Быть добрым совсем не трудно: трудно быть справедливым
Виктор Гюго
А сейчас, мой дорогой читатель, следуя за ходом нашего повествования, мы вернёмся, к глухому звонарю Квазимодо, так несправедливо и незаслуженно забытому автором, и посмотрим, что же делал он в то время, как мы временно выпустили его из виду ради нашего дальнейшего сюжета, в котором главная роль была уготована непростым отношениям Клода Фролло и Эсмеральды. Внимательный читатель, несомненно, помнит, что несчастный Квазимодо, наблюдал в окне сцену, которая произошла в спальне дома, расположенного в предместье Парижа, наблюдал страстные ласки, расточаемые архидьяконом его невольной пленнице, ласки, не предназначенные, впрочем, для посторонних глаз, и в то же мгновение он испытал страшную душевную боль. И хотя увиденная им ночная сцена не имела продолжения, однако, и того, что он успел заметить своим единственным, но зорким глазом, оказалось достаточно, чтобы он в полной мере испытал горькие муки, как почувствовал бы их всякий другой мужчина, окажись он на месте Квазимодо, и увидевший любимую женщину в объятиях счастливого и более удачливого соперника. Как только беременная Эсмеральда оттолкнула от себя разгорячённого и распалённого Клода, сославшись на движения и толчки ребёнка внутри себя, и архидьякон, что называется, не солоно хлебавши, покинул спальню, звонарь спустился с дерева и со всей скоростью, на которую только был способен, устремился в обратный путь. В душе его царил настоящий ад. Все последующие дни, недели, месяцы Квазимодо не отлучался более за пределы Собора. О том, что чувствовал и о чём думал бедный горбун всё это время в глубине своей истерзанной души, автор предоставит судить самому читателю. Скажем только, что в сердце его были невыносимая боль и страшная тяжесть от увиденного им, и он бродил по Собору, подобно тени, не находя покоя. В своих горестных раздумьях он доходил даже до того, что порою забывал про свои обязанности звонаря, и монахам почти всякий раз приходилось напоминать ему об этом. Тогда только он поднимался на колокольню, возвращаясь к своей Большой Марии и её сёстрам. В такие моменты он думал, что хотя бы колокола Собора не могли предать его. Со стороны теперь казалось, что от Квазимодо осталась только внешняя оболочка. Несколько оживлялся горбун только тогда, когда время от времени в Соборе появлялся Клод Фролло. Он продолжал ревниво следить за ним, не выпуская его из виду, держась, впрочем, на порядочном отдалении от архидьякона. Таким образом, проходили долгие месяцы. Квазимодо мало-помалу свыкался со своим горем. Бедняга звонарь не рассчитывал быть счастливым в своём уродстве, и горестная мысль о том, что его приёмный отец вкушает пылкие восторги и сладостное упоение, недоступные ему самому, деля ложе с Эсмеральдой, уже не вызывала в нём такого острого приступа отчаяния, как в первое время после того, как он увидел их вместе. Дни его текли однообразно. Однажды, в один из хмурых осенних дней, Квазимодо находился на колокольне, приводя в порядок колокола. Раскачав Большую Марию, он обнаружил, что верёвка, привязанная к колоколу, запуталась. Он усердно принялся распутывать верёвку, и так как скудного осеннего света, рассеянного под сводами колокольни, было маловато, чтобы как следует справиться с этой кропотливой работой, он взял верёвку в руки и, сильнее раскачав колокол, поднёс верёвку ближе к свету. Но подойдя к краю колокольни, где было больше света, он вдруг увидел внизу зрелище, заставившее его совсем забыть о колоколе и верёвке. Наклонившись вниз, он пристальнее всмотрелся в движущиеся фигуры людей на площади возле Собора. Что же привлекло его внимание? Ему вдруг показалось, что он увидел промелькнувший знакомый чёрный плащ Клода Фролло. Квазимодо настолько хорошо знал своего господина, что мог разглядеть его даже в толпе парижского люда, спешащего по своим делам. Но на этот раз горбун увидел необычайную картину: архидьякона схватили под руки какие-то вооружённые люди. Квазимодо так удивился этому обстоятельству, что, позабыв обо всём остальном, он тотчас, не теряя ни секунды, поспешил спуститься вниз. Выбравшись из Собора на площадь, Квазимодо оглянулся по сторонам в поисках Клода. Сначала он не увидел тех, кого искал, но несколько мгновений спустя он вновь различил до боли знакомый ему чёрный силуэт Клода Фролло. Клод находился в плотном окружении нескольких незнакомцев, видимо, слуг какого-то высокопоставленного лица, которые бесцеремонно толкали его в спину и силой тащили куда-то под руки. Квазимодо двинулся следом за ними, стараясь, чтобы его не заметили, но в то же время, стремясь не выпускать из виду задержанного архидьякона и его спутников. Так, незамеченный, добрался он, наконец, до особняка герцога, в обширный подвал которого ввели Клода и заперли за ним дверь. Поражённый до глубины души, Квазимодо стал свидетелем этого. Он не всё мог хорошо видеть, но, прислонившись к высокой изгороди, почти слившись с нею, скрытый от посторонних глаз в тени раскидистого дерева, росшего возле самой решётки, он разглядел достаточно, чтобы понять, что по какой-то неведомой ему причине Клод Фролло стал пленником владельца этого особняка. Все три дня, что Клод Фролло находился в заточении под бдительным оком стражи герцога Орлеанского, звонарь приходил к особняку и подолгу стоял на своём посту. Его со страшной силой тянуло сюда. Он отлучался с этого места только для того, чтобы подкрепиться пищей и отдохнуть. В душе его бушевала буря. Он чувствовал, что происходит что-то необычное, из ряда вон выходящее, он инстинктивно ощущал смутную опасность, угрожающую его некогда любимому хозяину, но не понимал, в чём именно заключалась эта опасность. Он часами неподвижно стоял возле особняка принца, наблюдал и терпеливо ждал исхода событий. На третий день своего ожидания он увидел Эсмеральду, которая, как читатель уже знает, с разрешения принца посетила Клода Фролло в его темнице. Сердце Квазимодо застучало, и готово было вырваться из груди при виде черноволосой плясуньи. Он так давно её не видел! Но он сдержался, с трудом подавляя своё волнение. Он ни на шаг не сдвинулся с места. Он терпеливо дождался, пока Эсмеральда вышла наружу, покинув тюрьму, в которой томился Клод, а затем тенью двинулся за нею следом, сопровождая каждый её шаг. Девушка, погружённая в свои мысли, ничего не замечала вокруг себя. Квазимодо видел, что она находится в сильнейшем волнении и решился не спускать с неё глаз. Он целиком положился на судьбу, которая таким странным образом вот уже в который раз свела их вновь. Но до поры до времени он не хотел открываться ей, а сначала намеревался выяснить, не выдавая себя, насколько это возможно, что же произошло. Он действовал сейчас интуитивно, наблюдая за девушкой, стремясь не выдать ей своего присутствия рядом с нею до поры до времени... Ну, а что же Клод Фролло? Утром по приказу герцога его выпустили из заточения. Таким образом, принц выполнил своё обещание, данное Эсмеральде. Прежде чем отпустить на все четыре стороны, архидьякона, не снимая с него кандалов и цепей, привели к герцогу Орлеанскому. Герцог сидел в широком роскошном кресле, и высокомерно и гордо, поистине с королевским величием, взглянул сверху вниз на несчастного Клода. - Подойди сюда, священник! – негромко приказал он. Клод Фролло, подошёл ближе неслышными тихими шагами, осторожно ступая по полу. Цепи на его руках бряцали. Он не мог заглушить их звук. Он остановился неподалёку от кресла, и прямо, спокойно и даже сурово, со свойственным ему твёрдым выражением лица, посмотрел на Людовика. Принц невольно отметил про себя, насколько хорошо держится архидьякон, учитывая его незавидное положение. - Я отпускаю тебя, - холодно и строго произнёс принц. – Я дарю тебе жизнь и свободу, хотя следовало бы сурово наказать тебя за содеянное тобою. Хотя ты и недостоин людского прощения за всё, что ты сделал... Ты нарушил церковные обеты Богу, данные тобою, ты посмел возжелать женщину, юную невинную девушку. Именно из-за тебя она была оклеветана, и на неё было возложено тяжкое обвинение. Всемилостивый Господь не допустил свершиться несправедливости, случай привёл её ко мне!.. Видя чистую душу этой девушки, хотя ты обесчестил её тело и лишил её целомудрия, я снизошёл к её слезам и мольбам. Я сделал всё, от меня зависящее, чтобы спасти её от тяжёлой участи монастырской затворницы. Пусть же судит тебя и грехи твои сам Всевышний, я же тебе – не судья! Одно лишь скажу тебе. Благодари за моё милосердие по отношению к тебе, недостойному священнику, ту самую девушку, которую ты совратил. Она просила за тебя! Я выполняю её просьбу и отпускаю тебя. Ты волен идти, куда пожелаешь! Благодаря ей, ты легко отделался! Тебе повезло! И всё это только лишь потому, что она просила об этом! Я мог бы наказать тебя, но тогда и она неизбежно пострадает. Я же не желаю этого! В своём безрассудстве ты не подумал, что если раскроется твоё распутство, девушка может пострадать тоже! Знай же, с тебя непременно будет сложен твой высокий сан, ты будешь лишён своей почётной должности архидьякона Собора Парижской Богоматери, ибо ты более не достоин всего этого. Молись перед Господом, чтобы он отпустил тебе все твои грехи! Ступай! Клод Фролло молчал. Лишь глаза его загорелись под густыми бровями каким-то мрачным огнём, когда герцог Орлеанский упомянул имя Эсмеральды. - Я согласен, Ваше Высочество, - наконец, глухо проговорил он, - я заслужил всё это. Тяжкая вина на мне, и за свои грехи я сам буду отвечать перед Богом. Благодарю Вас, что даруете мне жизнь и свободу, Ваше Высочество! Скажите же мне только, что с нею? – с волнением спросил он, - Что с Эсмеральдой? Где она?! Всё ли с нею в порядке? Здорова ли она, по крайней мере?! - Я не могу сказать тебе, где она, - медленно произнёс принц. – Она не хочет тебя более видеть никогда. По правде сказать, я и сам не знаю, куда она направилась и где отныне пожелает жить. Одно лишь скажу. Вряд ли она выбрала местом своего проживания Париж! Ступай же! Снимите с него цепи, - приказал он своим слугам. Некоторое время спустя освобождённый Клод Фролло вышел из особняка принца, постоял немного, глубоко вбирая в себя свежий воздух. Он посмотрел на небо. Лицо его при этом выражало неизбывную скорбь. Он, не торопясь, направился прочь от ворот особняка принца, погружённый в тяжёлые мрачные думы. Он шёл, не глядя по сторонам и не обращая внимания на редких прохожих, что встречались в эту пору, спеша по своим делам. Из тяжёлого раздумья его вдруг вывел знакомый грубоватый голос: - Господин мой! Клод поднял голову. Возле себя он увидел Квазимодо. И совсем не удивился его появлению в этот тяжёлый для него час. Он, казалось, потерял способность вообще удивляться чему-либо. Звонарь бросился к нему в ноги. - Зачем ты здесь, Квазимодо? – устало спросил Клод, и в его голосе и на скорбном лице его не было даже следов гнева. – Пойди прочь… Иди в Собор. Возвращайся к своим обязанностям звонаря. А я больше не архидьякон. Я потерял Эсмеральду, утратил свою дочь Агату… Я не знаю, где они, что с ними. Не грозит ли им опасность? У меня не осталось совсем никого и ничего. Ничего… - Не прогоняйте меня, мой господин! – горестно и печально говорил ему Квазимодо. – Куда бы вы ни пошли, возьмите меня с собою! Я не брошу вас. Я не оставлю вас. Только не прогоняйте меня, господин!.. Клод Фролло ничего не ответил ему. Но и не прогнал от себя. Он двинулся вперёд. Квазимодо поплёлся за своим приёмным отцом следом, подобно верному, но побитому хозяином псу…