"Подожди, дай мне договорить… Я могу спасти тебя. Я все приготовил. Дело за тобой..."
.Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"
- Гудула! - продолжал Клод Фролло. - Ты сейчас обвинила меня во всех смертных грехах. Ты готова проклясть меня самыми страшными проклятиями. Да, я заслужил это, и я признаю твоё право ненавидеть меня... Но знай: никто не может обвинить меня сильнее, чем я обвиняю сам себя. И нет страшнее той кары, которую я уготовил себе сам, терзаясь денно и нощно угрызениями совести... Однако, сколь я не думаю об этом, сколь не спрашиваю самого себя: что же мне было делать, как остановиться на этом гибельном пути в пропасть, по которому я скользил, увлекая за собою Эмеральду, ответа на этот вопрос я не нахожу и понимаю, что сделать это было не в моих силах. Я вовсе не оправдываю себя, я просто признаю это как свершившийся факт, вот и всё... Гудула вскинулась, хотела было что-то горячо возразить ему, глаза её засверкали гневом, но он прервал её возражения властным жестом и продолжал говорить внешне спокойно, но в каждом его слове слышалась скрытая душевная боль: - Молчи! Не перебивай меня! Дай мне договорить... Да, волею судьбы я - католический священник и я давал обет Богу, это верно. И до недавних пор я считал науку и религию единственным своим призванием - они были для меня всем, заменяли для меня всё, и мне не надо было иной судьбы, кроме той, какая выпала на мою долю. Не зная брачных уз, я не был вовсе лишён семейных радостей и забот: я воспитывал моего младшего брата Жеана, который в младенческом возрасте лишился родителей, а также Квазимодо, бедного и несчастного подкидыша, которого подобрал и вырастил из сострадания к его увечью... Я не знал иной любви, кроме братской, или, скорее, отеческой, ибо я заменял Жеану больше отца, нежели брата. Что касается материальных благ, я вполне довольствовался тем, что имел. Мне не нужно было ни богатства, ни высшей церковной власти, которые я мог бы получить, пользуясь своим положением, своим саном, своим умом, если бы желал этого... Но мне не нужно было того, что необходимо большинству смертных для земного счастья. Жалкие мечты! Иное влекло меня... Гораздо более высокие и честолюбивые помыслы занимали моё воображение... Тебе, Гудула, вовсе незачем знать о них, ибо в тебе это не вызовет ни малейшего интереса, ведь то, в чём я видел тогда смысл всей моей жизни, недоступно твоему пониманию. Я буду говорить не об этом. Достаточно лишь сказать, что подобный уклад моей жизни вполне меня устраивал... Сознание выполняемого мною долга и чистая совесть служили мне утешением среди бурь и треволнений земной жизни... Наука, познание нового, ещё неизведанного, занимали мой ум. Глупец! Я думал, так будет всегда!.. Клод замолчал на некоторое время. Гудула не прерывала его. До этого момента она, не перебивая, слушала его речь, интуитивно предчувствуя, что он заговорит о её дочери, и лишь глаза её впились в лицо священника, ловя в нём малейшие изменения, боясь пропустить хотя бы слово из того, что он скажет ей. Эсмеральда спряталась за её спину и сидела неподвижно, с отрешённым видом, не поднимая глаз, погружённая в свои невесёлые мысли. Казалось, она вовсе не внимала священнику. В то время, как он говорил, она едва ли слышала его. Мысленно она отсутствовала, была за тысячу миль отсюда... Она задумалась. О чём же она думала в то время, когда решалась её судьба? Терзаемая мучительной ревностью, думала она о Фебе де Шатопере, которого любила всей душою и которого потеряла сегодня навсегда, думала о его женитьбе на белокурой знатной красавице. Помимо этого тягостного для неё события, ещё одно новое несчастье ложилось тяжёлым гнётом ей на сердце. Она с горечью и страданием размышляла о своём нежеланном ребёнке, которого носила под сердцем, и где-то в самой глубине души ещё надеялась с присущей ей наивностью, что Гудула ошибалась, говоря о зародившейся в ней новой жизни, а на самом деле нет оснований для подобных опасений. Подозрения её относительно ребёнка могли ведь не подтвердиться. Она сидела, обхватив руками колени, неподвижная, напряжённая, опустив глаза, затаив дыхание в груди, она прислушивалась к самой себе, сосредоточившись на своих собственных ощущениях. Сдвинув тонко очерченные брови, она упорно, мучительно думала: беременна она или нет? Да или всё же нет? Сильно стучала кровь в висках. Сердце билось тревожно. Вспоминая ночи, проведённые с Клодом, ночи, которые ей приходилось с ним делить, она вся сжималась в комок при мысли о том, что могла понести от него. Сколько их было, этих ночей, наполненных страстью, бурных, опустошающих душу и тело, оставляющих после себя горький осадок вины и стыда! Точно она не помнила. Не одна ночь и не две. Их было уже немало… И в одну из таких ночей (в которую же из них?) был зачат ребёнок. Ребёнок этот не был от любимого человека. Она не ждала и совсем не хотела этого малыша. Она с радостью приняла бы весть о своём будущем материнстве, если бы отцом её малютки был Феб де Шатопер. Отцом же этого ребёнка был Клод Фролло. И ей было тяжело принять это. Она не хотела даже думать об этом. Однако, назойливые мысли сами приходили ей в голову... Вновь и вновь, как по замкнутому кругу, она мысленно возвращалась всё к тому же… Пока ещё ничего не заметно, но пройдут дни (а они пролетят очень быстро), и её беременность станет явной. Мало того, что ей пришлось пройти через позор, боль и отчаяние. Надо ещё носить в себе ребёнка Клода, в муках рожать его. И ребёнок этот всегда будет живым напоминанием того, через что она прошла… Где же та высшая справедливость, о которой все вокруг постоянно твердят? Нет её, этой справедливости на земле! Лучше бы вовсе не рождаться ей на белый свет, чем пройти через такое унижение! Слишком больно и тяжело это! Быть может, матушка всё же ошиблась, когда сказала, что у Эсмеральды будет ребёнок... Ах, если бы она ошиблась! От возможной своей беременности размышления девушки перенеслись к самой Гудуле. С любовью и тревогой подумала она о матери, которую неожиданно обрела в тот самый момент, когда совсем потеряла надежду найти её... Таким образом, сидя возле матери, она думала о многом. Но только не о самом священнике. И не о том, что мучило и терзало его самого. Она не хотела думать о Клоде Фролло. Какое значение имело для неё то, что он говорил сейчас? Она очень устала от того, что случилось с нею за такой краткий, но богатый событиями период её жизни. Если б появился кто-то сильный, смелый, кто мог бы защитить и оградить её от всего этого ужаса, взять на себя её заботы, как бы она была благодарна такому человеку! Но кто спасёт её, если даже Феб, её лучезарный Феб не пришёл, чтобы выручить её из беды? Прислонившись к материнскому плечу, она закрыла глаза и сидела так. Феба не было возле неё, все её надежды говорить с ним, оправдаться перед ним, доказать ему свою великую любовь, свою бесконечную преданность рухнули в одно мгновение... Он венчался с другой. Ей было горько признать это, но она видела это венчание собственными глазами. Эсмеральда вдруг вспомнила, как Феб говорил ей в каморке старухи Фалурдель, когда она предложила ему обвенчаться: «Прелесть моя! Всё это глупости! Велика важность венчание! Разве люди больше любят друг друга, если их посыплют латынью в поповской лавочке?» И вот теперь, несмотря на эти, сказанные им слова, он сам всё-таки прошёл обряд венчания со своей красивой невестой. Зачем же он тогда обвенчался, если не хотел этого? Обвенчался, но не с ней... Как же так? Значит, он никогда и не собирался венчаться с нею, значит, он считает ниже своего достоинства связать с ней свою судьбу! А к той, на которой женился, относится совсем иначе, не считает зазорным брак с другою! Лишь её, Эсмеральду, не хочет видеть своей женой! - при этой мысли горечь и обида охватили ревнивую девушку с новой силой. Ну, конечно же, вовсе он не собирался жениться на ней! И даже не давал себе труда скрыть это… И всё-таки, вспомнила Эсмеральда, она была согласна быть с ним, несмотря ни на что! А если бы он даже был сейчас свободен? Что бы это изменило? Будущий её ребёнок, которого она носила, зачатый против её желания, встал бы между нею и Фебом ещё одним сложнейшим препятствием. Как смогла бы она доказать Фебу, что любит его, любит всем сердцем и всею душой, когда ждёт ребёнка от другого? Разве Феб поверит ей? Встреча, которую она так долго и с таким нетерпением ждала, простодушно надеясь на какой-то внезапный счастливый случай, который мог бы вновь соединить её с капитаном, оказалась напрасной... Ничего не изменилось. Судьбоносной спасительной встречи наедине с капитаном де Шатопером не произошло. Она чувствовала, что неодолимая пропасть разъединяет их... Они были из разных миров. Феб принадлежал к блестящему высшему обществу придворной знати. Она же была простой девушкой, не имеющей ровно никаких прав. Прижавшись к своей матери, охваченная безмерным горем, Эсмеральда думала обо всём этом, почти не слушая архидьякона... Безразличие к собственной судьбе, к тому, что ждёт её, внезапно охватило девушку. У неё не осталось сил бороться. Она могла бы ещё сопротивляться своей злосчастной судьбе, преследующей её с завидным постоянством, если бы в глубине души верила, что борьба её будет не напрасной, ради любимого она бы вытерпела многое… Но Феб больше никогда не придёт и не спасёт её. Так не всё ли равно, как ей теперь жить. Пусть будет, что будет. Внезапная душевная усталость сковала её, горькое разочарование, с которым она не могла справиться, но и не могла до конца смириться, словно острым ножом ранило её сердце. Гудула же, напротив, в отличие от дочери слушала архидьякона со вниманием. Глаза её сверкали в полумраке кельи. Клод, между тем, продолжал. И когда вновь заговорил, голос его был полон невыразимой нежности и скорбной печали: - Так текла моя жизнь вплоть до того самого мгновения, когда я увидел Эсмеральду... Мое страстное влечение к твоей красавице дочери ничем нельзя оправдать в глазах добропорядочных людей. Кто из этой толпы народа, готового тотчас осудить всякого, хоть чуть-чуть отступившего от общепринятых норм нравственности и морали, кто же из них, спрашиваю я, сможет понять меня, мои поступки, если я и сам не нахожу этому разумного объяснения с тех самых пор, как увидел Эсмеральду, танцующую на площади? Я - страшный грешник, говоришь ты... Но кто не грешен? Тебе ли судить меня, Гудула! Сам Спаситель говорил: "Кто без греха, тот пусть первый бросит камень!.." Отчёт в своих поступках я дам одному Всевышнему, когда придёт время, когда Он призовёт меня к Себе. И лишь Он может судить меня. Только Он имеет на это право. Ни за кем иным не признаю я права судить меня и то, что я совершил... Какие найти мне слова, чтобы я мог сейчас описать то состояние души, в котором находился, когда твоя дочь отвергла меня? Безответная страсть к Эсмеральде испепелила мне сердце, истерзала мой разум и до неузнаваемости изменила мою душу... Всего лишь о капле милосердия молил я её... Мольбы мои оказались напрасными. Сострадательная к другим, способная на самопожертвование, ко мне она не испытывала ни малейшего сочувствия... Словно в её глазах я был не человеком, а какой-то бессловесной тварью, к которой она чувствовала лишь гадливость и отвращение... А между тем я любил её... И я, признаюсь, считал себя гораздо выше этого пустоголового напыщенного пустобрёха в воинских доспехах, разряженного с ног до головы, подобно павлину. Тем не менее, к нему она испытывала и любовь, и нежность… Что же в нём было такого особенного? Разве он был более меня достоин её любви? Разве этот самонадеянный болван ценил то счастье, что само шло к нему в руки?! Он и не вспомнил бы о ней на следующий день после того, как вдоволь натешившись её красотой, бросил бы её. А это обязательно бы случилось! Я был несчастнейшим из смертных! Я видел всё это, но я ничего не мог изменить. Я любил. Любил горячо и страстно! Я всё отдал бы, что имел за единый миг счастья с нею! Но я был отвержен! Что могло быть хуже этого? К тому же, ревность жгла меня подобно раскалённому огню. Предпочтение было отдано не мне, сердцем её овладел дрянной, тупоголовый хвастун в солдатском мундире! Можно ли было с этим смириться? Никогда!.. Поэтому, случилось то, что случилось... Боюсь, что бы я ни говорил сейчас, стремясь объяснить, что я тогда чувствовал и что чувствую до сих пор, ты не поймёшь меня, Гудула!.. Клод вновь замолчал, стараясь справиться с собственным волнением, а потом продолжил: - Что же касается самой Эсмеральды... Я лишь смиренно надеюсь, что дочь твоя когда-нибудь простит меня. Она горяча, вспыльчива и горда, но я вижу, что в то же время она добра и великодушна... Теперь я понимаю, что она может быть такой даже по отношению ко мне, несмотря на то, что именно я явился причиной её страданий... Она выходила меня от тяжёлой болезни там, в лесной хижине. Я безмерно виноват перед нею! За то время, что она провела со мною, я имел возможность узнать её лучше... Потому я смиренно надеюсь на её прощение. Но на это нужно время. Возможно, это когда-нибудь всё же произойдёт... Я не знаю... Но я надеюсь. Никто не может запретить мне надеяться... Да, я оказался никудышным священником, но Господь сотворил меня мужчиной, и, как всякий мужчина, я подвластен чарам женской красоты, а ведь я мнил себя выше всех прочих... выше обыкновенных смертных. Господь наказал меня за высокомерие моё и за надменность мою... Я не смог устоять... Да, я не мог противиться обольщению... Я покатился вниз... И не за что было уцепиться мне в падении моём... И за это ты винишь меня?! Ты, Гудула?! Ты, которая сама поддалась искушению. Ты, которая сделала обольщение мужчин своим ремеслом... Тебе ли не знать мужскую природу?! Католический сан не защитил меня от грехопадения... Я также не смог побороть искушения. И я, недостойный служитель Господа, согрешил... Я пал... Да и кто бы из мужей, хотя бы и достойнейших, устоял, окажись он на моём месте! Твоя дочь так юна и так прекрасна! Боже! О, эти чары! Я до сих пор нахожусь под их воздействием... - он закрыл лицо руками, словно ослеплённый, и так постоял некоторое время. - Но довольно об этом! - вдруг прервал он сам себя, отнимая руки от лица. - Довольно слов... Я перехожу к делу... Закончив свадебную церемонию (мне казалось, что сегодня ей не будет конца!), я поспешил к тому месту, где перед тем оставил Эсмеральду, наблюдающей за бракосочетанием, и не увидел её там... Никакими словами невозможно передать моё состояние, когда я обнаружил, что она исчезла. Сотни предположений относительно того, куда она могла деться, промелькнули в моей голове, одно хуже другого... Я пошатнулся. Я был словно в горячке... Я не знал, куда бежать, где искать её... Опасность быть обнаруженной грозила ей, поэтому я велел ей ни в коем случае не сходить с места и дожидаться моего возвращения. Неужели она не послушалась? Но тут одна внезапная мысль, пришедшая мне на ум, несколько успокоила меня. Я подумал, что Эсмеральда не покинет храма до тех пор, пока Феб находится в нём, а значит искать её нужно в Соборе. Сначала я искал её неподалёку от приглашённых на свадебную церемонию, вблизи от новобрачных. Затем вышел из храма, подумав, что она могла затесаться в разношёрстную толпу зевак, собравшихся поглазеть на жениха и невесту на площади возле стен Собора. Нигде не нашёл я её... И уже было отчаялся... Но вот, в поисках девушки я добрался и до этой кельи. Возле двери я увидел Квазимодо, и по выражению его лица, когда он взглянул на меня, по невольному движению, с каким он загородил мне дорогу сюда, я догадался, что он имеет какое-то отношение к исчезновению той, которую я искал, что он знает, где она. И я понял, что Эсмеральда находится именно здесь, в этой келье. Мне пришлось применить всю свою власть, чтобы отослать его прочь. Я не надеялся, что он послушает меня. Постепенно я теряю свою власть даже над ним... Ни в ком теперь я не могу быть уверен... Осталось ли хоть одно, преданное мне, сердце?! Ты видишь, Гудула, я лишился всего из-за роковой любви к твоей дочери... Я потерял брата... Но я опять говорю не о том. Мысли мои путаются... О чём это я говорил, напомни мне? Ах, да... Не без труда, но мне всё же удалось избавиться от Квазимодо. Как я уже сказал, я имею на него влияние... Он убил моего брата, моего бедного Жеана, защищая подступы к этому Собору, в котором нашла убежище твоя дочь... Я сказал ему, чтобы он шёл прочь от кельи и занялся прямыми своими обязанностями звонаря... Сказал, чтобы он не смел вмешиваться в мои дела. Не сразу, нехотя, но он подчинился мне... Быть может, он чувствует свою вину передо мною... Я не думаю, что он также предан мне теперь, как это было ранее... То была преданность собаки своему господину. Он был верен мне, как никто другой! А теперь... Во всяком случае, я думаю, послушался он меня вовсе не из преданности. Чувство огромной вины за смерть моего брата заменяет теперь Квазимодо его преданность... - с горечью промолвил Клод. - Проклятье! Эсмеральда и тут встала между нами… Когда он удалился, я подошёл к двери, прислушался и услышал ваши голоса... Тогда я всё понял. Я понял, что вы, наконец, встретились, и Квазимодо сыграл в этом не последнюю роль, опередив меня самого. Я слышал почти весь ваш разговор, стоя у двери этой кельи... Я знаю, что у Эсмеральды будет ребёнок, - страстно произнёс Клод, и голос его дрогнул. - Наш ребёнок!.. Моё дитя!.. Мне трудно освоиться с этой мыслью. Слишком всё это невероятно! Думал ли я когда-нибудь, что у меня, служителя католической церкви, будет собственный сын или же дочь! До встречи с Эсмеральдой я никогда и помыслить не мог о чём-то подобном... Поистине, пути Господни неисповедимы! При этих его словах Эсмеральда внезапно очнулась от своих горестных мыслей, и, осознав, о чём он говорит, не смогла удержаться и еле слышно вскрикнула, спрятав своё лицо в ладонях, невольно прислушиваясь к его словам. Клод же, не спуская с неё горящего взора, продолжал: - Это ли не доказательство того, что, быть может, милосердный Господь, послав это дитя... наше дитя... которое подарит мне Эсмеральда, простит мой тяжкий грех, который я совершил по отношению к ней? Может, рождение ребёнка - это как раз свидетельство того, что отныне я могу надеяться, наконец, на прощение? Стоя у двери этой кельи и слушая её признание, я принял решение... - О, Всевышний! Какое же решение, приняли вы, святой отец?! - в запальчивости воскликнула Гудула, тотчас перебив его. - Знайте же! Я не отдам вам дочь и своего будущего внука. Мы сейчас же покинем Париж. Вы можете забрать свои деньги... Вот они. Забирайте! - торопливо выкрикнула она, вытаскивая из-за пазухи его деньги, которые он собственноручно дал ей, отправляя к вдове Рошель, и бросив их к его ногам - монеты со звоном покатились по полу. - Нам они не нужны... Я бы отдала сейчас в сотню раз больше этих проклятых денег, когда бы они у меня были, лишь бы вы оставили мою несчастную дочь в покое! Прошу вас об одном... Отступитесь от моей дочери! Не усугубляйте ещё более свой тяжкий грех... Проявите великодушие, святой отец! - умоляюще сказала она, и у Эсмеральды, слышавшей эти её слова, мучительно сжалось сердце. - Не терзайте же мою бедную девочку!.. Она и так много выстрадала по вашей вине... Оставьте её, я прошу вас!.. На коленях умоляю вас об этом, к милосердию вашему взываю!.. - Я слышал, вы собрались в Реймс, - произнёс Клод Фролло, не двигаясь с места, не нагибаясь за деньгами, не подбирая их, и, словно бы, не слыша последних слов Гудулы. - Вы не вернётесь туда. Я не допущу этого! - Почему же это, святой отец? - уже совсем другим тоном, ядовито, словно бы издеваясь над его словами, спросила Гудула. - Как вы смеете мешать нашим планам! Агнесса - моя дочь! Вы не смеете... Вы не можете отнять её у меня!.. Какое дело вам до того, куда мы направимся? Если вы встанете на нашем пути и вздумаете помешать нам, я выйду из Собора на площадь... Я разоблачу вас перед всем народом! Я буду кричать так, что сюда сбежится весь Париж! - негодуя, сказала она. - Ты не сделаешь этого, Гудула! - внешне невозмутимо продолжал архидьякон. Хотя внутри у него всё кипело, он всё же старался держать себя в руках, хорошо понимая, что от его спокойствия сейчас зависит всё. - Я сделаю это! Можете не сомневаться, святой отец... Руки прочь от моей дочери, вероотступник! Ради неё я пойду на всё!.. По какому праву вы хотите помешать нам? У вас нет никаких прав на мою дочь... - Гудула! Выслушай же меня спокойно! У меня есть права на Эсмеральду. Она уже принадлежит мне, нравится тебе это или нет. Она - моя. И это нужно признать. Отрицать очевидное - глупо и бесполезно. Если бы я мог, я бы предложил ей брак по всем законам католической церкви. Этого сделать я, к сожалению, не могу. Здесь я бессилен. Но твоя дочь носит под сердцем моего ребёнка. Мне не всё равно, что будет с нею, слышишь! Я не могу отпустить вас в Реймс. Это опасно! - Там наша родина, наш дом. Там мы с дочерью, наконец, сможем жить спокойно, вдали от суеты Парижа. Там о нас забудут... - Ты ошибаешься, Гудула! - с горячностью перебил её Клод. - Возвращение твоей потерянной и вновь найденной дочери вызовет большой шум и массу сплетен в таком местечке, как Реймс. Я не сомневаюсь, местные жители до сих пор помнят о том, что маленькую Агнессу похитили цыгане, хотя прошло уже больше пятнадцати лет. Как только вы вернётесь туда с повзрослевшей дочерью, люди непременно воспримут возвращение девушки под родной кров как чудо, как колдовство. Неизбежно пойдут слухи... О вас будут судачить. Слухи эти могут очень повредить вам - они будут разрастаться и, рано или поздно, достигнут Парижа. Твою дочь знает в лицо много людей, она танцевала каждый день среди большого скопления народа, в людном месте, зарабатывая тем самым себе на пропитание. Она приобрела определённую известность в Париже... Посмотреть на её танцы приходило всегда огромное количество парижан и... не только парижан. Найдётся тот, кто обязательно узнает её и раскроет ваше местопребывание. Обо всём станет известно городскому прево. Эсмеральде грозит серьёзная опасность! Поверь, опасность эта ещё не миновала, пусть прошло уже немало времени с тех пор, как её искали солдаты короля... Её ищут, быть может, даже сейчас... Твою дочь схватят, и, прежде чем, я успею вмешаться, её повесят на Гревской площади! Тогда я уже ничего не смогу сделать для неё. Ты этого хочешь? Ответь мне! Как только он произнёс это, Гудула отпрянула, в глазах её отразился сильнейший испуг. До сих пор такая мысль не приходила ей в голову. Она чувствовала, что от страшной опасности, грозящей её Агнессе, теряет рассудок. Видя её неприкрытый ужас, Клод решил сыграть на этом, и убеждённо, уже с большей уверенностью продолжал: - Гудула! Ты грозишь сейчас выйти из Собора, разоблачить меня перед людьми, но этим ты не поможешь своей дочери. Ты лишь подвергнешь её ещё большей опасности. Тебе не поверят, сочтут сумасшедшей! Репутация моя относительно женщин хорошо известна во влиятельных кругах столицы. Кроме того (услышь же меня, Гудула!), мне покровительствует сам король. Я имею доступ к Его Величеству. Подумай! Король отдал приказ о казни Эсмеральды, и лишь король может отменить этот приказ. Добиться помилования от Людовика Одиннадцатого чрезвычайно трудно, не буду скрывать, но даже это иногда возможно, если действовать крайне осторожно... Во всяком случае, стоит попытаться. Знай! Я и только я смогу спасти твою дочь от виселицы. Я её погубил, я её и спасу, слышишь ли ты!.. Более никто в целом свете не спасёт её! Говоря это, Клод очень ясно видел, что вретишница с пристальным вниманием и, в то же время, с возрождающейся надеждой слушает его, опасаясь за жизнь Эсмеральды. Он решил мягкостью или же угрозами попытаться склонить Гудулу на свою сторону. Но, добиваясь этой цели, он понимал, что действовать ему нужно крайне осторожно. Взбалмошность Гудулы была ему хорошо известна. Кто знает, что придёт в голову вретишнице в следующую минуту? Важно было не перегнуть палку. Для большей убедительности он решил избрать метод "кнута и пряника". И достаточно твёрдо продолжил: - В прошлый свой приезд сюда я купил для вас уединённый домик в предместье Парижа. Я готовил вашу встречу. Она должна была состояться позднее, я решил свести вас, как только всё будет готово для этого (при этих словах Гудула нахмурилась - каждая лишняя минута, отдаляющая её от встречи с дочерью, казалась ей долгим веком), но тут в мои планы вмешался Квазимодо... и вы встретились раньше... Но это, в сущности, ничего не меняет. Дом, который я купил, ещё не совсем готов для проживания... Но жить там всё же можно. Он стоит несколько в отдалении от людского поселения, на опушке густого леса. Там никто не будет мешать вам и вы, наконец, обретёте долгожданный покой. Там можно не опасаться преследования. Никто вас не знает из местных жителей, которых проживает в тех местах очень немного. Это небольшая деревня. Вы почти никого не будете видеть... Жители этой деревни живут обособленно и уединённо. При доме есть большой густой сад, в котором можно гулять... Эсмеральде в её положении очень полезен свежий деревенский воздух. Я же тем временем буду делать всё, что в моих силах, для её спасения... Я обещаю вам: я добьюсь аудиенции у старого короля. Я надеюсь, мне удастся спасти девушку... Время от времени я буду навещать вас... В этой глуши можно не опасаться того, что её кто-нибудь узнает... Кроме того, вы ни в чём не будете нуждаться. Всё необходимое у вас будет. Уж я позабочусь об этом. Гудула! Любой другой план действий, кроме того, который я сейчас предлагаю вам, приведёт рано или поздно к разоблачению и гибели Эсмеральды, чего я ни в коем случае не могу допустить! Я не просто предлагаю этот план спасения! Я настаиваю на нём! Хотите вы этого или нет, вы будете вынуждены принять его. Иначе шансы спасти твою дочь, Гудула, будут ничтожно малы. Куда вы пойдёте? Без денег, без средств к существованию... Где и как будете жить? На какие средства? У вас нет никакой работы. Эсмеральде в её положении нужен покой и отдых. Её необходимо избавить от ненужных забот и треволнений. Вы будете просить подаяния, рискуя тем, что Эсмеральду могут узнать и выдать королевским властям? Я не могу этого допустить. Эсмеральда носит под сердцем моё дитя. Я люблю её. Я не отпущу вас одних без всякой защиты, слышите! В Реймс вам возвращаться нельзя! Это возвращение будет смертным приговором для твоей дочери. А больше вам некуда идти... Ты не можешь не признать этого, Гудула! - в сильном волнении говорил Клод. От его напускного спокойствия не осталось и следа. - Ну, так что ты ответишь на моё предложение? Знай же! Если понадобится, я пойду на всё, я могу применить силу, а сила, поверь мне, будет на моей стороне... В конце концов, мне уже нечего терять... Я даже могу вновь разлучить вас с дочерью, если ты не внемлешь голосу благоразумия, Гудула, и отнимешь её у меня... Да, я это сделаю, можешь не сомневаться! Для спасения твоей дочери я пойду на любые, даже крайние, меры... Я не допущу гибели той, которую люблю... Она - моя! Ты должна непременно это признать, слышишь! Ты должна понимать, что Эсмеральда принадлежит мне. Пусть я не супруг ей по закону, это ровным счётом ничего не меняет. Что мне эти законы! Они придуманы людьми. Людьми, которые сами грешат повсеместно и то и дело нарушают ими же самими созданные правила... Её единственный и настоящий муж - это я! Если вы добровольно согласитесь на моё предложение, примете то покровительство, которое я вам предлагаю, твоя дочь останется с тобою... Когда у неё родится ребёнок (наш с нею ребёнок!), ты, Гудула, сможешь принимать участие в его воспитании, нянчить его... Тогда я не разлучу вас! Но дочь твоя и внук будут с тобою только тогда, когда ты примешь мои условия и до тех пор, пока будешь их соблюдать... Условия же эти просты: вы будете жить в доме, который я для вас приготовил, ни в чём не нуждаясь; вы будете принимать меня каждый раз, когда мне угодно будет посетить вас; вы будете слушаться меня, выполнять то, что я вам велю для вашего же блага, и вы не откажетесь от той помощи, которую я вам предлагаю. Вы не примете ни одного самостоятельного и сколько-нибудь серьёзного решения без моего ведома. Иначе я не дам за жизнь Эсмеральды даже старого ломаного гроша. Мало того, Гудула, если вы вздумаете ослушаться меня, ты больше никогда не увидишь свою дочь. Я увезу её от тебя навсегда, увезу очень далеко, быть может, даже за пределы Франции... И всё это я совершу, чтобы спасти Эсмеральду. Поверь, я могу это сделать. И это так же верно, как и то, что меня зовут Клод Фролло. Я выполню своё обещание. И ты ничем не сможешь помешать мне... Хорошенько подумай, Гудула, прежде чем ответить мне сейчас... Смирись, говорю тебе! Не успел Клод довести до конца свою речь, как Гудула вскочила на ноги с проворством молодой девушки. Во взгляде её отразился такой сильный гнев, что на некоторое время гнев этот вытеснил даже страх за дочь, вызванный словами Клода. - Что я сейчас слышу, отец Клод?! - вскричала она. - Вы ли это говорите мне?! Да вы с ума сошли! Вы ставите мне условия! Вы угрожаете мне? Вы сломали жизнь моей Агнессе. Из-за вас она оказалась на краю гибели! В чём её вина, скажите мне?! За что она страдает?! За то, что не ответила на вашу преступную страсть?! Вы должны на коленях молить прощения у моей дочери! Вы должны отступиться от неё. Вы хуже животного! Отдать вам её на растерзание? Вы требуете от матери отдать свою дочь для ваших низменных утех в то время, как на самом деле вы должны денно и нощно молить Господа отпустить ваш грех... Право, вы - сумасшедший, отец Клод! Вы - низкий сластолюбец! О, на своём веку я видела немало сластолюбцев всех рангов и мастей, но вы... да, именно вы... худший из всех! Вы хотите отнять у меня дочь? МОЮ дочь?!. Всемогущий Создатель! Да есть ли справедливость на этом свете?.. Вы сейчас рассказывали мне о том, что чувствовали и пережили за это время! Вы стремились вызвать во мне сочувствие, не так ли? А думали ли вы когда-нибудь о том, что пережила моя дочь из-за вас?! Вы не дождётесь от меня сочувствия к вашим бедам. Бедная моя девочка! Если хотите знать, вы сами заслужили всё это! Господь наказывает вас! И он накажет вас ещё больше, если вы отнимите у меня мою Агнессу. - Я отниму её у тебя только в том случае, Гудула, - холодно прервал её священник, - если ты сама вздумаешь забрать Эсмеральду, отнять мать моего будущего ребёнка... Пойми ты! Ещё раз повторяю тебе. Она - моя! Священник я только внешне. Если понадобится, после того, как я спасу её, я сниму эту ненавистную сутану, я отрекусь от сана! Но всё это лишь после того, как ей уже не будет угрожать ни малейшая опасность! Пока же залог спасения Эсмеральды - как раз мой сан, моё обличье священника... Будучи архидьяконом Собора Парижской Богоматери, служителем церкви Христовой, я обладаю гораздо более широкими возможностями и большими полномочиями, чем всякий другой простой мирянин, и эти свои возможности я употреблю во благо и для спасения самой Эсмеральды... Но на самом деле, я - обычный мужчина! Я твержу тебе об этом весь последний час... Да, ты права, я желаю Эсмеральду... Меня влечёт к ней. Мне незачем теперь скрывать это от тебя. Я люблю её. Но не такой уж я низкий сластолюбец, как ты думаешь... Оправданием той страсти, которую я испытываю к твоей дочери, служит моя любовь к ней. А любовь неподвластна разуму. Она посылается Всевышним. Лишь одну Эсмеральду познал я за всё это время, и мне не нужно других женщин. Я даже не взгляну на них, Гудула. Так ли делают настоящие сластолюбцы? Лишь бы только она одна была со мною. Я - муж её, если уж не в глазах людей, то в глазах Бога. Так было суждено! Так устроил Господь! Неисповедимы пути Его! И я несу теперь ответственность за неё и за наше общее дитя. Если ты решишься сбежать от меня вместе с дочерью, куда глаза глядят в то время, как Эсмеральде грозит смертельная опасность, я вынужден буду помешать твоему безрассудству... Я клянусь тебе Богом, что в этом случае, я всё равно вас разыщу, куда бы вы ни скрылись от меня, и когда я вас обнаружу, ты более не увидишь ни дочери, ни внука... Ради безопасности Эсмеральды и своего ребёнка я буду вынужден пойти даже на такой шаг. От этих его слов, произнесённых холодным, уверенным тоном, Гудула на некоторое время лишилась дара речи. Она, задыхаясь от негодования, смотрела на священника широко открытыми глазами. В следующий момент она решилась броситься на Клода Фролло с намерением вцепиться в него и расцарапать ему лицо... Кто знает, чем бы это, в конце концов, обернулось, если бы Эсмеральда, видя, какой нешуточный оборот принимает дело, испугавшись за мать, не воскликнула: "Не надо! Я прошу вас! Остановитесь!" и не кинулась между ними, упав на колени, разделяя их собою. Обращаясь к матери и не глядя на Клода, она горячо и в то же время ласково и нежно заговорила: - Матушка! Дорогая! Успокойся! Прошу тебя. Ради меня... успокойся... Выслушай меня, пожалуйста. Этот человек не отступится, уверяю тебя, - она сверкнула в сторону Клода Фролло своими чёрными очами. - О! Я хорошо знаю его... Мольбы и угрозы одинаково бесполезны, если он что-то задумал. Сердце его из камня... Это - кремень! Здесь не помогут ни слёзы, ни оскорбления... Я давно это поняла. С таким же успехом можно обратиться с мольбою или угрозами к стенам этого храма. Они также не услышат наших слов, как не услышит их он... Скорее рухнут сама колокольня и башни Собора Парижской Богоматери, чем он уступит... Он выполнит то, что обещает... Он держит своё слово... почти всегда держит. Матушка! Нет смысла перечить ему. Он всё равно сделает по-своему. И всё это из-за меня... только из-за меня!.. - с отчаянием сказала она. Потом глубоко вздохнула и, наконец, решившись, произнесла: - Так вот, матушка, я... Я согласна на то, что он предлагает... Клод поднял голову и бросил взгляд на молодую девушку. Во взгляде его читалось сильнейшее удивление её словами. Но вместе с тем она видела и радость на его лице, которую он не мог скрыть. Неужели она сама, по собственной воле, готова пойти ему на уступки?! С немым обожанием глядел он на неё. Вретишница в крайнем изумлении посмотрела на дочь. - Доченька моя! Что говоришь ты? - вскричала Гудула, хватая Эсмеральду за руки. - Я говорю, что я согласна... Согласна на всё, что он предлагает нам... Согласна ради твоего спокойствия... У нас нет другого выхода, матушка. В этом он прав. А мне теперь всё равно... - поникнув своей тёмной головкой, едва слышно проговорила она... - Лишь бы ты была счастлива и спокойна, матушка! Ты и так столько выстрадала! Ты заслужила право жить спокойно, без тревог. В конце концов, это эгоистично - думать всё время лишь о себе, о своих страданиях, о своей боли... Нам некуда идти, матушка. Ты устала, ты больна... Тебе будет тяжело, если он станет преследовать нас. А он всё равно не оставит нас в покое, я в этом уверена... Поэтому, я согласна... - устремив на Клода взгляд больших выразительных глаз, твёрдо повторила она, обращаясь уже непосредственно к нему. - Но я соглашаюсь на это только ради своей матери... не ради самой себя... Ей пришлось перенести много невзгод. Пусть хотя бы она будет счастлива. Я прошу только не разлучать нас с нею. - Нет. В случае, если вы согласитесь поселиться в купленном мною для вас доме и принимать меня в нём, когда я буду посещать вас, матушка твоя останется с тобою, - заверил её Клод, который всё ещё не мог поверить до конца в то, что она готова была дать ему своё согласие. – На этот счёт ты можешь быть спокойна, Эсмеральда. Я сдержу своё слово! - Доченька! Как же я могу быть счастлива, зная, что ты страдаешь? - дрожащим голосом спросила Гудула. - Я буду возле тебя, нас не разлучат... а больше мне ничего не надо, матушка! Я буду ухаживать за тобою. Рядом с тобой, дорогая матушка, я не буду несчастна... Феб… он потерян для меня навсегда... - Эсмеральда смахнула слезу, скатившуюся по её щеке. Голос её задрожал, когда она заговорила о капитане. - Мне до сих пор тяжко поверить, горько мне признать это, но, к сожалению, брак его на другой девушке оказался правдой... Так не всё ли равно, как мне теперь жить? Я буду жить для тебя... Лишь бы ты была рядом со мною, матушка, лишь бы нас с тобою не разлучили, - ласково проговорила девушка. - А это неизбежно произойдёт, если мы откажемся принять предложение этого человека. Он непременно разделит нас! Я сейчас сидела возле тебя и не хотела думать о нём... Но всё-таки я подумала... Я поняла, что за всё время, что я провела с ним в лесу, возможно, сама того не желая, я постепенно всё же привыкла к нему. Что-то неуловимо изменилось у меня по отношению к нему, теперь не так, как было в самом начале. Это что-то иное... Это не любовь, о, нет!.. Я совершенно в этом уверена. Я не знаю, что это, матушка... Возможно, он и вправду, несчастнейший человек и потому делает несчастными всех, кто находится возле него. Он причинил мне много боли, которую трудно забыть до конца, и трудно мне простить его. Я очень страдала... Мне и сейчас нелегко, матушка, я не буду этого скрывать. Я так устала! Ради кого мне беречь себя теперь? Поздно! Так просто он не откажется от меня. Он не даст мне уйти с тобою. Кроме того, из-за меня, если я оставлю его, могут пострадать другие люди, и, в первую очередь, ты... А я не хочу этого. Матушка! Ради кого мне тогда жить, если не ради тебя, родная? Я хочу, чтобы ты была спокойна. А этого не будет, если я уйду от него. Спокойной, тихой и мирной жизни в этом случае у нас не будет. Он станет нас преследовать всюду. О, я слишком хорошо его знаю! Он способен на всё. Кроме того, если меня узнают и схватят, когда мы будем скитаться по дорогам, что же будет тогда с тобою? Страшно представить! Успокойся же, моя дорогая матушка! Положимся же на волю Неба. Всевышний будет поддержкой и защитой в наших горестях... Он укажет нам путь, чтобы избавиться от беды и отчаяния. Разве у нас есть другой выход? Гудула не нашлась, что возразить дочери. Лишь в тёмных глазах её, когда она слушала Эсмеральду, показались слёзы. Но, хорошенько обдумав слова Эсмеральды, она стала спокойнее. Дыхание её постепенно выровнялось. Она уже не кидалась на священника. - Хорошо, дитя моё! – кротко сказала она. – Я всё поняла. Если ты и в самом деле согласна жить там, где он предлагает, я последую за тобою, куда бы ты ни пошла. Я буду рядом, и горе тому, кто посмеет тебя обидеть, причинить тебе страдания и боль! Теперь у тебя есть я. Клянусь тебе, Агнесса, даже волос не упадёт с твоей головы, доченька, пока я буду возле тебя! И если ты сама согласна, моя девочка… – не договорив, она со значением посмотрела на архидьякона, но в эту минуту он даже не взглянул в её сторону. Клод всё также смотрел на девушку, не спуская с неё глаз. - Я согласна, - просто сказала она. Клоду казалось, что он слышит всё это не наяву, а во сне. Слова её звучали прекрасной музыкой для него. Тем более он не ждал от неё такого решения. До сих пор все его усилия были направлены лишь на то, чтобы любыми методами вырвать согласие у самой Гудулы. Если бы она сделала это, подумал он, дочь её была бы вынуждена подчиниться ей. Но внезапно Эсмеральда согласилась сама. По правде говоря, такой поворот событий даже не приходил ему в голову… В глубине своей души он не верил и сомневался в том, что после всего, что он сделал, девушка будет с ним по доброй воле. Эта неожиданная поддержка со стороны той, кого он любил, пусть даже вынужденная, поддержка, вызванная силою сложившихся не в её пользу обстоятельств, приободрила его и поселила в нём робкую, слабую надежду. Потому он смотрел на неё так. Она же подняла свои огромные глаза, окаймлённые густыми бархатными ресницами и, в свою очередь, наконец, тоже посмотрела на него. И увидела в его пристальном сияющем взгляде отражение сильнейшей любви и бесконечного восторга, а ещё где-то там, в самой глубине этих любящих глаз ей показалось, что она увидела... увидела торжество победителя...