"Человеческое сердце может вместить лишь определенную меру отчаяния. Когда губка насыщена, пусть море спокойно катит над ней свои волны — она не впитывает больше ни капли".
Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"
Эсмеральда лежала на ложе с закрытыми глазами, свернувшись клубочком и закутавшись в холщовую ткань, которой Клод Фролло прикрыл обнажённую девушку перед тем, как выйти из хижины. Спала ли она? Этого архидьякон не знал. Сняв с себя мокрый плащ, Клод осторожно подошёл к постели, двигаясь неслышной мягкой поступью, присущей служителю церкви, и вгляделся пристально в её бледное, с тонкими выразительными чертами, лицо. Цыганка, казалось, впала в тяжёлое забытьё, смежив чёрные бархатные ресницы. Грудь её поднималась и опускалась, но дыхание было прерывистым и неровным. Архидьякон медленно опустился на колени перед ложем и очень бережно, даже нежно, взял её смуглую руку в свои ладони. Эсмеральда даже не пошевелилась. Так стоял он некоторое время и напряжённо и внимательно наблюдал за ней, в своей мрачной неподвижности напоминая призрак, склонившийся над смертной девушкой. Вдруг сквозь узкое оконце сверкнула яркая молния и раздался такой мощный удар грома, что казалось, он потряс всю хижину до основания. Этот удар грома и ослепительная вспышка молнии вывели Эсмеральду из забытья. Она открыла глаза, увидела прямо перед собой Клода и содрогнулась всем телом. - Ах, это опять он! - приподнимаясь на локте, в невыразимой тоске вскричала она, вырывая у него свою руку. - Снова он! Всегда он! Чем прогневила я судьбу?! Что тебе ещё надо от меня? Ты получил всё, что желал! Почему же ты не уйдёшь, мучитель, чудовище, убийца?! Оставь же меня! Уйди! Мне не для чего и не для кого больше жить теперь! Я обесчещена, опозорена! И кем обесчещена?! О, ужас! Священником! Я навсегда потеряла мать, я потеряла любимого! О, моя дорогая матушка! О, мой милый Феб! И это всё ты... ты виноват во всём! Дай же мне умереть спокойно! Не омрачай своим присутствием хотя бы мою смерть! Ты торжествуешь, я знаю, ты победил!.. Ты хитростью выманил меня из моего надёжного убежища и силой взял моё тело! Но, знай, презренный священник, ты овладел моим телом, но моя душа тебе не подвластна! Если в тебе есть хоть немного любви, про которую ты ежеминутно твердишь мне - убей меня, слышишь! Не мучай меня больше! Убей! О, зачем я не согласилась умереть на виселице?! Палач гораздо милосерднее тебя! Палач, в отличие от тебя, священник, не продлевает муки бедной девушки - он казнит сразу... Зачем, зачем я появилась на свет?! - её голос прервался... Она больше не могла говорить. Цыганка упала на постель и бурно зарыдала, судорожно всхлипывая. Каждое движение было пыткой для неё. После близости с архидьяконом, после его крепкой хватки, когда он словно в тисках, сжимал её в объятиях, и подчинял её своим желаниям, претворяя в действительность свои прошлые мечты, полные сладострастия, на протяжении этих бесконечных часов, после всего этого тело её страдало невыносимо. По временам резкая боль возникала и отдавалась внизу живота и Эсмеральда корчилась от этой боли, вспоминая ужас прошедшей ночи. Эта жгучая саднящая боль и кровь на внутренней стороне её бёдер напоминали ей об её унижении и жутком несчастье. Несчастье было непоправимым и она знала это. Ничто никогда больше не могло вернуть ей радость жизни и прежнюю беззаботность существования. И поэтому, в этот страшный для неё час, ей казалось, что отныне всё было кончено для неё навсегда. Клод Фролло дал ей высказаться. Он не прерывал её. Он слушал и молчал, пока она изливала на его голову свою гневную речь, и терпеливо сносил её ярость, смутно сознавая справедливость её слов и инстинктивно чувствуя, что для девушки в данную минуту гнев был более полезен, чем её пугающая молчаливая неподвижность и потухший взгляд. ...Наконец, её неистовые рыдания стихли. Казалось, она выплакала большую часть своего горя в безудержных слезах, лившихся по её щекам. Всхлипывания прекратились. И тогда он вновь взял её руку в свои (она уже не отняла её у него - в эту минуту ей было всё равно), и заговорил медленно и глухо...