***
Руби вернулась в Маленькую Италию. Дом Кларетты всегда был ей милее квартиры в Вест-Сайде, а теперь с тем местом было связано и гораздо больше плохих воспоминаний. Жилой уголок в Вест-Сайде Кеннет Флауэр получил спустя несколько месяцев после рождения Руби, когда стал детективом. Но он не спешил переезжать туда вместе с семьей. Первые годы квартира была похожа больше на маленький штаб, в котором он собирал и сводил улики. К тому же его мать помогала невестке управляться с двумя маленькими дочерьми, и потому в Маленькой Италии всем было жить гораздо удобнее. Но время шло, а дочери росли. Дейзи начала упрекать мужа в том, что он слишком много времени проводит на работе. Тут припомнилась и квартира. К тому времени Кеннету удалось провести очередное удачное расследование, и он решил, что пора дать своей семье отдельный уголок. А спустя пару лет он ушел на войну, и женщины вновь переехали в Маленькую Италию. Кларетта приняла решение не продавать вторую квартиру. Она отказалась и от идеи сдавать жилье, которое по праву принадлежит его маленькой дочери. И, когда Руби вырастет, то сможет распорядиться им по своему усмотрению. Кроме того, в будущем для самой Руби было бы лучше и безопаснее жить в районе ближе к центру, нежели в самом сердце итальянской диаспоры. В жилах Руби текло уже так мало итальянской крови, что девушка, повзрослев, с гораздо большим успехом могла бы стать американкой и выйти замуж за американца, нежели искать вторую половину среди сицилийцев. Обе – внучка и бабушка – войдя в скромные апартаменты, принадлежавшие Кларетте, почувствовали, какая тяжесть и тоска навалились на них обеих. Теперь остались лишь они вдвоем. Кларетта, хоть пока и ощущала внутреннюю силу, в то же время от всей души желала Руби поскорее повзрослеть и познакомиться с этим миром, став самостоятельной и сильной.***
Охранник вновь услужливо распахнул входную дверь перед Тони Бальзамо, и тот размашистой походкой вошел в зал. Усталость отражалась на его лице, выражение которого обычно излучало твердую уверенность в собственном статусе и высоком назначении. За пятнадцать лет службы Фальконе он так и не поднялся выше солдата, но все это лишь формальности. Он был близким другом Карло и тем, кому дон поручал «тихую и ювелирную работу» - вот что было гораздо важнее. Небольшая компания сотрудниц борделя, из которых почти каждую Тони «знал» лично, непринужденно расположилась в одном из самых уютных уголков залы и безмятежно распивала шампанское. Кто-то потягивал тонкие сигары, кутаясь в облаках серого дыма, кто-то с удовольствием поглощал трапезу, кто-то постоянно поправлял прическу и одергивал лямки богато украшенных бюстгальтеров. Одна из таких, с которой Тони еще близко знаком не был, при его приближении с еще большим усердием схватилась за свои упругие пышные груди и чуть не сорвала с себя лифчик, пытаясь выделить свои прелести и привлечь внимание мужчины. Тони больше снисходительно, нежели с одобрением, подмигнул девочке. И все же на его вкус она была полновата и слишком молода. - Всегда желанный гость, - томно улыбнулась Мерил, а именно она восседала в середине собрания и правила балом. Роскошные золотистые локоны небрежно лежали за спиной, да и одета куртизанка была скромнее остальных, но при этом дольше всех приковывала взоры. Тони полагал, что пышнотелые молодые особы, всячески стремившиеся выглядеть ярко и привлекать внимание, производили впечатление недолговечное и быстро охлаждали пыл любовников. К тому же, с возрастом они обычно заметно сдавали позиции. Мерил же всем своим видом доказывала превосходство мудрой женщины, умело пользующейся своими достоинствами и сексуальностью. Тони провел с ней не одну ночь, и каждая из них в конце оборачивалась душевным и приятным разговором, который, несмотря ни на что, ничуть не обременял мужчину, наоборот, успокаивая его. Мерил успела разузнать многое, и Тони даже не сомневался, что на него она давно точит зуб, полагая, что при участии ближайшего друга Карло сумеет вернуть себе его расположение. К сожалению, это было ее единственной и при этом главной глупостью. Если Мерил в те дни, когда их роман только закончился, и существовала для Фальконе в качестве приятного воспоминания, то теперь, после всего, что произошло дальше, она просто пала в его глазах и ныне не заслуживала никакого уважения. Для других Мерил была идеалом женщины или хотя бы лучшей куртизанкой – а для Карло она уже не была никем. Лишь ее огромный доход и издевательская жалость босса позволяли оставаться в стенах «Сада». И Тони прекрасно об этом знал, потому одновременно восхищался ей как личностью и жалел, что женская слабость довела ее до подобного. Был он и в курсе ее нападок на потенциальных любовниц Карло и усмехался над ее наивностью. Женщины были, но кто сказал, что они могут ждать его лишь в стенах борделя? Говорить о делах с проститутками он, само собой, не собирался, потому ограничился непродолжительным флиртом, несколькими шуточками и тут же не преминул оставить компанию и подняться наверх за тем, за чем пришел.***
Дверь в комнату Эмили была заперта, и ни единого звука изнутри не доносилось. Зато в ответ на продолжительный стук из двери напротив выглянула немолодая китаянка. - Можете не стараться, мистер, девчушка не появлялась здесь с прошлого вечера. С тех пор, как ее отвели к боссу. Небось, понравилась ему свежая плоть-то, - ядовито отчеканила прислуга. Тони, нахмурившись, обернулся к ней и, слегка наклонившись в ее сторону, негромко произнес: - Вы бы лучше занялись уборкой комнат после вчерашней бурной ночи, клиентов-то было немало. А то как бы однажды не увлеклись и не проболтали свое служебное место. - А желающих немного на такую работенку-то найдется, - китаянка, отлично владевшая английским, и не думала стесняться в присутствии Тони, даже несмотря на то, что прекрасно его знала и в принципе была осведомлена обо всех главных клиентах «Сада». – И пока я в здравом уме работаю здесь и раскладываю по полочкам грязное белье всех шлюх заведения, босс и не подумает обращать внимания на то, что о нем говорит какая-то обслуга.***
- Понятия не имею, где она, - взлохмаченная, с синяками под глазами и потекшим макияжем, Изи почти вывалилась из своей комнаты в ответ на продолжительный стук в дверь ее комнаты. – И ты меня разбудил, Тони. Я прилегла заснуть лишь три – гребаных три часа назад! Всю ночь меня трахал какой-то безумный придурок – один из местных копов. О господи, эти мужланы месяцами, наверное, не имеют бабы, либо их жены – конченые фригидные стервы. Тони не пожелал выслушивать все излияния пьяной и уставшей проститутки, потому быстро отправил ее дальше отсыпаться. Выходило так, что никто действительно не знал, где сейчас находится Эмили. - Да, черт возьми, кто она такая, чтобы я с самого первого дня так носился с ней? – возмущенно воскликнул Тони, беседуя сам с собой. Его жутко бесило все, что творилось вокруг. Не нравилась ему и затея босса, ради которой он, собственно, и поручил ему девчонку. Когда он - уважаемый опытный солдат и личный водитель босса – успел скатиться до всего этого?***
Эмили нашлась на крыше. Там, как оказалось, девушка и просидела остаток ночи, а вместе с тем и все утро. Закутавшись в шерстяное одеяло, принесенное из комнаты, Эмили полулежала, прислонившись к дымоходу. Ее глаза, под которыми от бессонной ночи залегли фиолетовые тени, были сощурены – девушке было неприятно от тыкающихся в лицо холодных колючих снежинок. - Рад видеть, что за ночь ты не превратилась в ледышку, - за издевательским тоном мужчины все же скрывалось беспокойство. – Тебе совсем не страшны ни высота, ни холод? Считаешь себя неуязвимой во всем? Эмили нехотя пошевелилась и выплюнула изо рта горсть залетевших снежинок. - Знаешь, есть такое небольшое упражнение. Достаточно дать своему телу расслабиться, совсем, так, чтобы почти ощущать, как кровь разливается по венам, – и тепло само окутает с головой. Кроме того, спасибо тебе за одеяло. Это же на нем я когда-то проснулась в твоей норе? Тони хмыкнул, и на лице его проскользнуло подобие улыбки. Немного посомневавшись, он все же приблизился к ней и присел на корточки. - Наблюдательная чертяга. Да, я привез его на следующий день после нашего с тобой приезда в «Сад». Ты тогда лежала в своей каморке без сознания и почти подыхала. И кто теперь посмеет возразить, что это не моя забота помогла тебе встать на ноги? Эмили слабо улыбнулась. - От смерти я спасла себя сама. Выходила меня мадам Мари, да и Изи слегка помогла. А вот вас... ни одной души я не увидела за все то время, что без сил валялась на своей койке. Да и, признаться честно, с тех пор, как я сюда приехала, мы с тобой как-то не пересекались. - А ты ожидала, что я буду навещать тебя каждый вечер? Может, еще надеялась, что я перееду к тебе жить? Я что, так тебе понравился? – от веселья на лице Тони зашевелились морщинки. Эмили, прикусив губу, сказала: - У тебя совсем не выходит быть настоящим суровым мужиком в моем обществе, да? Такие, как ты, много не говорят, и их молчания невыносимо боятся парни попроще. Подобные вещи я вижу издалека. Знаешь, я ведь имела дело не только с той шайкой. Работать исключительно на Дрэго – значит себя не уважать... - Босс знает, - отчеканил Тони, внезапно выпрямившись – Он всё знает. - Всё, да не всё... Эмили вздохнула. - Впрочем... да, всё что нужно знать, он знает. И я совсем не удивлена, честно. - Я серьезно, Эмили, - Тони нахмурился так, что девушка мгновенно насторожилась. – Если я говорю, что всё, то действительно всё. Возможно, он оставил о себе немного иное впечатление, но... - Он сказал, что никогда не встречал девушек, подобных мне. Кажется, в его тоне скользило даже сочувствие, и вот это меня поразило. Кто я такая, чтобы трогать за душу такого человека, как Карло. Пусть даже я и прикончила несколько гадов... - Думаю, не только это сыграло решающую роль. - Он дал мне газету. Я узнала о том, что моя слабовольная матушка сбросилась с моста, не пережив смерти отца. И эту новость я прочла в такой спокойной, непринужденной обстановке... Лицо твоего босса было прямо-таки непроницаемым. А я будто последние светские сплетни только что узнала. Губы ее дрогнули, и девушка опустила взгляд. Кажется, сейчас больше всего на свете ей хотелось слиться со снегом – и чтобы не было этой крыши, холода, даже сквозь толстое одеяло проникающего внутрь и прилипающего к телу. Но тяжелее всего смотреть на Тони, которому вся ее болтовня должна быть невыносима. - Эмили, он знает о том, что это ты убила своего отца. Она резко встала, и одеяло, сползшее с ее плеч, легло на крышу бесформенной кучей. Ужас полыхал в лице Эмили. - Он знает. Все знает, - теперь вся она задрожала, и причиной тому был не только холод, обрушившийся на голые плечи, но и объявший ее неподдельный страх. – Весь мир знает о том, что я натворила... Тони присел, подобрал одеяло и, выпрямившись, тотчас накинул его на плечи Эмили. - На самом деле, ты должна быть благодарна Карло за то, что весь мир об этом не узнал. Кроме него и меня, больше никто и не подозревает об этом. - И кроме того, кто сообщил вам эту новость, - слезы, навернувшиеся на глаза девушки, высохли в один момент, едва эта мысль вспыхнула в ее мозгу. – Кто он? - Твой настоящий спаситель? – Тони пожал плечами. – Возможно, ты когда-нибудь познакомишься с ним по работе. Но сейчас тебе необходимо посидеть в тепле и выпить чего-нибудь, гм, горячительного. Разглядев ее вблизи, он заметил, что фиолетовый успел расцвести и на губах девушки – и она чудом держалась на ногах. - Ты должна спуститься сейчас, пока окончательно не проиграла схватку с морозом. Ты что же, после всего, что произошло, вознамерилась помереть от простуды? Схватив девушку за плечи, Тони повел ее прочь с крыши. Эмили даже не пыталась сопротивляться и лишь яростнее куталась в одеяло.***
Окоченевшие пальцы обняли горячую белую чашку со свежим глинтвейном. Китаянка, злобно кряхтя, покинула комнату, никак не отреагировав на вялую благодарность Тони. Эмили забилась в угол кровати, словно испуганный звереныш, и маленькими глотками попивала напиток, призванный вырвать ее из лап озноба. - Здесь я чу-чувствую себя, с-с-словно... узница, - дрожа, пробормотала она, и из чашки, дрогнувшей в ее руках, часть глинтвейна расплескалась прямо на одеяло. - А на крыше, безусловно, гораздо уютнее, - ворчливо отозвался мужчина. - Я...хотела... одна... - Тс-с. Помолчи хотя бы немного. Побереги остатки сил. Если ты жаждешь вырваться отсюда, то сегодня вечером мы поедем в одно место, ради чего я, собственно, и явился тебя навестить. Ты строишь из себя невесть что, но при этом такой... такой наивный ребенок. - Дай ребенку при... прикурить, - потянулась к нему Эмили, предварительно поставив чашку с глинтвейном. Тони вынул портсигар и взял оттуда две сигареты – одну протянул девушке, другую оставил себе – убрал портсигар, выхватил зажигалку и по очереди зажег – сначала сигарету Эмили, затем свою. Девушка так же молча затянулась и невидящим взглядом уставилась на комод рядом с кроватью. - У тебя есть дети? Тони пожал плечами. - Нет. И я не женат, дабы предупредить твои дальнейшие расспросы. - На это мне плевать, - поморщилась Эмили. – А вот насчет детей я так и знала. Подобным нравоучительным тоном обычно разговаривают с собственными детьми. А ты, вероятно, возомнил себя моим новым папашкой, а? - Не знаю, как бы я себя чувствовал, если бы собственная дочь, которую я когда-то в муках зачинал, взяла и просто отстрелила мне сердце пушкой какого-то упыря. Сигарета едва не выпала из рук ошалевшей девушки. - Ты хоть понял, что сейчас сказал? Это что же, блядь, по-твоему, такой классный повод для шуток? - То есть, для тебя еще есть что-то святое, - Тони натянуто улыбнулся, и морщинки вновь расползлись по его лицу. – Нет, я уже не шучу. Но запомни – в этом мире ты встретишь еще сотню шутников, и моя реплика в сравнении с тем, что ОНИ могут сказать, покажется тебе милым ребячьим лепетом, – он решительным жестом отнял у Эмили сигарету, затушил ее и вновь подал ей чашку. Эмили вцепилась в нее и, ничего не отвечая, свирепо цедила глинтвейн. Тони посмотрел на нее и уже мягче поинтересовался: - Согрелась? - Будет тебе поездка. Дай мне только немного вздремнуть. Похоже, я немного переоценила свои силы, - зевнув, произнесла она и, вручив мужчине пустую чашку, устало завалилась на кровать.***
На углу Мидтауна – центрального района Эмпайр-Бэй – за черной витой оградой возвышалось массивное здание в викторианском стиле с высокими витражными окнами, выстроенное из красного кирпича – главная городская католическая церковь, или, как называли ее местные, Ред Черч. Любой уважающий себя католик старался посещать это место каждое воскресенье для исповеди и молитвы. В христианские праздники в Ред Черч валила целая толпа – верующие бывали разные, и кто-то считал своим единственным долгом посетить церковь лишь в канун Рождества и на Пасху. Тогда же здесь была особая праздничная атмосфера. Ее создавало внутреннее убранство, над которым старались умелые руки добровольцев из молодежного клуба, а самое главное, в церкви не смолкала музыка. Когда звучал орган, у любого слушателя могло захватить дыхание от накатившего восторга, но когда в церкви пел хор – у взрослых на глаза наворачивались слезы. В Ред Черч пел большой детский хор. Детей сюда приводили родители, и дальше все зависело от того, насколько хороший слух и приятный голос у маленького человечка – если хормейстер замечал в нем задатки, он незамедлительно принимал его к себе. На праздники детей облачали в белоснежные костюмы, и они становились похожи на крохотных ангелочков. Пение успокаивало, оно приобщало к духовному миру юные неокрепшие умы, и этому особенно радовались родители. А для Руби это было шансом хотя бы ненадолго отвлечься от тусклого повседневного мира. После смерти Дейзи девочка окончательно поникла, как хрупкий цветок, придавленный камнями. Она была потеряна. Училась Руби по привычке, но от горя стала рассеянной, часто забывая и путая самые простые понятия на уроках. На ласку Кларетты она отзывалась неохотно и большую часть времени проводила в своей комнате, молча уткнувшись в окно. Но эта маленькая ранимая девочка изменилась с тех пор, как однажды во время воскресного посещения церкви к ним подошел священник и предложил Руби попробовать себя в хоре. Кларетта не была в особом восторге от этой затеи, но и глядеть на мучения внучки у нее уже не было сил, поэтому она нехотя согласилась. И Руби, всегда с особым интересом и трепетом наблюдавшая за хором – для нее пение этих удивительных талантливых детей было главной причиной возвращаться в Ред Черч снова и снова – обрела себя, став одной из солисток. Руководитель хора отметил её приятный голосок с проскальзывающими пронзительными нотками. До этого Руби никогда не доводилось заниматься пением, и оттого способности девочки приводили его в еще больший восторг. Кларетта в глубине души была рада, что ее внучка нашла себе отдушину, и с тех пор с большим удовольствием сопровождала её в церковь. Ей было приятно, что окружающие хвалили её пение, когда Руби случалось вступать посреди хорового исполнения со своими небольшими сольными партиями. Девочка общалась с детьми и потихоньку смирялась с жизнью. И – несмотря ни на что, она все же была ребенком, а в душе детей раны заживают немного быстрее, чем в душе взрослых.***
- Ты знаешь, я люблю хорошую музыку. Привычным движением – но в то же время очень плавно и бережно – Тони положил на граммофон одну из пластинок, лежавших на вершине той кучи, что валялась на нескольких поставленных вплотную друг к другу табуретках. Гараж, в котором стояли три автомобиля Тони – служебный, повседневный и его маленькая прихоть и сокровище – до блеска отполированный быстроходный спортивный кар цвета ярко-красной розы – был для мужчины особым местом. Здесь он проводил как минимум треть своей жизни, и ни одним роскошным апартаментам не по силе было соперничать с этим храмом, где вместо благовоний пахло машинным маслом, а в качестве фона звучали раритетные пластинки. - Роберт Джонсон, «They're Red Hot», 1937 года, - с нескрываемым удовольствием прокомментировал он песню, дерзким блюзовым мотивом ворвавшуюся в пыльное пространство гаража. – Ты ведь слышала о нем? - Задорно. Однако пусть я могу и не разбираться в музыке так хорошо, выбор нетипичный для такого... - Пришибленного гангстера, как я, ты хотела сказать? Можешь не стесняться в выражениях – если, конечно, передо мной не юная леди, - неприкрытый сарказм мужчины заставил Эмили раздраженно встряхнуть плечами. Она прошлась вдоль стены, и, встав напротив граммофона, бросила взгляд на Тони. Прикрыв глаза, он перебирал пальцами струны на воображаемой гитаре и задорно вторил хриплому напеву: Hot tamales and they're red hot, yes she got'em for sale Hot tamales and they're red hot, yes she got'em for sale Me and my babe bought a V-8 Ford Well we wind that thing all on the runnin' board, yes Hot tamales and they're red hot, yes she got'em for sale, I mean Yes she got'em for sale, yeah Губы девушка тронула насмешливая, но при этом теплая улыбка. Тем временем музыкальный скоростной заезд сменился безмятежным и слегка ленивым фоном для голоса, хрипловатость и дерзость которого, испарившись, уступили место протяжно-вальяжному напеву. - Я далек от голливудского гламура и той музыки, что может предложить белая половина человечества. Куда интереснее, если так можно выразиться, «темная сторона». В музыке, как ни пытайся утверждать обратное, но чернокожим равных нет. Кинг Оливер, Дюк Эллингтон, Луи Армстронг – невозможно представить американскую сцену без этих парней. Думаю, и прошлые, и будущие поколения еще позавидуют нам, ведь именно мы – их современники. Что было до них и что станет после них? Этот парень, - Тони махнул рукой в сторону граммофона, из которого по-прежнему доносился Роберт Джонсон. – Он так быстро вспыхнул и так же быстро угас. Чертяга, возносивший молитвы чернокожему дьяволу. Ты знала, что блюз – это музыка греха? Ходят слухи, что блюзмены продают душу рогатому взамен на талант. А после скитаются по всей стране, соблазняя и уводя во тьму тысячи невинных душ. И если это даже так, то пусть. Я плюнул в небеса гораздо раньше того момента, когда увидел живого Роберта Джонсона. Парень, у которого за душой не было ни гроша, путешествовал по Америке и останавливался здесь, в Эмпайр-Бэй, в тридцать третьем. Черт возьми, как же молод я еще был тогда... Тони запрокинул голову к потолку и мечтательно улыбнулся, будто в этот самый момент перенесся на добрый десяток лет назад. - Сначала он прожигал драгоценные дни своей жизни в Хантерс-Пойнте, играя для кучки ниггеров, но потом все же совершил маленькое шедевральное турне по самым злачным местам всего города – и однажды мне повезло пересечься с этим сынком дьявола в кабачке для докеров. Пьяные носильщики и матросы – что ни говори, а порой это гораздо лучшие слушатели, нежели расфранченная публика верхушки. Он знал, в какие массы нести свое искусство. Этот парень, внешне ничем не примечательный, на самом деле был гением и приводил в восторг тысячи людей. Жаль, лучшие из нас уходят раньше всех, и этот парень не стал исключением. Придвинув к граммофону один из пустых табуретов, Тони присел и закурил. Эмили, все это время терпеливо и даже заинтересованно слушавшая излияния мужчины, воспользовавшись перерывом, вставила свою реплику: - Весьма любопытно, что за все время твоего монолога я услышала слово «ниггер» лишь раз, и то по отношению к отбросам общества из самого опасного района черных. - Тонкое наблюдение, - не вынимая сигареты изо рта, отозвался Тони. – Все потому, что лишь бомжары-торчки заслуживают такого прозвища. Ты удивишься, насколько тебе повезло с наставником, но я никогда не был расистом или сексистом, так что и женщин считаю людьми, в отличие от многих. - И все же... ты вез меня в такую даль на служебной машине и пустил в «святая святых» лишь для того, чтобы слушать музыку и травить байки о любимых певцах? Тони, вначале не обратив внимания на ее вопрос, продолжал курить, склонившись над граммофоном и беззвучно подпевая. - Не терпится научиться всем мерзостям, которые я для тебя приготовил? - В чем же мерзость? Ты же меня не совращать тут будешь. Я полагаю и надеюсь. - Представь себе, я даже к феминисткам неплохо отношусь. Как невыносимо было бы жить в мире без чернокожих блюзменов и дерзких женщин! Все равно что вино всегда было бы безвкусным. Цени в себе ту часть, что сделала тебя бунтаркой и воровкой. - Иначе я бы никогда так и не посмела взглянуть на криминальные банды, выросла примерной дочкой полицейского, вышла замуж за его молодого коллегу и стала типичной американской женой и матерью, - подхватила Эмили. - И в мире стало бы на одну свободолюбивую женщину меньше, - подмигнул Тони. – Думаю, твоему мужу повезло бы, если бы ты с таким же усердием и талантом, с каким приноровилась держать в руках пистолет, научилась готовить и шить. Однако ты предпочла первое. И раз уж так, то стоит узнать, что владеть пушкой в мире, который ты избрала, недостаточно даже для взрослого мужчины, что уже говорить о слабой девушке. Если ты хочешь остаться и побыть полезной для самого босса, который, к слову, не разделяет моих демократичных взглядов, но сделал для тебя исключение, то научиться предстоит многому. Зато, если в итоге мне удастся вырастить тебя и развить твой талант, я буду горд собой до конца жизни. - Тебе отчаянно не хватает собственных детей, - заключила Эмили.***
Автомобильный храм стал тем местом, куда Тони приводил Эмили, чтобы рассказывать ей о будущем, которое ее ждет, а заодно и делиться частью той мира, что принадлежала ему. Во дворе его дома, за высоким забором, он учил её самым разным боевым приемам и техникам стрельбы, но воспитание Эмили проходило среди запчастей и граммофонных пластинок. Спустя пару месяцев она знала о его жизни и музыкальных пристрастиях больше, чем кто-либо другой. Все это время она жила в его доме и старалась отблагодарить Тони хотя бы тем, что взяла на себя обязанности по дому. Мужчина был прав – её усердия хватало на то, чтобы развить любой талант, в том числе и кулинарный. В отсутствие хозяина Эмили училась готовить традиционные блюда как итальянской, так и американской кухни. В гостиной была спрятана небольшая и не менее раритетная, чем собрание пластинок в гараже, книжная коллекция, и довольно скоро Эмили привыкла проводить время за чтением американских классиков вроде Ирвинга и По. Но больше всего она ждала тех дней, когда возвращался Тони. И она не просто сидела в пустой комнате с книгой или готовила, а училась драться или вела такие же ироничные и несколько циничные беседы о чем угодно – об обществе, криминальных семьях, социальных слоях, однако преимущественно Тони все же любил говорить о музыке. За вечер Эмили могла узнать пару интересных слухов о враждебных Фальконе кланах, но гораздо дольше и с большим энтузиазмом он рассказывал об истории современного джаза. - Карло тоже любит хорошую музыку. В том же «Эдемском саду» не раз выступали звездочки из Лос-Анджелеса. Но он любит подать руку и молодым никому не известным дарованиям. - Ощущение безграничной власти. А ведь, если подумать, все те, кому он поможет сегодня, рано или поздно отплатят ему сторицей. К тому же, коль я правильно тебя поняла, нынешняя репутация Фальконе как солидного филантропа настолько непоколебима, насколько и весь его авторитет в городе. Ты знаешь, хоть я и выросла в семье полицейского – причем принципиального – я никогда не питала иллюзий по поводу этого мира. - Крошка Эмили, вот уже несколько месяцев ты живешь в моем доме как принцесса – в безопасности, уюте и приятной компании. Ты научилась готовить, неплохо машешь кулаками. И мне хотелось бы знать: на что ты прямо сейчас готова ради того, чтобы оправдать вложенные в тебя инвестиции? И сумеешь ли ты быть деликатной и приветливой, а не порывистой и дерзкой? Рано или поздно придется взрослеть и поступками доказывать, что сделанный нами выбор был правильным. Эмили без тени улыбки на лице кивнула и, протянув руку вперед, положила ладонь поверх грубой испещренной линиями и мозолями руки Тони. - Конечно. В свою очередь, я рассчитываю в скором времени вырваться из этой прекрасной, но пустой и темной холостяцкой клетки. Ты мне не отец, Тони, и никогда им не будешь. Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, и докажу это делом. Он настойчиво убрал руку и взглянул поверх стола. - Завтра вечером жди гостей. У тебя будет шанс поразить их и словом, и делом. Твое первое задание – не оплошаешь? - Как это понимать? – насторожилась Эмили. - Маленькая Эмили Флауэр окончательно перестанет существовать. Ты же помнишь, как давала обещание, что навсегда перевоплотишься в новую и уверенную в себе Гарнет?***
В городе расцветала весна, и жители, вероятно, наполненные тем особым настроением, что дарит пробуждающаяся природа, устремлялись в храм. Звонкие мальчишеские и девичьи голоса разбивали тяжелую для многих тишину пред алтарями и вселяли радость и надежду. В марте Руби Флауэр исполнилось двенадцать лет. Главным подарком в тот день были сияющие лица людей, взиравших на нее со скамей. И среди них особенно - одно лицо.***
Дирижер кивнул и взмахнул руками. Из уст детей полилась плавная и слаженная музыкальная река, обдавшая всех присутствующих свежестью и умиротворением. Лишь пение совсем юных еще существ было способно приводить в трепет и заставить задуматься людей взрослых, потрепанных жизнью и просто резких циников. Простая ничем не омраченная искренность стучалась в закрытые ворота, и те распахивались, будучи не в силах устоять. Держась за руки и объединяясь духовно, прихожане составляли собой тот цельный организм, что способен был дышать лишь в пределах храма. За его границами – там, где оттаивал город, и снег от плюсовой температуры лужицами растекался по дорогам – люди спешным шагом пересекали улицы, направляясь каждый по своим делам. Эмпайр-Бэй расцветал, подобно оранжерее, волшебным образом пробудившейся от анабиоза. «Самая холодная зима в истории» отступила так же стремительно, как и накрыла город в середине ноября сорок четвертого.***
Высокий и статный, в новом кожаном пальто и элегантной бежевой узкополой шляпе, из-под которой едва выбивались угольно-черные пряди – не изменяя сложившемуся имиджу, Генри Томасино шел вдоль Мидтауна, приближаясь к Ред Черч. Припаркованный автомобиль ждал его за пару кварталов от церкви. Каждый раз, отправляясь на воскресную службу, Генри останавливался там, словно стыдясь того, что этот роскошный отполированный Lassiter насыщенного цвета маренго окончательно довершит образ богатого и со вкусом, но беспринципного бандита, для которого появиться на публике при всем параде гораздо важнее, нежели действительно прийти в храм и просто исповедаться. При всей его необычной жизни – связанной с жестокими и подчас аморальными законами – он все же никогда не забывал о том, что когда-нибудь настанет конец. И придется отвечать за все, что он сделал. И перед кем же? Для себя Генри выбрал Бога. Он вырос в семье сицилийского дона, молодость потратил, стараясь заработать положение и статус на криминальной лестнице Эмпайр-Бэя – города, приютившего его после приезда в Америку. И, в частности, добивался расположения Альберто Клементе – человека, распахнувшего перед ним эти самые ворота в криминальный мир, подаривший ему деньги, известность в определенных кругах и несомненный авторитет. Но что все это для человека, который всегда искал нечто большее, пусть и дорожа определенными материальными благами? Ему было тридцать три, и после очередного убийства или грабежа он не мог спокойно отправиться спать. Беседы со священником и пение маленьких земных ангелочков приносили умиротворение. Много лет назад Беттина могла подарить ему такого же крохотного ангела, но ему было не до этого – он был тогда слишком молод и легкомысленен. Для него стало ритуалом, отворяя калитку, стоять несколько секунд перед дверями, чтобы вспомнить молитву, а затем осторожно входить в церковь и сталкиваться с другой действительностью. Спокойной и мирной.***
Пройдя вперед по проходу между скамьями, Генри остановился у ряда, на котором лишь в самом конце на противоположной стороне сидела пожилая супружеская пара, и приземлился на самый край. Генри и не подозревал о том, что прямо в эту секунду на него воззрились ясные глаза девочки из хора, что стояла во втором ряду и от накатившего волнения вперемешку с восторгом чуть не сорвала свою партию. Его глаза скользили по всем детям – спокойно и без какого-либо трепета. Однако в душе у него вновь заиграли светлые чувства. Кто знает, был бы его первенцем мальчик, или же все-таки крохотная, как та певунья в первом ряду, девочка? И была бы она примерно такого же возраста, разве что чуть старше. На Сицилии родителями становились рано. Беттине было всего шестнадцать, когда их венчали, – и многие поговаривали, что ей давно пора было замуж. Пение приближалось к концу. Наконец все встали со своих мест, чтобы выстроиться в очередь на исповедь. Пропустив вперед женщин и стариков, Генри стал почти в самом конце и приготовился ждать. Мимо него вихрем пронеслась девчушка в одеянии с белым воротничком и накинулась с объятиями на поджарую седоволосую женщину. - Аккуратнее, так и снесешь ненароком, - притворно ворчливо отозвалась та, поглаживая девочку по голове. – Прекрасное выступление, как и всегда. Надеюсь, теперь душенька довольна. Куда теперь именинница прикажет отправиться? - Бабуля, не забывай, где мы сейчас, - звонкий смех донесся до ушей Генри, - Вот выйдем, и можно будет говорить о мирском. В ответ раздался еще более громкий смех. Некоторые невесело покосились на «нарушителей» спокойствия. - Разговаривать и гоготать лучше всего в тех местах, для которых неприличный смех обыден и привычен. Но никак не в храме божьем, - возмутилась женщина, стоявшая впереди Генри. - Вы что-то сказали? – ощетинившись, откликнулась бабушка маленького ангела со звонким смехом. - Какая семья – такие и дети. Грубые, шумные, невоспитанные. И если вы даже не собираетесь стоять в очереди на исповедь, то будьте добры не омрачать духовное настроение никому из присутствующих. Покиньте храм. Столь явная грубость сварливой женщины не пришлась по душе даже Генри, предпочитавшему пропускать возникавшие словесные прения мимо ушей. - Спокойно, дамы, давайте не будем разводить дрязги в церкви, - громко обратился он к ним, надеясь положить конец неудобному разговору. Ангел в белом воротничке обратил на него пристальный взгляд. Бабушка взяла девочку за руку и настойчиво повела ее прочь из храма – с достоинством, присущим далеко не всем женщинам. Шепот пронесся по цепочке стоявших в ряду людей. Генри хмыкнул и отвернулся от женщины, взглянувшей на него с настороженностью. Он забудет об этом инциденте ровно в ту минуту, когда зайдет к священнику. И не вспомнит ни разу за весь день, пока будет ездить по злачным местам, выполняя поручения босса. И уж точно столь незначительное воспоминание не всплывет в его голове, когда ночью, лежа в объятиях куртизанки, он закурит очередную сигарету. А Руби не забудет никогда.***
Эмили стояла на пороге дома – тоненькая и изящная, в хлопчатобумажном платье цвета спелого перуанского винограда. Тони пожимал руки двум одетым с иголочки джентльменам. Один из них, в синем костюме, с сединой, едва пробивавшейся в волосах и пышных усах, прошел вперед и оказался ровно напротив девушки. - Добрый вечер, Эмили. - Я не... - Пока что это не так принципиально, как может оказаться через некоторое время. Так вот какая вы настоящая, - усмехнулся мужчина. – Я доктор Лестер. Будем знакомы. - Настоящая? – недоуменно воззрилась на Тони Эмили. - Доктор Блумберг, - вмешался второй джентльмен. – Мне также приятно познакомиться. - Пройдем внутрь, - твердо сказал Тони, широким жестом приглашая всех в дом. Эмили задержалась, чтобы поравняться с Тони, и тихо зашипела: - Он знает меня, что ли? И что означают эти странные слова? - Имей терпение дождаться ужина. - Ну уж нет, - Эмили прошлась вперед и встала прям перед входом в гостиную, загораживая путь всем трем мужчинам. – Мне надоели эти недомолвки, будто я несозревшая девица, которую совсем необязательно посвящать в чьи-то «взрослые дела». И все бы ничего, только эти дела напрямую касаются меня. Так что либо сейчас, либо я благополучно выброшу курицу из духовки на улицу. И ужин не состоится. - Да вы девица с характером, - присвистнул доктор Лестер. – Впрочем, есть в кого. А второй переглянулся с Тони и аккуратно начал: - Эмили, мы – хорошие друзья семьи, которые исключительно по доброй просьбе согласились заняться тобой. Вначале кое-какие дела уладил доктор Лестер, и сделал он это в высшей степени профессионально – не подкопаешься ни в коем случае. А теперь черед за мной. - Однако я непременно хотел видеть тебя, девочка, - прервал его Лестер. – Если ты хочешь знать, кто я такой, то я скажу. Я оказываю кое-какие услуги твоему боссу, а моя официальная работа – центральный следственный морг. По спине Эмили пробежал холодок. - Вы – тот, кто подделал мое свидетельство о смерти, а заодно и мой хладный труп? Доктор Лестер пожал плечами. - А я буду тем, кто подделает Гарнет Уиллфул – кажется, так зовут новую воспитанницу Карло Фальконе? – вмешался доктор Блумберг. – Раз маски сброшены, то предлагаю пройти на кухню и, наконец, узреть источник великолепного аромата, который я слышу уже из этой комнаты. Эмили стояла ровно, и ни один мускул не дрогнул на ее лице. - Конечно. Приятного аппетита, мистер Патологоанатом и мистер Хирург, - иронично отозвалась она, освобождая проход. – Предоставляю вам честь разделать испеченное куриное тельце. А скоро у вас будет возможность заняться и мной. - Не все так плохо. Зато вскоре вы сможете выйти на улицу, не опасаясь быть узнанной. И даже поступить в колледж и завершить образование. Насколько я знаю, вы успели только окончить школу? – сказал Лестер.***
За столом джентльмены болтали на разные отвлеченные темы, громко хохотали и уплетали угощения, приготовленные Эмили. А сама девушка сидела на краю стола, опустив руки на колени, и ждала завершения вечера. Настал момент, когда она поняла, что окончательно угодила в сеть, из которой уже не выбраться. Глупая девчонка, она шла за указкой взрослых дяденек и надеялась на то, что собственная твердость духа и непоколебимая уверенность в себе помогут ей преодолеть любые тяготы. Но сейчас никакого характера не было и в помине. Она ерничала и возмущалась, а все они лишь смеялись над ней. Ведь кто она такая на самом деле? Лишь кукла, которую можно дергать за ниточки. И еще изменить форму носа. Или полностью перекроить весь облик. Странная жалость к самой себе охватила Эмили. А особенно жаль было собственного лица, которого ей в скором времени предстояло лишиться.