Когда с вами говорит женщина, слушайте то, что она говорит своими глазами
Виктор Гюго
Клод Фролло сидел в мрачном обширном подвале герцогского особняка. Он сидел здесь уже третий день, а ему казалось, что прошла уже целая вечность с тех пор, как его заточили тут. Дни и ночи для него мало чем отличались один от другого. Кружка воды, кусок хлеба, глиняная миска с жидкой похлёбкой, охапка соломы в углу большого помещения – вот и всё, на что мог рассчитывать узник. Но Клода мало трогали все эти неудобства. Он почти не замечал их. Все мысли его были заняты другим. Он думал не о тщете всего земного, как можно было бы предположить, не о том, что терял сейчас всё, и, быть может, даже терял свою собственную жизнь. Прежде всего, он думал об Эсмеральде и Агате, оставленных в небольшом деревенском доме в предместье Парижа. Он беспокоился не за себя. Он тревожился о них. Без него они были совершенно беззащитны. За всё то время, что он расстался с ними, ему так и не удалось добиться аудиенции у Анны де Божё, он не успел выполнить задуманное. Эсмеральде грозил женский монастырь на острове Ситэ. А, возможно, и нечто худшее. И всё это из-за него! Из-за него! Боже! Клод застонал, обхватив голову руками. Он догадывался, за что его заточили сюда, в этот тёмный подвал. Когда его схватили возле входа в Собор Парижской Богоматери и привели сюда, заковали в кандалы, он слышал, как слуги принца говорили между собою о нём и до него донеслись роковые слова: «Священник… вероотступник… развратный сластолюбец…» Помимо этого Клода не переставала терзать всепоглощающая ревность. Он не знал, к кому он ревновал. Он просто ощущал непонятное беспокойство, смутное предчувствие какой-то неясной для него самого опасности, угрожающей его любви, терзало его душу. Он боялся потерять Эсмеральду. И страшился того, что уже потерял её. Так сидел он некоторое время, погружённый в мрачные мысли. Вдруг он услышал, как заскрипел, отодвигаясь, наружный дверной засов. Он не обратил на это никакого внимания, думая, что кто-нибудь из его тюремщиков принёс ему скудный ужин. Прошло несколько мгновений, и он услышал возле себя лёгкие, почти бесшумные шаги. Лёгкость походки вошедшего удивила его – он привык к тяжёлой поступи своих стражей. Он поднял голову и обомлел. Перед ним стояла Эсмеральда… Эсмеральда – тонкая, стройная, изящная черноволосая красавица! В первое мгновение ему показалось, что рядом внезапно появилась ожившая его грёза, волшебное видение, фея… Но никак не явь, никак не действительность… - Это ты!.. Ты! – воскликнул он с восторгом и со слезами на глазах, упал пред нею на колени, звеня тяжёлыми цепями. – Ты… моя Эсмеральда! Ты пришла! Как ты здесь очутилась? Боже! О, Боже мой! Я, наверно, сплю… и это сон – чудесный, восхитительный сон!.. Я сойду с ума!.. Ты сама пришла ко мне! О! Скажи, что это правда! Скажи, что я не брежу! Она молчала и ничего не отвечала ему. Лишь смотрела на него этим своим лучистым взглядом из-под длинных, чёрных, полуопущенных ресниц. Он припал к подолу её платья. Ему казалось, что он касается ангела. Некоторое время Клод и сам не мог говорить. Противоречивые чувства переполняли его всего. Наконец, он произнёс пересохшими от волнения устами: - Как ты появилась здесь, в этой преисподней? О, нет! Что я говорю?! Ад стал раем после того, как ты снизошла к бедному грешнику! Но как тебя сюда пропустили? Разве богине место среди этих мрачных сырых стен?! - тут он вспомнил вдруг, что и она сама когда-то находилась в подобном помещении, заключённая в тяжёлые цепи. Вспомнил свой визит к ней. И замолчал, подавленный этими гнетущими воспоминаниями. Эсмеральда словно прочла его мысли. - Той, которая сама была в заключении, находясь на грани жизни и смерти, несложно понять, что испытывает несчастный узник, лишённый свободы и нуждающийся в утешении, - молвила она едва слышно. - О! – с благоговением воскликнул Клод. – Как ты добра, моя Эсмеральда! Ты вовсе не безжалостна! Как ты милосердна! Теперь я знаю это! Неужели ты простила меня? Я теперь счастливейший из смертных, даже если завтра мне предстоит взойти на эшафот! Я готов умереть с твоим именем на устах! Меня лишь волнует, как сложится судьба нашей дочери, нашей Агаты… И если мне суждено умереть, кто тогда позаботится о вас с малышкой?! Меня гнетёт это!.. Не пострадала ли ты сама, Эсмеральда? – вдруг спросил он. – О нашей… связи стало известно. Меня схватили возле двери храма и притащили сюда, заковали в цепи. Я вижу, ты свободна!.. Но всемилостивый Господь! Как же я не подумал! Тебе ведь тоже грозит опасность, моя голубка! Скорее беги отсюда… из этого осиного гнезда! Пусть погибну я, но не ты! Ради нашей дочери… уходи быстрей отсюда, Эсмеральда! Уходи, пока тебя не схватили!.. Слышишь?! Уходи! Иначе я никогда не прощу себе, если схватят и тебя! - Ты не умрёшь, Клод, - не трогаясь с места, проговорила черноволосая красавица. – Нет, ты не погибнешь… Я отвечаю за свои слова. Более того. Тебе подарят свободу, Клод… - Свободу? – не веря в то, что услышал, переспросил Клод. – Я буду свободен? Я не ослышался, моя богиня?! Неужели это правда?.. - Да, это правда, - кивнула прелестной головкой Эсмеральда. – Ты не умрёшь, и ты будешь на свободе. – Она немного помолчала. - Но… - молвила она печально. – Но нам нужно расстаться, Клод… - Расстаться?! – не понимая, хрипло повторил Клод Фролло. – Что говоришь ты, Эсмеральда?! Расстаться?.. Ты сказала именно это слово? Знаешь ли ты, что для меня расстаться с тобою – значит, умереть? Только не погибнуть мгновенно под топором палача, а умереть мучительной медленной смертью?! Какую ужасную смерть ты мне уготовила, Эсмеральда! Право, я лучше бы предпочёл взойти на эшафот! Такая смерть была бы для меня милосердней, чем та, которую ты мне предлагаешь… Зачем ты сказала мне это, моя любимая?! Зачем нам расставаться? Что мне эта жизнь без тебя? Не видеть твоих глаз, твоей улыбки, за которую я отдал бы весь мир! О! Мне не нужно такой жизни! Это жалкое существование, это медленное угасание, эту пытку – пытку жить без тебя нельзя будет назвать жизнью! Я тогда умру, Эсмеральда… - И всё-таки… всё-таки нам придётся расстаться… - твёрдо повторила она. Клод, услышав из её нежных уст эти жестокие слова, застыл в глубоком молчании, словно мрачное скорбное изваяние.