***
Первый этаж школы, скорее уж академии искусств, давно уже ожил, шумел от весёлого смеха омежек, краснел от басен альф, в общем, жил своей обычной жизнью учебного заведения. Троица друзей добавляли пейзаж утреннего прибытия студентов из всех концов города. Затаившись у аквариума, в зарослях резных папоротников, сидели на большой деревянной лавке полусонные Лёшка и Женька. Омежки лениво следили за негодующим Рубежным, бегающим взад и вперёд перед ними. Сёма размахивал руками, чего-то кричал, ворчал, его речь поглощал гул студенческих голосов. Женька, как и Лёшка, вспоминал сегодняшнюю ночку. Омега не спрашивал у друга с цветочным запахом, чего там у него было, это не культурно, он же не этот болтун - Рыжиков, и так понятно по глупой, расползающейся улыбке Лёшки от вопросов Сёмыча, что Брайен не давал спать. Это бесило Рубежного, как и то, что второй омега, по имени Женька Оторва, забыл сегодня даже волосы приукрасить, понятно что не успел из-за директора. Это так бесило, уух, как это бесило Рубежного! Сёмке снова не перепало альфовской любви. — Помогите, братцы, а?! Ну помогите! Ну, давайте его где-нибудь запрём со мной, ну что вы не омеги что ли? — Рыжиииков. Чего ты он нас то хочешь? Чтобы мы твоего мулата в раздевалке лыжной базы схватили и раздели для тебя? Так он нас всех по стенкам размажет в секунду, сам же потом соскребать будешь под ором Льюиса, — Женька зевнул, проморгавшись, уставился на друга. — Мы и так его вчера двести раз на тебя толкали, когда на катке были, пожалей нас. — Оторва! По-хорошему прошу, придумай чего! Я так больше не могу! Я трахаться хочу! — Сёмыч исчерпал уже годовой лимит запаса шагов, бегая перед друзьями. Истинный Сёмки Рубежного держал себя в руках и никак не хотел, ни под каким предлогом показать, что заинтересован в сексе с омегой. Всё, как и просил папаня Сёмыча. Только Рыжиков об этом совсем не знал. — Ммм, Сёма, не мельтеши, у меня в глазах от тебя уже рябит, — пожаловался Лёшка, вспоминая, что план по стрижке волос с треском провалился. Можно было сказать, что в лучшую сторону, но это напрягало. В смысле, обрезав волосы, на виду у альфы осталась некусанная аппетитная омежья белоснежная шейка, без меточки, и на это у Брайена, как оказалось, был фетиш. Метка... метки истинного давно отпечатались на хрупких плечах беременного Лёшки, а туточки новая девственная плоть.. Неосознанно Лёша вздрогнул. Сколько его альфа ещё продержится? Кусаным не хотелось ходить. Больно же. Только в страсти альфа был не управляем, и так всего вчера излизал, Лёша расплылся в улыбке от ночных воспоминаний. Брайен был очень нежным, не смотря на то, что вёл себя с омегой как медведь неотёсанный. Ребёночек рос в животике, и альфа каждый день разговаривал с растущим плодом, потом делал приятное омеге, себе, омеге, обоим, ну и так всю ночку. Божееее… Рубежный остановился напротив умершего Матиольского, ну и Женьки тоже, услышав вздох омег. Губы омежки были сжаты, руки на поясе в кулаках, ноги на ширине плеч, омега пыхтел как паровоз, не зная, что ещё сделать, чтобы эти двое наконец заметили, как их самому лучшему другу Сёмычу плохо! — Вот, оказывается, какие вы друзья! Сами натрахались, а я помирай?! Какие вы после этого мне… Гошка! Эййй! Суруханов! Иди сюда!.. Светловолосый омежка с раскрасневшимися щеками послушно пробирался сквозь тропики к аквариуму, иногда оглядываясь назад, как будто искал в толпе снующих туда-сюда студентов кого-то. Опять эта троица, подумал Гошка, тяжело дыша. Он не замёрз, он бежал минут сорок до школы, согрелся, правда, вспотел и хотел пить. Женька протер, наконец, глаза и, нырнув с головой в свой школьный рюкзак, вытащил для Суруханова новый плеер и наушники. — Держи, я купил тебе новый плеер, твой совсем сломался, и наушники держи, песни записал, как и обещал, — улыбаясь, протянул вещи Женька Суруханову. — Я отдам. Сейчас денег нет, — Гошка говорил, а смотрел на Семыча, который обходил Суруханова со всех сторон и уже оттянул ворот его рубашки. — Вот! Вот! Даже у этого дылды есть страстный любовник, он его так любит, до синяков прям. Я что так и умру девственником?! — распалялся ещё пуще Рубежный. Гоша совсем забыл, что на шее остались синяки от грязных лап дядьки уже не болели, и он надел рубашку под воротник, а не водолазку! — Откуда такая любовь к мазохизму? Нравится, когда больно делают? Вчера не было на виске кровоподтёка, а сегодня у тебя синячок-с наливается. Садо-мазо, а, Суруханов? — Сёмка! Ты ваще без тормозов что ли?! — Женька дёрнул Рубежного за руку к себе на лавку, так, что тот молча приземлился между друзьями. — Прости, Гош. Это альфа его, истинный, ну, в общем, он его это, за девственника... — поморщился Женька от сказанного. Сёмыч уже много перебрал омежек, но за любовь это Рубежный, ровно, как и за измену истинному, не считал, — за девственника держит, и к себе не подпускает почему-то, рукам волю не даёт, а наш Сёмыч уже на стенку лезет от недотраха. — Физкультурник новый Сёмина настоящая пара? — тихо спросил Гоша, натягивая рукава рубашки на запястья, шею уже видели. — Ага, — ответил за всех Лёшик. — Гоша. Я Лёша Матиольский, вчера не познакомились, — омежка вытянул из рюкзака большущее красное яблоко. — Этому всё бы только пожрать, — пробубнил замучавшийся в конец от охоты Сёма, обнимая свои коленки и складываясь пополам. — Я его завалю. Я его завтра... завалю. Сегодня. Сейчасссс... ммммммммммммм… — Тараканов! Подь сюды, ссука…"Небогатый"
24 января 2016 г. в 11:22
Суруханов первое время, когда возвращался из дядиной комнаты, шёл по коридору, скользя руками по обшарпанной стене, так как в эти тягостные для него моменты ничего не видел. Гипноз временно отнимал зрение. Гоша знал, сколько шагов до их с Андрюхой комнаты осталось, выучил. Всего неделя и Новый Год встречать мы будем без него. Гоше было всё равно: где умрёт дядька, как, да и вообще, он старался не думать об этом. Главное, что жизненные часы альфы он смотал сегодня на месяц вперёд.
Поцелуй пьяного альфы вызывал тошноту, точно так же, как резкий запах семени. Альфа под гипнозом всё дрочил и дрочил себе, уже был слышен стон не наслаждения, а боли, но Гоша всё удерживал взгляд на дядьке, на его безумном лице. Альфа ничего помнить не будет, только лишь то, что якобы получил сладкий минет, впрочем, как и всегда. Спасал мерзкий поцелуй. Целоваться с другими было точно так же — мерзко. Мерзко. Мерзко. Пришлось Гоше зарулить в туалет и постоять у раковины несколько минут. Трясло. Тошнило. Хотелось плакать и Гоша, дав волю чувствам — плакал. Тихо так. Потом задышал, попил воды, умылся, сделал глубокий вдох. Ещё немного, и они будут свободны.
Зрение возвращалось, медленно, правда, за всё надо платить. Гоша много раз задавал себе вопрос, если бы он видел всё до конца, весь поток времени, смог бы он убить человека? Может быть и смог. И это было страшно знать. Только действовала его сила на альф, а честно говоря, с омегами он не пробовал целоваться. Иногда непредсказуемый часовой счётчик менял свои показатели, это было связано с тем, что каким-то образом дядька всё-таки совершал что-то полезное и доброе в своей поганой жизни. Время его паразитирования прибавлялось. Но так, как альфа часто призывал к себе племянника в комнату для вечернего наслаждения, то большую часть жизни Суруханов по часам и минутам успел смотать вперёд, да и вторую оставшуюся часть своей жизни дядя Толя просто прожил в пьяном угаре. Кроме грязного поцелуя альфа ничего не мог сделать племяннику, Суруханов в свои почти семнадцать лет оставался девственником. Неземной дар спасал его от насильственных притязаний дядьки.
Мытьё посуды Гошу успокаивало, на ощупь, время никого не ждёт, а прибраться на кухне надо было. Гуляша не осталось, как и вермишели. Гоша вскипятил воду в кастрюле, пластмассовый чайник дядька раздолбал об стенку недавно, когда ждал Гошку у себя, а омега делал массаж брату. В ушах были наушники, и Гоша не слышал, как орал альфа у себя в комнате.
Наушник сломался, уху было очень больно. Удалось смотать две недели.
Свет уже давал возможность увидеть сушки в пакете, Гоша испугался того, что не убрал сразу их в свою комнату, но пакетик был не тронут. Омега налил большую кружку чая, забрал пакет с сушками и пошёл к себе в комнату. Дядька храпел так, что было слышно в коридоре. Это до утра. А Гоше много чего надо было сделать ещё.
— Андрюх, приветик. Я и забыл, что дырки купил. Будешь? — Гоша отлил из своей кружки горячий чай в кружку Андрюхи, поставил на тумбочку остывать. Сам разломил несколько сушек на маленькие кусочки. — Помыть?
Брат утвердительно промычал. Гошка выдохнул себе под чёлку воздух, хотел подумать чего, но встал с кровати брата и пошёл в ванную за тазиком и горячей водой, зрение уже совсем восстановилось. Голова, правда, болела ещё немного, но можно и потерпеть, скоро пройдёт. За ухаживанием за братом Суруханов младший и не заметил, как голове стало легче, а может всё от того, что на ночь Гоша впустил в комнату свежего воздуха, дядька курил в своей комнате, и табачным дымом пропахла вся квартира. Свежий воздух отпустил всё плохое, крошки сушек исчезли незаметно, чай был выпит.
Гоша достал банку с кремом и стал делать Андрюхе массаж, сперва только затолкав наушник в ухо. Плеер брата заскрипел, но желанная музыка всё же с шуршанием полилась в одиночный динамик, проникая своими невидимыми иголочками под кожу омеги. Суруханова прошиб озноб от песни. Гоша пел внутри себя, думать не хотелось. Согревая жирный крем в руках, омеженька начал массажировать Андрюху с его бесчувственных ног. Гоша улыбался в полутёмную комнату, на столе горела настольная лампа. Верхний свет Суруханов младший выключил, чтобы Андрюха не давил на психику омеги своим молчаливым немигающим взглядом. Он уснёт, Андрюха уснёт, а я посчитаю оставшиеся деньги. Время идёт, массажировалась уже вторая пятка. Икры, худые ляшечки, некогда упругая попка и сейчас была хороша благодаря усердным стараниям омеги, только что в размерах уменьшилась. Руки у Андрюхи были тоже белоснежные, как и у Гоши, длинные, только очаровательные пальцы стали почти прозрачными от болезни.
Ничего, Андрюх, ничего, это всё ерунда, про себя шептал Гоша, согревая в ладонях массажный крем и нежно нанося его на лесенки позвонков брата. Гоше нравилось массажировать спину, тогда он не видел упрёка в глазах старшего брата, мольбы, страха, ненасытной ненависти к одному единственному человеку. Об этом Гоша не рассуждал, он жил сегодняшним днём, он сделал много хорошего, несмотря на разные неприятности в школе. Это ОНИ сделали так, а не я. Это ОНИ поиздевались надо мной, я был кроток. Это они мои альфы… и я ничего не могу с этим поделать. Люберские никогда не признают во мне свою пару.
Спина была растёрта, руки тоже, оставались лишь живот и грудная клетка. Голова. Её тоже не мешало бы помассировать. Андрюша закрывал глаза, когда шершавые пальчики младшего брата касались его висков. Он начинал часто дышать, а потом после сеанса отходил ко сну. Вся жизнь парализованного омеги составлял сон наяву. Просыпаясь ночью, почти по утро, Андрюха, стискивая зубы, молчал, молчал, а потом видимо боль становилась невыносимой, и омега начинал стонать, тем и будил своего малыша. Для Андрюхи младший брат всегда был малышом, хоть и вымахал за последний год. Гоша уже с закрытыми глазами находил на столе шприцы, ампулы с обезболивающим, спирт из тайного места и вату. Но после укола спать омежка уже не мог, а бежал, протирая на ходу глаза, готовить еду. Для себя, брата, и для…
Андрюха уснул. Гоша знал, что тревожить брата не надо. Сон лучшее лекарство. Будет побольше времени, он оттащит Андрюху в ванную помыться, а сегодня пусть спит. Бережно накрыв одеялом спящего, Гоша уделил внимание и окну, впуская немного свежего воздуха, чтобы не уснуть. Ещё много чего надо было сделать. Температура в комнате понизилась, Андрюха впал в глубокий сон.
Старый шкаф без одной двери, дядька оторвал, придурок. Гоша достал зелёную рубашку на завтра. Стол, правда, большой, из какого интересно века? Без разницы. На нем много чего умещалось: все лекарства, чтобы были под рукой. Учебники и книги Гоши. Рисунки, расчёты по строительству дома, счета, квитанции, чеки конечно. Всё это было нужно омеге. Стол же был и гладильной доской, все бельё Суруханов обжигал паровым утюгом, разорившись на нём в том месяце. Почему и голодал сейчас. Гоше нравилось само действие: тупо смотреть в окно и водить пароходом по морщинам ткани, превращать в ровное полотно. Иногда проскальзывала мысль остановить чудо-машину на лице дядьки, но страх не остаться в живых двигал утюг по рубашке монотонно. Гоша был нужен больному брату. Терпеть.
На этом же старинном столе первого сентября дядя чуть не изнасиловал Гошу, но лишь сломал руку. Через три дня впервые Суруханов очутился у дяди в комнате для оплаты за своё проживание с братом. Гоша сам поцеловал дядьку, а тот и не понял, что попал в руки костлявой. Так получилось, так было, но так не будет, этому скоро придёт конец и забудется всё, что было в этой квартире. В один морозный день Гоша воскреснет, улыбаясь счастью солнца и ни о чём больше не вспомнит из прошлого.
Вытащив свои заначки, Гоша стал считать. Уколов хватит до нового года. Обезболивающего тоже. Массажный крем… мм, достаточно, продержимся. Памперсов маловато, надо купить ещё. Спирт спрятать подальше в шкаф. Теперь деньги. Гоша стал считать всё, что у него осталось, в уме вспоминая, куда заныкал впопыхах вторую грушу для Андрюхи. Вспомнив, стал снова пересчитывать, потому что сбился. Не густо. Гнусный альфа всегда требовал мяса, а оно стоило дорого и очень опустошало скромный бюджет омеги. Осталось девять дней. Чем-то надо пожертвовать ради будущего. Туфли. На них, как и думал Гоша, денег не хватало. Это раз. Костюм… Гоша тихо развернул новый костюм из пакета. Красивый. В жизни такого не носил. Рубашка зажгла болезненный румянец на щеках Суруханова. Аккуратно сложив вещи обратно, Гоша спрятал их на самую нижнюю полку царского стола, до концерта. Новые брюки повесил на стул, приготовил рубашку, раньше её носил Андрюха, вещь была застиранной, но чистой. Носки. Гоша опять склонился к деньгам. Тихо тикали часы. Отсюда взять — там не хватает. Сэкономить можно было. «У меня получится», твердил себе Гоша, радуясь удаче с подработкой в школе.
Чётко набросав себе план на ближайшие главные девять дней в своей жизни, омега убрал наличные под матрац брата. Деньги со стройки только на строительный материал. Всё вроде бы сходилось, если ничего не случится. Да и сила всегда со мной. Если что, то придётся заняться промыслом. Понимание того, что Гоше всё же придётся заниматься с альфами тем же, чем и с дядей, оставляло чёрное пятно на сердце омеги, и этих пятен уже было много. Ради Андрюхи, ради брата, так надо, так надо. Я исправлю потом считанное.
Уроков было много. Что-то омега сделал сам, математику как открыл, так и закрыл. Так получилось и с химией, зачем она вообще была нужна танцорам? История, право читалось просто так, всё было глупым вымыслом, омеге от прочитанного было ни жарко, ни холодно. Захлопнув учебники, Суруханов протанцевал тихо в комнате танец, и довольный своей успешности, отправился в полночь в ванную. Пять минут под горячим душем в потрескавшейся большой лоханке ржавого вида. Просто душа просила чистоты своей продажной плоти, ругал себя Суруханов, а может успокаивал. Мысли разделились надвое. Напялив на тощий зад труселя с тусклым рисунком, Гоша влез в старую мягкую и теплую футболку Андрюшки, и на цыпочках прокрался к себе в комнату. Храп продолжался. Можно было выдохнуть после душа спокойно, хотя бы пять часов. Завтра будет новый день, завтра вторник и подработка в школе, на стройку надо забежать. Нужны срочно доски, а прежде щебень, цемент, песок, брёвна, на всё это не было средств. Их просто не было. Средств нет, а строительный материал нужен позарез. Будем добывать поцелуями с бригадиром, больше никак. Ещё раз взглянув на уснувшего брата, Гошка вытянул из под кровати свою лежанку из тонкого матраца, накрывшись покрывалом былого времени, омега замер в ночной тиши.
Глаза смотрели в темноту, тело чувствовало пустоту, а сердце вытерпит. Оно сильное, моё сердце. А глаза божественных близнецов улыбались, они были такие родные, но их улыбка была адресована не Георгию Суруханову.