копается в ее мозгах, и нельзя… Джинни не знает, что нельзя. Знала бы, точно не ползла бы сейчас на четвереньках в сторону двери, не зажимала нос от отвратительной вони, которая на первом этаже еще сильнее. В комнатах, Джинни видит боковым зрением, повсюду трупы. Гниющие, разлагающиеся — кто в мантиях, кто без. Застыли в разных позах, словно их свалили с тачек: и старые, и молодые, и школьники, и авроры. Джинни старается не присматриваться, не поворачивать голову, а сосредоточиться на виднеющейся впереди черной двери с массивной ручкой. Проползая мимо подставки для зонтов, Джинни бросает взгляд на кухню и тут же отворачивается, не сумев сдержать крика: слишком много рыжих голов, — слишком много голов без тел. По полу разбросаны зонты, и внезапно они поднимаются и начинают налетать на Джинни, как голодные стервятники на свою жертву. Тяжелая нога тролля бьет ее по ребрам. Темнеет в глазах, и Джинни охает, переворачиваясь на бок и сворачиваясь в клубок в надежде, что это защитит. Во рту гадкий привкус крови — теперь уже точно своей. Еще один удар — теперь в спину. Зонты целятся между ребрами, в мягкие бока, ноги. «Это сон, — повторяет Джинни, сплевывая кровь, — глупый страшный сон. Я проснусь, вот-вот проснусь». Резко перекатившись в сторону, она поднимается на колени и хватает один из зонтов, чувствуя, как остальные тут же накидываются на незащищенные руки и живот. Вырывающийся черный зонт извивается между пальцами, все больше становясь похожим из стервятника на толстую гадюку. Джинни, как заклинание повторяя «это только сон», зажмуривается и одним движением отрывает голову-ручку. Зонт обмякает в ее руках, рассыпаясь в труху, и остальные зонты следуют за ним. С глухим стуком падает нога тролля, разбрызгивая кровь. Джинни, опираясь о стену, поднимается и, едва переставляя ноги, бредет к двери. Голоса зовут ее, требуют помочь, проклинают за наивность и себялюбие, обещают долгую и мучительную смерть. Где-то изнутри дома звучит одна и та же еле слышимая музыка — знакомая с детства колыбельная. Джинни поворачивает ручку двери и… ничего. Еще и еще — колотит руками и ногами, обдирая о необработанное дерево нежную кожу рук и сажая занозы. Это не та дверь, это еще одна иллюзия, и Джинни волком воет от осознания власти Тома над ней даже в ее собственных снах. Повернувшись к двери, бьет ее пяткой — надежды уже нет, но чтобы не стоять без дела, не смотреть по сторонам, не видеть эти трупы, узнавая в них знакомых и близких. «Гарри», — шепчет Джинни. «Гарри!» — кричит она во весь голос, захлебываясь своим горем, своим криком, не слыша в ответ ничего, кроме своего голоса — такого визгливого, такого чужого — и все нарастающего шепота. Видя выползающих из комнат мертвецов, чьи тела как тяжелые черепахи наполовину скрываются под алым морем все так же капающей с потолка крови, Джинни уже не удивляется. Весь дом — это большой аттракцион ужасов, совсем как детстве в маггловском парке, куда однажды они ходили всей семьей. Магглы в белых балахонах, выдающие себя за призраков, — это смешно, и Джинни истерически хохочет, черпая силы в воспоминаниях, которые, как патронусы, один за другим проносятся перед ее внутренним взором. Первого мертвеца Джинни отбрасывает ногой, выбивая коленом его челюсть — та отлетает на пару метров в сторону. Второго — точным ударом в висок. По третьему и четвертому она просто идет, как по мосту, не обращая внимания на гриффиндорские шарфы на мертвых свернутых шеях. Кто-то пытается ухватить ее за щиколотку, но слабые пальцы легко отрываются, превращаясь в жуткий браслет. Джинни брезгливо разжимает захват и выбрасывает нелепый сувенир за спину, внутренне содрогаясь от увиденного и чувствуя, как колотится сердце. Кто-то зовет ее со спины, но Джинни не оборачивается — ее некому звать. Коленки подкашиваются, и стоит больших трудов не орать, но Джинни держится. Она не сдастся просто так, ведь это ее сон, ее дом и — Мерлин раздери — ее личное пространство. Поднимается по лестнице и с ноги распахивает ближайшую комнату. В петле качается тело — несчастный Рон, а на соседней кровати обнаженные Гарри и Гермиона занимаются любовью. Джинни чуть не закладывает уши от стонов и криков «еще». Смотреть на страстное сплетение двух тел — невыносимо, и Джинни отводит взгляд, чувствуя жар в животе и жгучую ненависть. Эта насмешка выводит из себя — призыв к ревности, призыв к открытой вражде и… Том действительно читал ее мысли. Сколько раз Джинни в прошлом году, уединяясь с Невиллом исключительно ради бесед о спасении магического мира, думала о том, что Гарри и Гермиона могут прекрасно справиться и без ее туповатого братца, который только и делает, что мешает. Джинни любила Рона, но ревность застилала разум, и порой Джинни действительно представляла, что было бы, если бы Рона никогда не было. «О, Гарри! — кричит вымышленная Гермиона. — Ты великолепен! Но как же Джинни?». «Плевать я на нее хотел, — пыхтит мнимый Гарри, продолжая движения. — Она ведь чокнутая психичка». Джинни сводит судорогой внутренности. Том знает, на какие кнопки жать, но убить или ударить даже предающих ее фантомных друзей Джинни не может и, повернувшись спиной, поднимается выше по лестнице, откуда колыбельная доносится все громче и громче. Скрип половиц, бесконечный шепот и скользящие тени по углам — «Кошмар на „троечку“, — злорадно шепчет девушка, — ты никудышный мистификатор, Том. Комната Рона всегда была, есть и будет прямо под чердаком». Она сжимает кулаки и оглядывает по сторонам в поисках оружия. Том, без сомнения, ждет ее на самом верху. Что там? Очередное испытание на прочность? Очередная сделка с совестью? Джинни трудно идти — болит тело от побоев, болит голова от нарастающего шума — заунывной мелодии и шепота, шороха, шипения, — и просто страшно, дико страшно делать каждый шаг, всматриваясь в темноту. Поднявшись на последнюю площадку — ту самую, возле которой должна быть комната Рона, — Джинни не спешит. Она медлит, переступая с ноги на ногу, — что будет, если открыть сначала дверь в комнату? Вряд ли что-то хорошее. Но ведь Рон был на первом этаже. Что тогда? Еще один Гарри и толпа голых девушек рядом с ним, и оргию возглавит мисс Я-Хочу-Переспать-С-Крутым-Перцем Ромильда Вейн? К ней и ревновать-то глупо. Джинни нервно смеется — этим она переболела еще пару лет назад. Смех возвращает силы, но поворачивать ручку Джинни все равно не хочет — Том не из тех, кто делает добрые сюрпризы. Поэтому она, глубоко вздохнув, залезает на вертикальную лестницу, ведущую на чердак, и, бросив еще один взгляд назад, видит, как рушатся перекрытия и пол, проваливаются в глухую черноту тела, с грохотом падают карнизы и громоздкие шкафы, извиваются летящие в никуда длинные змеи. Остается лишь лестница в четыре перекладины и запертый чердак. Джинни толкает от себя дверь, и та неожиданно легко поддается. Крепко держась, девушка не решается подняться и ждет движения с той стороны, но слышит только чье-то сопение и тихую, едва слышную, колыбельную. Наконец, собравшись, она просовывает голову в проем, а затем, подтянувшись на руках, залезает сама. Комната, которая должна быть чердаком, на удивление просторна. Вдоль стен висят на длинных золотых нитях воздушные шары, парят волшебные негаснущие свечи, и на противоположной стене натянута розовая лента с сияющими буквами: «Счастливого восемнадцатилетия, Джинни!». — Рано поздравляешь, — зло шепчет Джинни, оглядываясь в поисках Тома, но натыкаясь на скрючившуюся на полу пленницу в рваном белом платье. Именно она поет ту колыбельную, перемежая ее рыданиями. Неизвестная сидит в середине комнаты, сжавшись в комок: подтянув колени к груди и спрятав лицо в ладонях. Ее нечесаные волосы когда-то, наверное, были уложены в высокую прическу, но теперь они грязны и кое-как заколоты на макушке. Она трясется — то ли от страха, то ли от сильного плача, и Джинни уверена, что это существо — кем бы оно ни было — не причинит ей вреда. — Эй, ты кто? — Джинни, — раздается довольный голос за спиной неизвестной, и обе девушки поворачиваются. Из неприметной двери рядом с плакатом появляется одетый в белую рубашку и черные прямые брюки Том. Он чист и свеж, словно только что вышел из салона, но от него настолько сильно разит безумием и ненавистью, что Джинни отшатывается в сторону, как от заразы. — Эй, я не боюсь тебя! — кричит она и топает ногой, чтобы сделать слова весомее. Но ничего не происходит — Том будто не видит ее и, опустившись на колени рядом с пленницей, приподнимает ее голову за подбородок. — Моя милая, — почти с нежностью произносит он только затем, чтобы ударить ее наотмашь. Голова девушки поворачивается в сторону Джинни, и с замиранием сердца она узнает в бессловесной пленнице себя. Только постарше и совершенно безвольную, словно куклу. Глаза застыли, а на лице — синяки да ссадины. Пытаясь сделать хотя бы шаг вперед, Джинни внезапно понимает, что ноги больше не подчиняются ей. Как и руки. Остается только смотреть и чувствовать за двоих. — Ну что же ты, милая, даже не съела и кусочка торта, — с притворной лаской говорит Том, гладя свою пленницу по лицу. — Я люблю стройных, но не тощих, имей в виду. — Он проводит ладонью по ее животу, и девушка начинает протестующе стонать и хныкать. — Скажи «Ам!». — Ам, — шепчет Джинни-фантом и послушно открывает рот, в который Том двумя пальцами опускает глазное яблоко из стоящей поодаль тарелки. Настоящая Джинни сглатывает, ощущая склизкий привкус во рту, спускающийся по пищеводу в желудок. Она захлебывается отвращением, и ее снова тошнит, но чужая магия блокирует спазм. — Хорошая девочка, — поощряет ее Том. — В честь твоего дня рождения обойдемся сегодня без основного блюда. — Спасибо, хозяин, — поспешно лепечет Джинни-фантом, неверными пальцами хватаясь за рубашку Тома. Он брезгливо морщится, но позволяет расстегнуть пуговицы и обнажить худое сильное тело. — Вы желаете массаж как всегда? — Нет, — он хищно улыбается, переводя взгляд на замершую живую Джинни, — сегодня я хочу кое-что новое. Он встает на ноги, и в его руках оказывается хлыст. Первый удар попадает на руки фантома, за которыми та пытается спрятать лицо и грудь. Настоящая Джинни падает на колени от боли и видит, как на коже, окрашенной чужой кровью, проступает тонкая полоса. Второй удар — по бедру. Фантом пытается увернуться, но хлыст свистит в воздухе и попадает то на ягодицы, то на спину, то на предплечья. «Ты думала от меня сбежать, — выдыхает Том сквозь сжатые зубы, — зелье сна без сновидений, как же! Мы с тобой связаны до самой границы разума!», и Джинни, с трудом приподняв голову, видит, что те же раны, что появляются на ее теле, выступают и под одеждой Тома. Кровоточат, пачкая ткань. Он едва стоит, но, закусив губы, вновь и вновь взмахивает хлыстом. — Оставь ее, — бормочет Джинни, чувствуя, как силы покидают ее. — Развей. Тебе ведь нужна только я. — Видишь ли, — Том отбрасывает хлыст в сторону, и тот, скользнув змеей, падает на пол, — нам следует кое-что хорошенько обсудить. Он опускается на корточки у тела безвольного фантома. Переворачивает ее на спину — несчастная даже не пытается сопротивляться, — а потом, перекинув ногу, садится на нее сверху. Сидящая на полу Джинни может видеть рыжий затылок, вздымающуюся от дыхания грудь и оценивающе взирающего на свою добычу Тома. Его собственнический взгляд изучающее скользит по телу распластанной перед ним девушки. — Великолепный вид, — безучастно сообщает Том, не глядя на Джинни, которая от такого сомнительного комплимента чувствует себя голой и вываленной в грязи. — Но вот беда: получить доступ я смогу лишь со дня твоего восемнадцатилетия. — На хоркруксы распространяется уголовный кодекс? — выплевывает Джинни пополам с кровью, пытаясь встать с колен. — Нет, дорогуша. Кое-что похлеще писанных законов. Хочешь разгадку, ведь так? — Том смеется ей в лицо и приподнимает испачканное платье фантома, обнажая исполосованные белые бедра, простое нижнее белье и плоский живот. Наклоняется ниже и вдыхает аромат теплого тела. Взгляд при этом его устремлен на Джинни, которая с большим опозданием понимает, как соблазнительно, должно быть, выглядит мокрая прилипшая к телу майка и набедренные пижамные штаны. Она прикрывается двумя руками, чувствуя, как к щекам приливает краска. — То, что ты хозяйничаешь в моей голове, не дает тебе никаких прав, — дрожащим голосом заявляет Джинни, но Том лишь смеется. Положив руку на прикрытую платьем грудь фантома, он чуть сжимает ее, и Джинни со стыдом ощущает волнительное возбуждение, вмиг охватившее ее от самых пяток. Так ее еще не касался никто. — То, что твой разум породил эту ситуацию — эту слабую девицу, — еще одно касание, следом за которым слышен треск ткани, — и это рваное платье, говорит нам обоим о том, что тебе нравится чувствовать себя жертвой. Придет герой и спасет тебя. «Гарри!», «Гарри!», — Том повторяет тоненьким голоском, подражая Джинни, — ты ведь звала его, а не авроров, например, или хотя бы родителей. А потом — раз! — и твой Гарри в одной постели с твоей лучшей подругой. Забыл, как вы, современные дети, называете этот увлекательный процесс, но в мое время это называлось «совокупляться». Он предает тебя, но ты вместо того, чтобы покарать, прощаешь. Как это называется? — Это называется здравый смысл и верность. Гарри никогда бы меня не предал. И Гермионе я тоже верю. А убивать Рона — вообще верх тупости! — взрывается Джинни, все-таки глядя в сторону и не желая признаваться даже самой себе, что ее заводит эта двусмысленная ситуация. Но страшно, как же дико страшно! — О нет, — смешок, — это значит, что ты выбрала меня. Я должен покарать предателей, чтобы ты не пачкала свои чистые ручки. — Он поднимает руки фантома и, согнув их в локтях, подносит к губам, целуя по очереди каждый пальчик. Джинни чувствует прикосновения холодных губ и комкает одежду, словно пытаясь оттереть невидимые следы. — С одной стороны, мне это даже нравится: чудесное тело в моей полной власти. Но, с другой, нужно ждать целый год, а это очень утомительно. Да и, когда тебе стукнет восемнадцать, моя сила возьмет над тобой верх, и я получу вместо собеседника глупую марионетку. — Он бьет фантом по лицу, и Джинни взвизгивает от боли. — И тебя направят в Мунго. А туда я не хочу. — Так в чем сделка? — О, ты верно понимаешь суть наших взаимоотношений, — Том щелкает пальцами. — Во-первых, прекрати глотать таблетки без разбора — чокнешься быстрее, чем в Мунго. Как видишь, пролезть в твой сон без сновидений для меня — не проблема. Во-вторых, не смей никому обо мне рассказывать даже намеками. Тебе же хуже. У авроров есть весьма интересные и очень болезненные способы получения информации. Да и с большой вероятностью тебя просто ликвидируют. Хочешь расстроить своих мамочку и папочку, а также всех своих братиков? То-то же. В-третьих, веди себя нормально и не вызывай подозрений. — А то что? Вместо ответа Том бьет фантома кулаком в живот, и Джинни, охая, падает на колени. — Запомни, малышка, ты теперь моя собственность. И до своего восемнадцатилетия найди мне подходящее тело. Это в-четвертых. — И что обещаешь ты? Том любовно гладит обнаженный живот фантома и рвет ткань платья выше, открывая маленькую грудь. Джинни поспешно отводит взгляд и, дрожа, сжимается, ожидая очередного властного прикосновения, посягательства на ее невинное тело. Но Том поднимается на ноги и проходит к наглухо забитому окну. Его силуэт едва различим за такими неуместными сейчас разноцветными воздушными шарами. — Я обещаю тебя учить. Это во-первых, — это голос глух и тверд. — Если попросишь. Хотя я бы на твоем месте не отказывался. Во-вторых, я не буду тебя мучить. — О, — тянет Джинни с сарказмом. — Такой поворот в корне меняет дело. Наверное, тебя останавливает, что шрамы появляются у нас обоих, а твоя шкура тебе слишком важна? Том аппарирует за ее спину. Теперь уже не обездвиженный обнаженный фантом, но Джинни сама полностью в его власти. Тонкие пальцы снизу вверх скользят по напряженной спине, считая через прилипшую ткань каждый позвонок. Властной рукой сжав тонкую шею Джинни, Том приподнимает ее, чуть придушив, и, наклонившись к самому уху, шепчет: — Мучением не является то, что ты хочешь сама. Я знаю слишком много о тебе, маленькая паршивка. Джинни отчаянно борется, пытаясь сделать глубокий вдох, и, когда, наконец, пальцы разжимаются, в глазах темно. Она заходится в кашле, мотает головой. — Беззащитная. Пойманная в ловушку, — голос Тома слаще мёда, — ты так устала быть сильной, что хочешь быть слабой. Не сломленной, но гордой духом пленницей в темнице дракона. Наша сделка не подлежит обсуждению. Осталась лишь маленькая формальность. Он заставляет Джинни встать вертикально, придерживая за руки и плечи, а потом властно целует ее в губы, прижимая ее тело к своему. Раздвоенный язык скользит по сжатым губам, пока Тому не надоедает игра в неприступность — Джинни протестующе мычит в ответ на щипок ягодицы. Вслед за языком следует яд — он густой и горький, и Том придерживает рукой подбородок девушки, чтобы она проглотила все до последней капли. Тело охватывает неизвестный чарующий жар, и Джинни уже не может контролировать свои мысли. Приподнявшись на носках, она начинает отвечать на поцелуй. В голове туман, и важно лишь то, что два тела — одинаково израненных, испачканных своей и чужой кровью, — сейчас так близко, что между ними не просунуть и ложку. Забытый на полу голый фантом начинает петь колыбельную, как старая шарманка, заведенная неизвестным музыкантом. Стены чердака дрожат, рассыпаются в труху. Взлетает в тьму потолок, отпуская на волю воздушные шары, пропадающие в беспросветной мгле. Пол уходит из-под ног, но все, о чем может Джинни думать, — это поцелуй врага, превращающий в кашу все ее собственные мысли и подчиняющий до последнего вздоха.