Бессоница - это насилие ночи над человеком
Виктор Гюго
Читатель вправе спросить автора, где же был всё это время Клод Фролло? Что он делал? Как жил? Мы постараемся ответить на все эти вопросы. Клод Фролло, лишившись своей высокой должности, снял для себя временное жилище в Париже. У него оставались деньги, которые он в своё время копил, надеясь в будущем выкупить дворянские родовые ленные владения, принадлежащие ему по праву. И он был вынужден теперь часть из этих денежных средств использовать не по назначению. В сложившихся обстоятельствах ему ничего не оставалось иного, как только взять эти накопленные средства. Квазимодо поселился рядом со своим господином, совершенно добровольно и усердно исполняя обязанности слуги. В Собор Парижской Богоматери он так и не вернулся. Клод не прогонял его от себя. Казалось, ему всё было безразлично. Он был погружён в состояние полнейшей апатии, утратив Эсмеральду и своего ребёнка, в которых заключался весь смысл его жизни. Целыми днями сидел он, погрузившись в мрачные думы, облокотившись о дубовый стол, глядя в никуда. Его взгляд был устремлён в одну точку. Порою он даже забывал о том, что нужно принять пищу. И если бы не Квазимодо, который вновь стал преданно служить ему, не покинув Клода Фролло в его несчастье, бывший архидьякон, вероятно, заболел бы от чувства безысходности, охватившего его душу, одиночества, а также от отсутствия элементарного ухода. Ночи его были ужасны. Он метался на ложе, глядя в темноту воспалённым от бессонницы взглядом. И даже если забывался недолгим сном на короткое время, ему снились кошмары, в которых ему виделась прекрасная Эсмеральда с малюткой Агатой на руках… Во сне он протягивал к ним руки, отчаянно звал их, но они отдалялись от него, постепенно образы их таяли, словно в тумане. И тогда он просыпался от собственного крика. Клод Фролло не поверил принцу, когда на вопрос о том, где находится Эсмеральда, тот ответил ему, что не знает этого и исключил возможность её проживания в столице Франции. Он остался в Париже, надеясь всё же найти её или хотя бы напасть на её след. Через какое-то время Клод Фролло, завернувшись в свой неизменный чёрный плащ, начал выходить из дому в поисках возможного пристанища беглянки. Он спрашивал о ней, кого только мог, посещал различные места, населённые всевозможным парижским людом: от зажиточных буржуа до нищей братии. Но всё было безрезультатно. Возвращался он почти всегда в сумерках. Квазимодо смотрел ему вслед печальным взглядом, когда он покидал жилище, но никогда не останавливал его. А иногда сопровождал его, идя за ним следом. Клод возвращался назад всё такой же угрюмый и мрачный. Говорил он мало. Всё больше молчал. Квазимодо, как мы знаем, тоже не обладал даром красноречия. Так прошла зима. На исходе её горбун перестал сопровождать Клода и сам начал отлучаться куда-то. Отлучки его участились и становились всё более продолжительными. Однажды он отсутствовал особенно долго и вернулся в жилище ещё позднее Клода. Он застал своего приёмного отца всё в том же положении безысходности. Вряд ли Клод даже ужинал в этот день, пока не было Квазимодо и от предложенного горбуном хлеба и сыра, отказался, отрицательно покачав головою и сделав ему знак, что будет готовиться ко сну. Бывший звонарь в тревоге взглянул на Клода, но более не настаивал. Среди ночи Клод Фролло, однако, вновь проснулся. Квазимодо же не спал ни минуты. Он лежал в углу комнаты на соломенном тюфяке, брошенном прямо на пол, и следил за метаниями Клода, которого словно бы терзала лихорадка. Клод несколько успокоился лишь под утро, забывшись тревожным беспокойным сном. А Квазимодо всю ночь не сомкнул глаз, дожидаясь его пробуждения. Лишь только лучи восходящего солнца коснулись ложа бывшего священника, Клод открыл глаза, но не поднялся, а остался лежать на нём неподвижно. Обеспокоенный состоянием Клода, горбун встал и подошёл к нему. Клод не шевельнулся даже при его приближении. Уста его беззвучно двигались, словно произнося какую-то молитву. - Хозяин, - тихо позвал его Квазимодо, и когда со стороны Клода не последовало никакой реакции, никакого отклика, повторил чуть громче: - Хозяин! Вам следует хотя бы поесть, иначе вы совсем лишитесь сил и заболеете… - Уйди, - только и ответил ему несчастный. – Оставь меня в покое! Я согласен умереть без неё… Жизнь не мила мне, моё жалкое никчёмное существование лишь в тягость. Мне не для чего и не для кого более жить… Я не знаю, где искать её, в какую сторону кинуться в поисках её следов… Жестокая! Жестокая! Она лишила меня даже моей дочери! Я не знаю, что с дочерью… Жива ли она? Здорова ли? Я потерял всякую надежду… Никто мне не сможет ответить, где та, которую я люблю более жизни своей… где они прячутся от меня… где хотя бы моё драгоценное дитя? Квазимодо издал тяжёлый протяжный вздох. Он с грустью посмотрел на Клода. И, наконец, будто разом решившись, произнёс едва слышно, робко коснувшись его плеча: - Господин мой! Послушайте меня, господин! Я… я знаю, где скрывается Эсмеральда… Я также знаю, где её малышка… Действие этих неожиданных слов на Клода Фролло, сказанных с таким трудом беднягой Квазимодо, трудно описать. Клод подскочил на ложе и взглянул на горбуна дикими сумасшедшими глазами. Какое-то время он вообще не мог говорить. Он лишь смотрел на Квазимодо - смотрел молча, задыхаясь. - Что ты сказал? Что ты сейчас сказал? – вскричал он страшным голосом, как только к нему вернулся дар слова. – Повтори! Не ослышался ли я? Не брежу ли? Быть может, я схожу с ума?! Боже правый! Эсмеральда жива! Агата жива! Не снится ли мне это?! Говори, где они?! Говори! Что ж ты молчишь? Зачем ты мучаешь меня? Ты убиваешь меня своим молчанием, Квазимодо! - Я скажу, мой господин, всё скажу вам… и даже провожу вас до этого места… - с тяжелейшим вздохом, превозмогая себя, с рыданием молвил горбун, - только прошу вас, вы должны покушать, вы должны привести себя в порядок прежде, чем предстанете перед нею… У вас сейчас безумный вид, мой господин! Я знаю… За это время я вполне убедился в том, что вы не причините Эсмеральде зла, я понял, что вы любите её, я давно знаю вас… иначе я никогда не сказал бы вам, где она находится, но мне бесконечно жаль вас… мне жаль её… жаль ваше и её дитя, - сказал бывший звонарь, утирая слезу, выкатившуюся из его единственного глаза. – Мне никогда не видать счастья на этом свете и не стоит обо мне говорить… Я слишком уродлив… Но я не хочу, чтобы вы страдали, чтобы страдала маленькая плясунья… Не знаю, будет ли она с вами счастлива… Но без вас она будет несчастна… а без неё будете несчастны вы, мой господин… Вы – отец её ребёнка, - опуская голову добавил он. – Малышка также будет страдать… - Ты прав, - несколько успокаиваясь, проговорил Клод Фролло. Он, казалось, совершенно ожил после того, что услышал от горбуна, и голос его обрёл былую уверенность, в нём вновь зазвучали властные нотки, свойственные архидьякону Собора Парижской Богоматери. – Мне нужно подкрепиться, собраться с силами, привести в порядок свой внешний вид, иначе упрямая девчонка опять оттолкнёт меня… Кто знает, что взбредёт в её хорошенькую головку… - произнёс он задумчиво. – О, как я люблю её, Квазимодо! Как я люблю её! Тебе не понять этого! - при этих его словах Квазимодо отвернулся и закрыл лицо руками, мощные плечи его содрогнулись от рыданий. - Она – моя! – продолжал бывший архидьякон, весь поглощённый собственными мыслями и чувствами, не замечая при этом страданий звонаря. - Она – мать моего ребёнка! Она должна принадлежать мне! – тут Клод вдруг спохватился. – Ты говоришь, Квазимодо, что она несчастна, обретя свободу? Ты точно знаешь это? Живёт ли она с кем-нибудь? Обижает ли её кто-нибудь? Боже правый! Говори! Всё говори мне! Как же ты нашёл её?! Я всё хочу знать! Сейчас мы позавтракаем, а после завтрака – тронемся в путь, слышишь ли ты?! Ни одной лишней минуты я не желаю более оставаться здесь!