"Суровые люди — несчастные люди: их судят по поступкам и осуждают, а если бы заглянули в их душу, быть может, все они были бы оправданы".
Виктор Гюго
Очень ранним весенним утром следующего дня Эсмеральда полусидела, а точнее сказать, полулежала на постели со спящим младенцем на руках, когда в комнату к ней вошёл Клод Фролло, который заночевал тут же в доме, примостившись на узкой неудобной лавке в соседней комнате. Он не спал почти всю ночь, изредка задрёмывая и через некоторое время вновь просыпаясь. Иногда он слышал плач малютки, который затихал, как только Эсмеральда прикладывала ребёнка к груди. Он чувствовал, что с рождением его собственного ребёнка в его жизни произошёл решительный перелом. Но к добру или к худу это было? Он не знал. Едва дождавшись чуть забрезжившего, бледного рассвета, он поднялся с лавки, и, осторожно ступая, направился неслышными шагами в комнату к молодой матери. Эсмеральда, пусть и против своей воли подарившая ему ребёнка, на что он ещё так недавно не смел даже надеяться, во что не смел верить, показавшаяся ему сейчас прекраснейшей женщиной на земле, с распущенными по плечам длинными, чёрными, волнистыми волосами сидела на ложе, кормила грудью своё дитя, и Клод, войдя, застыл на пороге, очарованный представившейся его глазам трогательной картиной. Как только он вошёл в комнату своими тихими шагами, Эсмеральда подняла на него печальный взор и встретилась глазами с его усталым взглядом покрасневших от бессонницы глаз. Суровое выражение, как помнит читатель, обычное для него, сейчас полностью исчезло с лица Клода Фролло, сменившись несвойственным ему выражением мягкости. Он смотрел на мать и ребёнка с такой глубокой нежностью и любовью, что даже Эсмеральда, опустошённая трусливым предательством Феба и ещё не пришедшая в себя от постигшего её горя и разочарования, даже она, очнувшись от своих невесёлых дум, невольно задумалась о том, что же чувствует сейчас этот человек, сыгравший такую роковую и значительную роль в её судьбе. - О! Как ты прекрасна, Эсмеральда! - с благоговением едва слышно молвил он. - В эту минуту ты похожа на Богоматерь с младенцем на руках! Подойдя к ложу, он присел рядом и протянул руки к малышке, заснувшей и выпустившей во сне материнскую грудь. Эсмеральда передала ему спящую девочку, а сама поспешным и стыдливым движением спрятала свою полную обнажённую грудь, которую только что давала малютке, натянув на себя сползавшую со смуглого округлого плеча белую рубашку. Уста её невольно приоткрылись. Она вспыхнула от смущения, чувствуя его так близко от себя. Клод, бережно принял на руки малютку-дочь, бросив на Эсмеральду молниеносный, обжёгший её, взгляд. Взгляд собственника. Этот его взгляд словно бы напоминал ей о тщетности всех её усилий спрятать от него своё прекрасное тело, тайны которого он познал уже много раз в пылу горячей любовной страсти, срывая с неё все покровы. Ещё прошлой ночью силою обстоятельств он стал невольным свидетелем таинства рождения ею их совместного ребёнка. И этот стыдливый жест, каким она закрывалась от его взора, натягивая на свою грудь рубашку, казался ему наивным и удивлял и поражал его до глубины души. В самом деле, жест этот приличествовал скорее целомудренной юной девушке, обладающей невинностью, нежели молодой красивой женщине, ставшей матерью и прошедшей то, через что пришлось пройти Эсмеральде. Тем не менее, Клод ничего не сказал ей. Он сидел молча, неподвижно, сдерживая дыхание, держа на руках спящую малютку, ощущая невесомую тяжесть младенца, и душа его таяла от переполнявших его и неведомых ему ранее чувств. Он находился словно в раю. И не знал, на небе ли он сейчас или на грешной земле, находясь рядом, в непосредственной близости с любимой женщиной и держа на руках своего собственного ребёнка. В эту самую минуту он полностью забыл о всех горестях и утратах, выпавших на его долю. Бежали минуты, но для него время словно бы остановилось. Молчала и Эсмеральда. Однако, утро уже наступило, и скоро должны были пробудиться ото сна хозяева, которые дали им приют. Он положил девочку на постель рядом с её матерью. Потом наклонился и чуть коснулся устами крошечного лобика новорожденной. Затем взял в свои ладони безвольную руку Эсмеральды и с благодарностью, а также с благоговейным трепетом поцеловал эту красивую нежную руку. Потом так же тихо, как пришёл, удалился из комнаты. Эсмеральда осталась сидеть на ложе, глядя ему вслед своими прекрасными чёрными очами. ... Минуло несколько недель после крещения новорожденной. Клод Фролло, насколько мог, щедро отблагодарил гостеприимных хозяев, приютивших их под своим кровом, и вновь перебрался с Эсмеральдой и малюткой-дочерью в свой дом в предместье Парижа. Вернув беглянку обратно, Клод, казалось, немного успокоился. По крайней мере, так могло показаться стороннему наблюдателю. Но на самом деле он не спускал с Эсмеральды глаз. И хотя она, казалось, смирилась со своим положением и вела себя спокойно, в душе он боялся, что Эсмеральда вновь предпримет попытку сбежать, и потому более никуда не отпускал её одну. И даже на прогулку он сопровождал её теперь сам. Иногда, впрочем, компанию им составляла Гудула, которая выносила свою внучку подышать свежим весенним воздухом. Она наряжала девочку в ленты и кружева, вышила для неё своими собственными руками красивое одеяльце. Она шила для неё прелестные платья, вязала крохотные башмачки, как в своё время для Агнессы, она не спускала малышку Агату с рук, беспрестанно целовала её милое личико, и, казалось, была, наконец, по-настоящему счастлива. Даже к Клоду Фролло она стала относиться гораздо мягче, чем до рождения девочки. Он же воспринимал это как должное, снисходительно смотря на некоторые её причуды. Он видел, что Гудула по-настоящему любит малютку, и души в ней не чает. Поэтому он не мешал несчастной женщине, перенёсшей в жизни так много испытаний, наслаждаться общением с девочкой. Сам же он любил дочь безмерно. Снаружи он был очень сдержан, но стал менее суров на вид. Казалось, измученная душа его, наконец, обрела некоторое успокоение. Он смотрел на свою крошку Агату с такой любовью и добротой, что это замечали все окружающие. Часто стоял он возле её колыбели, любуясь своей красавицей-дочкой, пока она спала. Он брал её на руки, когда она просыпалась. Он ухаживал за нею, сам лечил её, когда она болела. Он перенёс на неё свою нерастраченную нежность и любовь. Она заменяла ему всё. Всё, что он прежде имел и утратил. Тем не менее, даже Агата не могла полностью заменить ему любви Эсмеральды, потребность в которой он не переставал ощущать. Но глядя в красивые блестящие чёрные глазки своей дочери, на её пухлые щёчки он чувствовал, как постепенно утихает в нём прежняя, подтачивающая его изнутри, скорбь. Он ощущал, что отныне живёт какой-то другой, более полной и насыщенной жизнью, чем прежде. Девочка чрезвычайно походила на свою мать, но в ней были и черты отца, только более сглаженные. Эсмеральда тоже ухаживала за дочерью, старательно исполняя новые для неё материнские обязанности. Она не пренебрегала дочерью, сама кормила её грудью. Но не было в ней того воодушевления и живости, той лёгкости и жажды жизни, которые так украшали её прежде и привлекали к ней взоры толпы. Она не утратила своей потрясающей красоты. Казалось даже, что материнство придало новую выразительность её облику. Тем не менее, то была уже не прежняя Эсмеральда. Она утратила свою наивную детскую непосредственность и повзрослела, стала более серьёзной. По случаю рождения дочери Клод подарил Эсмеральде красивое ожерелье, оставшееся ещё от матери его. Она приняла его, тихо промолвила: "Благодарю, Клод!", назвав его по имени, но никогда не надевала это ожерелье на свою прелестную шейку и не носила его. И было ещё одно важное обстоятельство, которое подспудно терзало и беспокоило душу Клода Фролло. То был указ короля Людовика Одиннадцатого, который заключал в себе следующее: "Если же у Агнессы Шантфлери родится дитя женского пола, по достижении ею возраста одного года, отдать её в семейство добропорядочных французских подданных (на усмотрение упомянутого Клода Фролло). Саму же Агнессу Шантфлери, бывшую ранее язычницей и воспитывавшуюся среди язычников, по истечении года со дня выхода сего королевского указа, поместить в женский монастырь Сен-Марсиаль, расположенный на острове Ситэ, дабы обратить её в истинную веру в лоне христианнейшей французской католической церкви..."