"В каждом из нас существует гармония между нашим непрерывно развивающимся умом,склонностями и характером, и нарушается она лишь во время сильных душевных потрясений".
Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"
Напрасно бывшая затворница Роландовой башни пристально, в тревожном нетерпении, всматривалась, напрягая своё зрение, в движущуюся мимо неё толпу людей, ища взглядом среди этой толпы спешащего к Собору архидьякона. Клод Фролло, заперев Эсмеральду в лесной хижине, после того, как поместил её туда, действительно сразу же вернулся в Собор, чтобы распорядиться похоронами своего брата Жеана и помолиться о нём. Но подошёл к Собору он совершенно с другой стороны и вошёл не через главный вход, возле которого его поджидала Гудула, а пройдя через монастырский двор, воспользовался для этой цели Красными воротами. Занятый приготовлениями к похоронам, а также мыслями об оставленной в лесу Эсмеральде и грёзами о предстоящей ночи, обещавшей ему райское блаженство, раздираемый противоречивыми чувствами, с одной стороны - скорбью об утраченном брате, а с другой - ожиданием сладостной ночи, он совсем позабыл о вретишнице и вовсе не думал о ней. Но в Соборе церковный служка подошёл к нему и сообщил о Гудуле, о том, что она попросила приюта в ожидании того часа, когда Клод сможет принять её по весьма важному делу, известному лишь ей одной. И тогда он вспомнил о ней. Вспомнив о Гудуле и о том, при каких трагических обстоятельствах он отнял у неё цыганку, он слегка поморщился, думая, что она может создать ему дополнительные трудности, а он не хотел сейчас думать ни о чём, что сложилось в роковой запутаный узел и требовало разрешения. Он так устал искать ответы на сложные вопросы, которые ставила перед ним неумолимая судьба, он устал от необходимости решать ещё и это! "Потом. Всё это потом... - нетерпеливо, словно в горячечном бреду, размышлял он. - А сейчас нужно скорее распорядиться похоронами и... вернуться к Эсмеральде! Да, главное, - это она... Эсмеральда... цыганка, ведьма, колдунья, богиня! А потом уже всё остальное..." И он с диким упоением вновь погрузился в сладострастные мечты о девушке, оставленной им в лесной чаще. Мысли о ней смягчали его скорбь, и он временами забывался, не помнил, где он находится и что нужно делать. Взор его загорался каким-то сумасшедшим внутренним огнём, что приводило в недоумение окружающих - так мало походил он в эти минуты на скорбящего брата. Впрочем, к странностям характера Клода Фролло все уже давно привыкли и лишь, порой, слегка удивлялись его необычному поведению, но ничем не выражали своего удивления. Монахи и служители Собора Парижской Богоматери не привыкли высказывать свои чувства вслух. Что бы они ни думали об архидьяконе, они таили это про себя, относясь ко всему с философским спокойствием. К тому же, такое своеобразное поведение Клода, его частую забывчивость, в которую он то и дело впадал, его рассеяный взор они, напротив, приписывали глубокому горю, которое Клод должен был ощущать от потери единственного и горячо любимого брата. Как бы удивились они, если б узнали, о чём он думает на самом деле в то время, когда Жеан, этот резвый, кудрявый весельчак, этот юноша, почти мальчик, его любимец, лежит теперь в гробу, недвижимый и холодный, под сводами Собора Парижской Богоматери! - Гудула пусть немного подождёт, пока я смогу принять её. Предоставьте ей на это время всё необходимое: одежду, пищу, кров; пусть она ни в чём не нуждается, - свойственным ему холодным и спокойным тоном, несмотря на то, что внутри него всё бушевало и кровь кипела, произнёс архидьякон. - После того, как закончатся необходимые приготовления к погребению моего брата, я прошу меня не тревожить какое-то время и никого ко мне не допускать. Я надеюсь, моя просьба будет выполнена. Я сам займусь всеми делами, требующими моего непосредственного участия, немного позже и тогда, когда сочту нужным. А сейчас я хочу помолиться о душе Жеана. Произнеся это, он медленно удалился. Мы уже знаем, что тем же вечером, в сумерках, он вернулся на поляну, к Эсмеральде. Мы уже знаем, как он провёл эту ночь. И за всё это время, охваченный первобытной, животной страстью к несчастной девушке, он ни разу не вспомнил о Жеане... Он был словно в бреду, его терзало дикое, неукротимое желание. По временам, заглядывая в самые глубокие тайники своей мрачной души, он сам ужасался тому, что делал под влиянием губительной и опустошающей страсти к цыганке. Гудула, просидев так долго на ступенях величественного Собора, вернулась в келью. В ней она нашла для себя пищу, чистую одежду и приготовленную постель. Но кусок не шёл к ней в горло, а когда она легла на тот самый тюфяк, где до того спала Эсмеральда, благодатный сон не смежил её веки. Тогда она опустилась на колени и принялась горячо молиться о своей дочери. Так, коленопреклонённая, раздавленная неизвестностью, то погружаясь в пучину отчаяния, а то вдруг, под влиянием своей молитвы, взмывая ввысь на крыльях надежды, простояла она почти всю ночь до рассвета. На сердце у неё было тяжело, недобрые предчувствия терзали её душу, но она не знала, какая неведомая опасность могла угрожать Агнессе, лишь смутно ощущала она, что опасность эта была, быть может, для её дочери хуже смерти...