"Теперь, когда я вам все рассказала, вам все стало понятно, не правда ли? О, у вас тоже была мать!.. Ведь вы оставите мне мое дитя? Взгляните: я на коленях умоляю вас об этом, как молят самого Иисуса Христа!"
Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"
Гудула, находившаяся в это время в келье, повернула голову на скрип отворяемой двери. Все эти дни она беспрестанно молилась, упрашивая Господа спасти свою дочь и послать бедной матери счастье вновь увидеться, соединиться с нею и никогда больше не расставаться. Увидев, что в келью входит сам архидьякон Клод Фролло – тот, кого она ждала с таким нетерпением, надеясь, что он сможет ответить на все терзающие её вопросы, до сих пор остававшиеся без ответа, она в первый миг оторопела от этого неожиданного посещения, но тотчас же опомнилась и бросилась перед ним на колени. - Отец Клод! Неужели это вы? Вы сами пришли в эту келью. Вы вернулись. Наконец-то! – вскричала она в каком-то исступлении, хватая его за полу сутаны. – Как же я ждала вашего возвращения!.. - Сестра моя, мне говорили, что вы хотели меня видеть… - начал Клод Фролло, несколько удивлённый её бурной реакцией на его появление, но Гудула перебила его, задыхаясь от волнения: - Да, да, я давно жду вас... Скажите же, умоляю вас, отец мой, где же... где молодая цыганка, которую вы вырвали из моих рук в ту самую ночь, когда бродяги штурмовали Собор? Скажите мне, где Эсмеральда? Священник, хоть и ожидавший в глубине души этого вопроса, невольно побледнел при этих словах и отшатнулся от неё. Странная бледность его не могла укрыться от Гудулы, так и впившейся взглядом в лицо Клода и стремящейся не упустить ни единого слова из того, что он ответит ей. Его же самого поразил лихорадочный блеск, появившийся в её глазах, когда она заговорила с ним о девушке, удивила её настойчивость, с какой она спрашивала о местонахождении Эсмеральды. Он, конечно, знал о том, что она ненавидит цыган, но настоящая причина такой её ненависти была ему не известна. Он и предположить не мог, что она покинет место своего добровольного заточения ради того только, чтобы, дождавшись его возвращения, спросить о цыганке. «Видимо, ненависть Гудулы к юной плясунье столь сильна, - подумал священник, - что она, не в силах вытерпеть её исчезновения, решилась нарушить своё затворничество и попросила приюта в Соборе Парижской Богоматери с целью узнать о цыганке как можно больше… Да она безумна!.. Кто знает, что у неё на уме! Надо быть с ней осторожней…» - решил Клод. Правда его немного удивляло, что он не видел в лице вретишницы уже привычной, искажающей его ненависти, когда она говорила об Эсмеральде. Какое-то новое, одухотворённое чувство отражалось в лице её при упоминании о девушке. Он не знал, что это за чувство и чем оно вызвано, но решился держать себя с Гудулой настороже и внимательно выслушать её, чтобы знать, как действовать дальше. - Я слушаю тебя, сестра, - сказал священник, внутренне приготовившись. - Я должна перед вами исповедаться, святой отец, - заговорила Гудула таким кротким и хватающим за душу голосом, что Клод по мере того, как развёртывался её рассказ, вышел из своей каменной неподвижности и проявил признаки глубокого волнения, которые даже не смог скрыть: на бесстрастном с виду лице его отразились беспокойство и тревога. - Я должна вам кое-что рассказать. Эта девушка... Эсмеральда - моя дочь! Моя дорогая малютка дочь, которую я когда-то утратила. Она вовсе не цыганка... - при этих словах архидьякон вздрогнул и вперил в Гудулу свой горящий взгляд. - Послушайте! Я несчастная уличная девка. Я из Реймса. Её украли у меня цыганки и пятнадцать лет они прятали её от меня. И это так же верно, как то, что пятнадцать лет я храню у себя её башмачок. Вот он, глядите! Вот какая у неё была ножка. А вот другой башмачок - тот самый, который моя дочь носила на груди... носила как амулет... Шнурок порвался и башмачок этот остался возле моей решётки в тот самый миг, когда вы забрали моё дитя!.. Куда вы унесли её, святой отец?! Где она сейчас, умоляю, скажите мне?! Все эти годы я считала её умершей. Подумайте, отец мой, - умершей! И все пятнадцать лет я провела в Крысиной норе, без огня зимой. Тяжко это было. Бедный дорогой башмачок! Я так стенала, что милосердный Господь услышал меня и возвратил мне её. Так где же она, святой отец?.. Где моя Агнесса? Клод бледный, как полотно, выслушав её исповедь, отвёл свои глаза от требовательного взгляда вретишницы. Кто знает, что в этот миг творилось в душе его?! Он слушал её, не веря, сомневаясь в её словах, но постепенно сказанное ею доходило до его рассудка. Он чувствовал, что ещё немного - и он сойдёт с ума. С огромным трудом он взял себя в руки. - Дочь твоя жива, Гудула, и сейчас находится в безопасности, - едва слышно, одними губами выговорил, наконец, он. - Я не могу сказать тебе, где она... Ещё не время. От этого зависит её жизнь. - О! Милостивый Бог! Жива! Моя крошка жива! Находится в безопасности! Благодарю вас, святой отец! Я до конца жизни буду молиться за вас! Как вы добры, отец Клод! Вы принимаете участие в судьбе моей девочки! Но... скажите же, где она? Разве я враг своей дочери?! Разве матери нельзя сказать о том, где находится её ребёнок? О, увидеть её, прижать к своей груди!.. Пожалейте меня, святой отец, прошу вас! - Гудула вновь уцепилась за полу его сутаны. Она не поднималась с колен, и глядела на него с мольбой снизу вверх. - Мне надо подумать, - сказал Клод. - Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы увиделись. Нужно ждать. Так будет лучше для всех, для неё, в первую очередь. - Снова ждать?! О, Господь всемогущий! Разве недостаточно того, что я жила долгих пятнадцать лет с мыслью о том, что её нет в живых?! Пятнадцать лет - это всё равно что пятнадцать веков... Я не выдержу больше даже недели.. Ни дня, ни часа!.. - Я сказал, нужно ждать! - холодно, хотя внутри его всё бушевало и мысли были в хаотичном беспорядке, повторил Клод. - От этого зависит жизнь твоей дочери... - и отвернувшись от коленопреклонённой вретишницы, он направился к выходу из кельи, оставив изумлённую Гудулу застывшей на месте. Впрочем, она не долго оставалась в таком положении. Вскочив на ноги с проворством юной девушки, она бросилась следом за архидьяконом. - Святой отец! - закричала она, - Умоляю вас, сжальтесь над несчастной матерью... Клод, не слушая её и не поворачивая головы в её сторону, быстрыми шагами направился прямо к своей келье наверху башни, а она бежала за ним и умоляла его до тех пор, пока дверь кельи Клода Фролло не захлопнулась прямо перед её носом. Гудула принялась колотить кулаками в дверь. Но это не принесло результата. С четверть часа стучала она и звала Клода, но священник так и не вышел к ней. Лишь её удары по двери кельи гулким эхом раздавались в тишине безмолвного и величественного Собора... Наконец, уставшая, она опустилась возле двери на каменный пол и застыла так, в неподвижности, с твёрдым намерением дождаться Клода Фролло. Клод, запершись в своей келье, погрузился в мрачные раздумья. Он не обращал внимания на стук в дверь и призывы Гудулы, он вряд ли даже слышал шум, поднятый ею. Мысли его были заняты совсем другим. Он метался по комнатке, уставленной ретортами и колбами, мерял шагами пространство во всех направлениях, и всё никак не мог решить, что же ему делать. - Эсмеральда моя... моя! - по временам шептал он, кусая губы. - Никому её не отдам. Никому! Он смутно чувствовал приближавшуюся угрозу его планам в отношении девушки и не мог думать ни о чём другом, страшась лишь одного: он не хотел, чтобы её отняли у него... - Агнесса! - бормотал он. - Она не цыганка, нет... не цыганка. Не ведьма. Не колдунья. Но как же она околдовала меня? Как?.. - он чувствовал, что ещё немного и лишится рассудка. - Я слаб перед её чарами... Может, всё же она колдунья? Цыгане могли научить её своим бесовским заклятьям... Не цыганка, нет... Француженка... Но она моя! Моя!..