Всему придёт свой час!

      Гудула и Эсмеральда, обнявшись, сидели рядом на тюфяке в келье Собора Парижской Богоматери. Длинные пряди волос: чёрные, вьющиеся у дочери, седые - у матери смешались между собою... Эсмеральда прижавшись головой к материнскому плечу, опустив тёмные ресницы, стыдясь и страшась взглянуть матери в лицо, бледная и прекрасная, рассказывала ей обо всём, изливала перед нею весь ужас, который ей пришлось пережить по вине Клода Фролло. Мысленно она будто снова очутилась в том времени, которое уже миновало.       Сначала говорила она сбивчиво, неуверенно, то и дело возвращаясь к уже сказанному... но некоторое время спустя речь её сделалась более чёткой, она освоилась и рассказ лился уже свободно из её уст... Она больше не плакала, целиком погрузившись в свои воспоминания. Слёзы высохли на её щеках... Но чёрные глаза её лихорадочно блестели.       Рассказала она и про Феба. Замирая от волнения, поведала о том, что любит его, любит по настоящему, глубоко и сильно, да и как же можно его не любить - он словно солнце на небосводе, другого такого больше нет! Какой же он красивый и смелый! Совсем другое чувство, хотя не менее сильное, испытала она, повествуя о Клоде Фролло. Она хотела бы рассказать о нём без волнения, но, вопреки самой себе, не могла бесстрастно говорить о нём. Сердце её болезненно сжалось в груди, а потом бешенно застучало. Она рассказала о священнике, начиная с того самого дня, когда он пришёл к ней в тёмное подземелье, а она, измученная пыткой, лежала на соломе, о его страстных любовных признаниях, о его настойчивом преследовании, о том, как она отказала ему, его пугающей одержимости ею, о страшном выборе на Гревской площади между виселицей и позором, который она вынуждена была сделать по его требованию. Наконец, поведала Гудуле о недавнем периоде своей жизни, проведённом ею с Клодом в лесной хижине... При упоминании об архидьяконе она, как ни крепилась, как ни старалась, но не смогла сдержать невольной дрожи. Никогда ещё не заглядывала она так глубоко в свою душу, как теперь, когда вслух говорила матери о влюблённом в неё священнике. Как только она произнесла перед нею в первый раз его имя, большие красивые глаза девушки вновь увлажнились слезами...       Тяжёлый рассказ этот доставлял ей немалые мучения... Но когда Эсмеральда окончила его, пусть лишь на краткое мгновение, она почувствовала душевное облегчение. Ведь до этого момента она ни с кем не могла поделиться своими переживаниями. Всю тяжесть обрушившегося на неё несчастья, весь груз отчаяния ей до сих пор приходилось нести одной. А сейчас... сейчас она впервые после долгого времени почувствовала, что больше не одна, что её выслушала любящая и сострадающая ей родная душа... И это было отрадное чувство... Оно дарило ощущение уверенности и пусть зыбкой, слабой, но всё же надежды и какой-то приятной защищённости. Излив свою душу, исповедовавшись перед матерью, девушка почувствовала себя так, словно в какой-то мере очистилась от всего тягостного, что выпало на её долю.       Окончив свою исповедь, Эсмеральда замолчала, замерев в неподвижности. Душа её была опустошена. После того, что ей пришлось поведать, она не решалась поднять на мать своих глаз.       Гудула некоторое время тоже молчала, раздавленная тяжким признанием дочери. Как женщина, много повидавшая и перестрадавшая на своём веку, она в первую минуту не выказала никакого удивления после того, как рассказ дочери был окончен. Быть может, она ещё не оправилась от неожиданности. Она не охала во время рассказа, как можно было бы предположить, не возмущалась, лишь спина её, казалось, ещё больше сгорбилась и лицо ещё больше постарело. Испытания, выпавшие на долю её Агнессы, глубоко потрясли её материнское сердце и оставили в нём горечь и пустоту...       Но вот она как будто очнулась.       - Дитя моё, - как можно более ласково и нежно произнесла она, сжимая дочь в объятиях. - Скажи, родная, не ослышалась ли я? Неужели всё, что ты мне сейчас рассказала... это правда? Неужели святой отец, добродетельный и суровый Клод Фролло, этот строгий поборник нравственности (я много слышала о нём!) посмел сделать это с тобою... посмел коснуться тебя, как мужчина? Угрожал тебе виселицей, если ты не ответишь ему согласием? Да существует ли после этого справедливость на свете?! Кого же тогда можно назвать милосердным Богом!       - Это правда... - едва слышно, одними губами подтвердила бедная девушка, крепче прижимаясь к ней и пряча вспыхнувшее румянцем лицо на груди у матери, - Всё... всё - правда, дорогая матушка. От первого и до последнего слова...       - Выходит, отец твоего... твоего ребёнка именно он - священник, архидьякон этого самого Собора, где мы сейчас находимся? - с болью спросила Гудула. Стыд и отчаяние дочери передались и ей, она ощущала страдания Эсмеральды в той же мере и с той же силой, как если бы они были её собственные. Глухой гнев за бесчестие, которому подверглась её дочь, начал зарождаться в ней, казалось, из самой глубины потрясённой души... Пусть ещё она сама, Пакетта Шантфлери, заслужила своим прошлым легкомыслием жизнь, полную страданий и позора. Но её добродетельная и кроткая Агнесса не должна повторять её судьбу! Бедная девочка не виновата ни в чём!       Эсмеральда ничего не ответила, лишь слегка отстранилась от матери, молча кивнула своей прелестной темнокудрявой головой и разразилась горькими рыданиями, закрывшись руками и судорожно всхлипывая...       - Матушка, дорогая... - горестно говорила она. - Я не смогла сберечь себя... Я так старалась сохранить свою чистоту... И всё напрасно... Он обесчестил меня... опозорил... О, лучше бы я умерла!.. Зачем же я согласилась на это там... у решётки? Я была, словно в бреду, сердце моё замирало от ужаса... Мне было очень страшно, матушка! Мне так хотелось жить, дышать чистым воздухом, любоваться красотою природы... У меня не было иного выхода... Мне хотелось хотя бы раз увидеть и обнять Феба... Я так ждала его! Милая матушка! Я думала, он спасёт меня, избавит от всего этого... Он ведь такой смелый! Я думала, он сможет простить, когда узнает, сколько мне пришлось вынести ради него... А он не пришёл... Почему же он не пришёл? Неужели он всё это время даже не искал меня и, быть может, совсем не думал обо мне? - Эсмеральда помолчала немного, затем продолжала - она, словно не могла остановиться, изливая своё горе: - А сегодня... сегодня он венчается, матушка... Венчается на другой... Сейчас, вот в эту самую минуту... Быть может, он уже обвенчался! Я видела её. Она - красива, очень красива! И совсем не похожа на меня. У неё белая кожа, чудесные золотистые волосы и голубые глаза... Она знатна и богата. Как он, должно быть, счастлив! Как любит её! И как же счастлива она! Она не может быть несчастной - ведь её любит Феб! Я видела... своими глазами видела, как он улыбался ей... Они улыбались друг другу. А я... Мне так тяжело, матушка! Что же будет со мною? Я обесчещена, опозорена, унижена... И кем же? Архидьяконом Собора Парижской Богоматери! Я ношу под сердцем его ребёнка... Я чувствую, что не смогу любить этого ребёнка... Я его возненавижу! Я уже сейчас ненавижу его, а ведь он ещё не родился... Я знаю, это грех - так ненавидеть своё дитя, но это на самом деле так - я ничего не могу поделать с собою... Я хочу умереть, милая моя матушка!.. Как же это ужасно! Как больно!..       Некоторое время в келье слышались только звуки рыданий несчастной девушки. Гудула дала ей выплакаться, не перебивая её и не задав больше ни одного вопроса. Лишь обняла её и так сидела с ней, гладя её по пушистым длинным волосам, утешая и укачивая её, словно маленькую...       Спустя немного времени она заговорила вновь:       - Доченька моя! Чем же я могу утешить тебя в твоём несчастье? Одно скажу тебе: этот мир груб и жесток. Ты уже убедилась в этом, не правда ли?.. И мир этот принадлежит в первую очередь мужчинам. Мы лишь слабые женщины и вынуждены подчиняться их прихотям. Так устроил Всевышний. Но ты не должна так убиваться, родная! Теперь у тебя есть мать. И я буду защищать тебя, покуда у меня есть силы. Никто не посмеет обидеть тебя, пока я дышу и живу на свете! Ты любишь Феба и ревнуешь его к знатной девушке? Взгляни на себя. Разве редкая красота твоя не стоит знатности? Как ты прекрасна, дочь моя! Какие у тебя роскошные чёрные волосы, завивающиеся в кудри и спадающие по твоим плечам и по спине ниже пояса! Какие у тебя выразительные большие глаза! А какие у тебя горделивые тонко очерченные брови! У тебя смуглая кожа, но своей бархатистостью и нежностью она может поспорить с бледной кожей высокородных гордячек! У тебя такой тонкий гибкий стан и такие стройные ножки с маленькими ступнями! Недаром ты смутила своей ослепительной красотою даже сурового архидьякона! Я уверена, что невеста Феба несомненно уступает тебе в красоте, и он женился на ней только потому, что она знатна и богата! Вот что: по красоте своей ты достойна любви короля или, по крайней мере, принца... или герцога, дочь моя! В жизни твоей будет ещё любовь, любовь мужчины, и он будет любить тебя... Ты ещё будешь по настоящему счастлива, дитя моё! Так мне предсказала одна старая мудрая цыганка Мирела, когда ты была ещё совсем крошкой. Отчего же не поверить её словам? Теперь я вижу, что она сказала сущую правду. Она хорошо видела грядущее. Многое уже сбылось... Многое сбудется ещё!       А ребёнок, которого ты носишь под сердцем, доченька, ни в чём не виноват... Детей посылает нам Господь. Это благословение Божье. Мы уедем с тобою в Реймс. Там нас никто не найдёт. Там ты успокоишься... Отдохнёшь душою, моя Агнесса, придёшь в себя после всего, что случилось... И когда твой малютка появится на свет, ты полюбишь его... Уверяю тебя! Ты качаешь головой... Ты не веришь мне, доченька? Поверь же той, которая выносила и родила тебя... Поверь мне - я сама много перестрадала... Я знаю, что говорю... Я буду помогать тебе растить твоего ребёнка... Этот ребёнок - часть тебя, моя девочка, он непременно будет похож на тебя. И я буду наблюдать за тем, как малыш растёт, как развивается, как встаёт на свои пухленькие ножки, как он будет делать свои первые шаги, лепетать первые слова... И мне будет казаться, что это ты, милая моя Агнесса... Я ведь не растила тебя... И это поистине благословение и утешение Господне! Всемилостивый Бог послал мне твоё дитя, чтобы я могла нянчить его, гулять с ним, играть... Я столько упустила! Теперь у меня есть смысл в жизни, а я ведь думала, что навсегда утратила его!       - А если ребёнок этот будет похож на него?! - в слезах вскричала Эсмеральда, вскакивая на ноги. - Нет, матушка, я никогда не смогу полюбить его, думаю, что никогда... То, что ты называешь благословением, для меня - пытка! Как я смогу носить его под сердцем, помня о том, кто его отец?! Как же мне перенести родовые муки, когда ему придёт время появиться на свет? Женщина, которая рожает для любимого мужа, она знает, на что идёт... Она понимает, что наградой за все её страдания, которые она вытерпит в родах, будет малыш, зачатый во взаимной любви и согласии. А что же я?.. Что будет со мною?.. Этот ребёнок всегда будет напоминать мне о том, что я хотела бы забыть и никогда не вспоминать больше!       - Ты ещё не знаешь жизни, дитя моё, - с нежностью произнесла Гудула. - Ты так мало жила ещё на свете... Как бы то ни было, мы с тобою уедем в Реймс... У меня есть немного денег, которые дал мне этот человек... Я думаю, не будет преступлением потратить эти деньги на тебя и на твоего ребёнка, пока мы обоснуемся на моей родине... Собирайся, дочь моя! Мы не станем терять с тобою времени. Мы сейчас же уйдём отсюда... Нас ждёт Реймс, нас ждёт тихая, спокойная и счастливая жизнь... Никто не найдёт нас там... Попрощаемся же с Квазимодо, поблагодарим его - он так много сделал для нас с тобою! Собирайся же. Где твой чёрный плащ, доченька?.. Надень его, родная, накинь капюшон, спрячь лицо! Вот так. Прощай, Париж, злой Париж - равнодушный и жестокий город! Прощай, столица Франции, где нами обеими выплакано столько слёз, но где я нашла тебя, дорогая моя Агнесса! Нам больше нечего здесь делать. Мы возвращаемся домой, в Реймс!..       - Вы не уйдёте! Я не допущу этого, - холодно и спокойно произнёс чей-то негромкий голос, и из тьмы коридора, из-за приоткрывшейся двери кельи бесшумно, неслышной поступью выступил навстречу им высокий мужской силуэт, в котором обе они, - Эсмеральда со смятением и ужасом, а Гудула с нараставшим в ней гневом, - без труда признали архидьякона Собора Парижской Богоматери Клода Фролло...       При виде вошедшего в келью священника, Гудула схватила дочь за руку и сделала инстинктивное движение в сторону, прикрывая её своим телом. Эсмеральда сейчас же спряталась за спину матери. Она смотрела на Клода из-за материнского плеча, и глаза её выражали смесь испуга и презрения. Капюшон, который она уже успела накинуть, от резкого движения упал с её головы, и Клод увидел в полумраке кельи её бледное напряжённое лицо, смотревшее на него с прежней отчуждённостью и недоверием. А ведь до сегодняшнего дня ему казалось (и не без оснований!), что она немного оттаяла по отношению к нему. И вот теперь девушка снова вела себя как чужая. Неустойчивое и хрупкое равновесие в их отношениях, которое наладилось было, вновь нарушилось... Но она была так прекрасна в эту минуту - с распущенными по плечам длинными волнистыми волосами и большими чёрными глазами, смотрящими на него в упор, что он (о, несчастный!), как всегда, не мог не залюбоваться ею.       Клод Фролло, увидев с каким выражением молодая девушка смотрит на него, остановился возле двери и, не доходя до них, молча оглядел мать и дочь присущим ему холодным и бесстрастным взглядом, он казался столь спокойным, что Гудула, собиравшаяся было сразу накинуться на него со словами гнева и упрёка, изумившись этому странному противоречию между его кажущимся спокойствием и тем, как он на самом деле поступал, в первое мгновение не нашлась, что сказать ему.       На некоторое время в келье воцарилось молчание. Затем Гудула воспользовалась этим молчанием и выкрикнула ему прямо в лицо слова, которые собиралась сказать и которые шли из самой глубины её истерзанного сердца:       - А! Святой отец! Значит, вы сами явились сюда? У вас всё-таки хватило мужества прийти после всего, что вы сделали с моей несчастной невинной дочерью? Да я выцарапаю вам глаза, которые посмели хотя бы на миг со сладострастием взглянуть на мою дочь! Я разорву вас на части! И этого вам будет мало! Знайте же, что вашему низкому поступку нет никакого оправдания! Вы - отвратительны! Вы давали обеты Богу! И вы забыли о них. Вы - вероотступник, страшный грешник! Вы пали очень низко. Гораздо ниже меня. Вы грешны более меня. Потому что преступили клятву, которую дали самому Богу! Клятвопреступник, низкий сластолюбец! Похититель чести невинных девушек! А я-то думала, что вы - святой человек! Ха-ха! Какая я глупая! Какая низкая и подлая у вас душа! Знайте, что нет никого страшнее оскорблённой матери, чью дочь жестоко унизили, обесчестили и растоптали её человеческое достоинство... Да, моя дочь - не богата и не знатна! Но что с того! Вы отняли единственное её богатство, единственное, чем она владела до сих пор - её невинность... Я пожалуюсь королю! А если не пустят меня к Его Величеству, так дойду до самого Папы! Я расскажу всё, всю правду... Я выведу вас на чистую воду, святой отец! Люди узнают о вас всё! Вас отлучат от сана... Мало того, вас казнят! Да, казнят, как только узнают правду! А после смерти вы попадёте в ад, где вам самое место! Вам не избежать кары Господней, так и знайте! Пусть Господь накажет вас за всё, что вы сделали с моей Агнессой! Я буду просить Его об этом, как о величайшей милости! - Гудулу всю трясло от ярости. Произнеся эти слова, она рухнула на колени, вздымая руки кверху. Она совершенно выдохлась и не могла сказать больше ни слова - такой гнев обуял её.       Клод не перебивал оскорблённую мать. Он спокойно стоял, пережидая её гневный припадок, внешне всё такой же бесстрастный, как всегда. Что на самом деле творилось в этот миг в душе его, было ведомо только ему одному и Богу.       - Гудула! Я вижу, что пришла пора нам объясниться. Я оттягивал этот момент, как мог... Я хотел бы, если уж говорить начистоту, чтобы никогда не наступил тот день, когда мне пришлось бы объяснять свои поступки и своё поведение перед кем бы то ни было, кроме Всевышнего... Один только Бог (и никто другой!) вправе судить меня. Но, видно, так было угодно Господу, что день этот всё-таки пришёл. Я вижу, Квазимодо и тут вмешался. Он свёл вас вместе раньше того срока, что определил для вашей встречи я сам. Что ж, значит так тому и быть. Квазимодо оказался лишь слепым орудием судьбы, точнее самого Всевышнего... Я же - лишь жалкий и недостойный служитель Божий, который возомнил себя всесильным и в своей гордыне вознёсся выше остальных смертных. За что и наказал меня Господь - теперь я сам понимаю это...       Клод помолчал, стараясь справиться с подступившим к горлу волнением. Потом сказал, обращаясь как будто бы, в первую очередь, к себе самому:       - Что же! Настала пора расставить всё по местам... Дольше оттягивать уже невозможно... Я стоял сейчас под дверью и слышал ваш разговор. Я отослал прочь Квазимодо, который вознамерился было вновь защищать подступы к этой келье. Да-а-а... Даже Квазимодо уже отказывается подчиняться мне... Но я всё-таки не совсем утратил свою власть над ним, - произнёс он задумчиво. - Я ещё имею на него влияние.       Наконец, он стряхнул овладевшее им на минуту оцепенение и взглянул на своих слушательниц, которые невольно продолжали внимать ему:       - Но я пришёл сюда вовсе не затем, чтобы попусту терять время.- И он заговорил свойственным ему спокойным методичным тоном, хотя каждое произнесённое им слово падало ему на сердце тяжёлым камнем. - Вы должны выслушать меня!..