наперегонки

«Привет. Это я. Ты еще помнишь меня? Знаешь, того парня, который помогал тебе с английским…» «Привет, ты как? Всего лишь хотел напомнить о своем существовании. Мы вроде как трахались, мда». «Привет?.. Слышал, ты куда-то уехал на зимние каникулы, там нет сети? Надеюсь, ты хорошо проводишь время». «Еще раз привет. Ты читаешь мои сообщения? Странно, но я все еще надеюсь на ответ». «Чонгук, привет. Это Чимин…» Наборы букв меняют интонацию и настроение, складываясь в ежедневные приветливые сообщения. В очередной раз, отбросив телефон в сторону, Чимин уже не ждет ответа, пишет на автомате, просто чтобы поделиться рутиной, возможно, скрасить ее Чонгуку, находящемуся где-то далеко, в горной недосягаемости, не беспокоящемуся о том, что у Чимина недостаток внимания и дрожащие от отсутствия дозы руки. В социальных сетях везде числится жизнерадостный статус «на отдыхе» с прикрепленной фигуркой лыжника. Горнолыжный курорт и кристальный воздух, у Чонгука, и правда, выпал снег. А еще завтра новый год, но в Сеуле все еще не наблюдалось даже маленьких сугробов, только заморозки и утренние неловкие падения на льду спросонья. Нарядная пушистая елка празднично светится в центре их семейной столовой, приветливо склоняя ветви перед посетителями и вонзая Чимину в сухую кожу на руках иголки. Он в очередной раз болезненно морщится, стряхивая колючки с волос, поливать дерево, не поранившись, из-за рассеянности очень трудно. Поло звенят хрупкие игрушки, отстукивая рождественскую мелодию, а Чимин поджимает колени к груди, обреченно роняя играющий в молчанку телефон. В этом году он не получит даже придурковатое поздравление от Тэхена в полночь, разве что уснет на подушке, начиненной углем, вместо перьев. Одиночество станет его наказанием. Мандарины, пусть и сладкие, все еще обжигают кислотой потрескавшиеся губы, рваное дыхание и тоскливая пленка воспоминаний: шутливые новогодние тосты и обещания провести вместе всю жизнь, звонкий смех Тэхена и счастливые лица родителей – все сменилось серой биомассой притворства. Чимин неторопливо перекатывает на языке штангу, обсасывая цитрусовый сок, интересно, с кем проведет эту ночь Чонгук. За окном завывает ветер, а настроение – совсем не праздничное. Рождество прошло мимо Чимина. Забегавшись между посетителями от столика к столику с дурацким колпаком на голове и оленьими бубенчиками, он забыл, что такое верить в декабрьское чудо. В динамиках совсем тихо, будто шепча, проигрывает «Last Christmas», напоминая, что чиминово Рождество давно подошло к концу, а сердце осталось где-то там, в прошлом. В его ближайших планах: написать очередное бесцельное сообщение, спотыкаясь о тавтологию, и завернуться в матрас, преждевременно оставив под елкой скудные подарки для родителей. Главное, не забыть запереться на ключ и изолироваться наушниками. Но кажущееся идеальным задуманное крошится остроконечными льдинками, когда одной тяжеловесной глыбой раскалывает экран телефона сообщение: «Привет». Встрепенувшись, словно влюбленная школьница, Чимин не верит своим глазам, перечитывая тысячу раз одно единственное шаблонное слово. Однако в его сухости сквозит что-то глобальное и стыдливое, будто Чонгуку понадобилось несколько дней, чтобы найти на клавиатуре нужные буквы, от чего необъяснимо тревожно и закрадывается недоверие к таящейся в интернете информации. Самые лживые на свете – подростковые личные странички. Ближе к шести вечера Чимин сбегает из дому, наплевав на разгоревшийся цветными огнями канун, дырявя, заледеневшие тонким слоем, лужи. На кончиках пальцев вьет гнездо мороз, клубы кудрявого дыма обвивают нос и разрисовывают инеем стекла очков. Он, совсем не по плану, отправляется к дому Чонгука, подгоняемый взаимной телепатией и односложными намеками. В этом году, возможно, он не спасет себя от слез, но получит назад свое потрескавшееся сердце*. Остановившись перед входной дверью, Чимин мучается сомнениями, поднимается по лестнице, замирая у порога, и пару раз порывается нажать на звонок, но не может. В голове все играет привязчивая песня, а в оледеневших пальцах сжимается телефон с заветным сообщением. Дом не выглядит так, чтобы в нем сейчас кто-то находился: окна занавешены дорогим тюлем, внутри похоронена за несколькими замками тишина, кажется, отсутствует даже прислуга. Только новогодние гирлянды освещают крышу, свисая на серые стены радужными мигающими огоньками. Они развешены совсем неловко, будто накиданы грудой лиан из последних сил, неаккуратно, но не из-за спешки, а просто из-за неумения. Чимин озадаченно оглядывает украшения, поправляет съехавший вправо рождественский венок на двери. И, вздохнув, все-таки решается позвонить. Задорные колокольчики оглушают на полминуты, а потом стихают морским прибоем, словно ничего и не было. Чимин выжидает еще немного, мысленно считая до десяти, жмет на кнопку снова – бесполезно. Вероятно, Чонгук и правда на горнолыжном курорте, на секунду успел поймать сеть и отправить незамысловатое сообщение, а Чимин тут истерит, будто они в действительности встречаются, ведет себя, как нервная девчонка и дуется, не имея на это права. Стыд облепляет липкой пленкой, сразу же застывая на морозе, Чимин кусает губу, собирается уходить. Но вдруг где-то в глубине, слабым отголоском щелкает дверной замок, тяжелые шаркающие шаги приближаются к входу. Чимин весь съеживается, замерзая даже внутри, и остервенело рвется к звонку, бесконечно давя на кнопку. Его безумную трель прерывает звон ключей и цепочки. В проеме появляется измученный Чонгук, опирающийся на косяк, почти так же, как раньше. - Прекрати, - выходит хрипло и сдавленно. Чимин задыхается холодом. Перед ним стоит тот, кого так не хватало все каникулы, тот, кто нагло подделал статус, на самом деле скрываясь в глубинах собственного дома, тот, кто дьявольски злорадствовал над чужими несчастьями, но тот, кто теперь остался в совершенном одиночестве. Он больше не похож на того властного Чонгука, из-под стоп которого высекались искры, а из ноздрей распылялось пламя. Чонгук превратился в подавленного болезненного мальчишку с подбитым глазом и посеревшими синяками, и только рассеченная бровь все также самоуверенно выгнута, а на подсохших кровью губах навеки поигрывает ухмылка. Если заглянуть глубже, то можно понять, что Чонгук не изменился, ему просто нужно немного времени для восстановления. - Так ты никуда не уехал, - шепчет Чимин, не веря своим глазам, удивленно оглядывает представшего перед ним в новом лице Чонгука, опрометчиво доверившегося настойчивым звонкам. - Родители уехали, я остался. - Что с тобой сделали? – Чимин пытается протянуть руку, дотронуться онемевшей ладонью до горячей, раскрашенной ссадинами, щеки, но его останавливают, хватая за запястье. - Это неважно, - Чонгук все еще не доверяет, а у Чимина дрожат губы. - Я скучал… Так смело и неосторожно. Чонгук долго смотрит, перехватив чиминову руку, в его взгляде не читаются эмоции, остекленевшие глазные яблоки глядят сквозь, подбитый глаз при моргании закрывается чуть медленнее здорового. А Чимин тянется совсем трогательно, не чувствуя больше сопротивления, обжигает ладонь о щеку, все также удерживаемый за кисть, но уже для виду. Чонгук закрывает глаза, поддаваясь моменту, чувствуя только легкое прикосновение чиминовой ладошки и смешивающееся с ветром горячее дыхание. А потом трос, удерживающий дистанцию, разрывается; его сгребают в охапку, прижимаясь и всхлипывая, ноющие кости вскрикивают от боли, но сразу же успокаиваются под теплом мягкого чиминова пуховика. Чонгук не совсем понимает, как реагировать, опасно покачивается в шатком положении, раскинув в стороны руки, боясь обнять в ответ. Для него объятия так же, как английский – белое пятно посреди вселенной, а Чимин – добродушный учитель. Рассеянный взгляд теряется на небе, увязая в тяжелых облаках. Чонгук внезапно слепнет от обилия белого, а потом ловит кожей маленькие мокрые хлопья, снежинки путаются в черных прядях, таят в руках. Внутренняя беспристрастность превращается в воду, стекая по лицу вместе со снежными кристалликами. Чонгук смягчается, расслабляется и неловко, на пробу, обнимает в ответ, прислоняя руки к спине Чимина, который тихо подрагивает от холода. Они стоят, не двигаясь, окутываемые неуклюжим проявлением чувств и первым снегом. Как Чонгук и обещал. Уже стемнело. Чонгук пригласил продрогшего Чимина в пустующий дом, посадил в гостиной, рядом с шикарной декоративной елкой, за которую пришлось прилично заплатить дизайнерам, а сам отправился заваривать чай. Все дни в изоляции от общества он провел в размышлениях и самоанализе, пытался понять, что делает не так, когда свернул не туда и за что с самого детства заслужил отцовские побои. Родительская ненависть обрушилась на него беспричинно, въелась под кожу и стала частью характера, тогда Чонгук ожесточился, пообещав себе искоренять всех таких же, как он, издевающихся просто так, ради забавы и самодостоинства. Но после встречи с Чимином все пошло наперекосяк: он не ломался, как Чонгук ни выгибал конечности, как ни старался утопить в гневе и насилии. Чимин держался, просил больше и улыбался своей дурацкой солнечной улыбкой, напоминающей о еще теплом сентябре, когда они впервые встретились. После того дня, когда они переспали, а потом Чонгука избили, внутри будто что-то треснуло, вылив наружу всю кипящую лаву. В подсобке было слишком жестоко и больно, в сознании еще сохранились чиминовы сухие жженные крики и болезненный, но благодарный взгляд. Чимин отравлен, болен, Чонгук – тоже. Но Чонгук больше так не хочет, каждый раз ему страшно от собственных действий, когда хрустят хрупкие кости и сбиваются в кровь колени, он боится, что в один момент может не успеть остановиться. А Чимин все будет умолять о большем… Ладони ошпаривает кипятком, на закатанных рукавах толстовки появляются мокрые пятна – Чонгук не удержал чайник. Мимолетная слабость, которую никто не должен видеть. Он все еще стесняется естественных человеческих ошибок, потому что боится, что, один раз дав слабину, раздавят как жука. Мокрые лужицы поспешно вытираются тряпкой, в чай добавляется сахар, подмышку захватывается коробка с печеньем. Чонгук думает, что не так уж и плохо будет провести новогоднюю ночь в компании Чимина. В гостиной непривычно тепло из-за пылающих в камине бревен. Чимин оборачивается на звук шагов и улыбается, вороша кочергой подкинутые в огонь газеты, распыляя в воздух искры. Его никто не просил, но в доме было слишком промозгло из-за нехватки уюта. Чонгук благодарно кивает, расставляя на столе угощение, немного помешкав, включает радио с беспрерывно проигрывающимися там новогодними песнями. Чимин невольно начинает подпевать, на что Чонгук прячет в кружке смущенную улыбку, не хочет, чтобы кто-то увидел рвущиеся ввысь уголки губ. Все еще не доверяет, а потом жмурится от боли, обжегшись горячим чаем – разбитая губа еще не зажила. Чимин замечает, обеспокоенно хмурится. - Где у тебя аптечка? - Не нужно, я в норме, - отмахивающийся жест рукой и всасываемый сквозь жжение прохладный воздух. - Где? - В ванной на нижней полке… - Чонгук сдается, отставляя кружку, чувствуя, как рана открылась и кровоточит. - Ты такой идиот, - посмеивается Чимин, обрабатывая чонгуковы царапины, нежно промокая смоченной в перекиси ваткой и наблюдая за болезненными гримасами. – Иногда нужно побыть слабым – это не смертельно, ты ведь человек, а не робот. - Просто чай был слишком горячим, - тупит взгляд Чонгук, бурчит, вызывая лишь веселое хихиканье. - Ведешь себя как маленький ребенок. - Я и есть младше, - взгляд стреляет исподлобья, обиженно надуваются губы, и Чимин не выдерживает, умиляется беззащитному Кукки, чмокает в незадетый раной уголок губ. - Я рад, что ты это признал. - Да пошел ты. Оскорбление пролетает мимо ушей, Чимин давно привык к грубости. Он лишь удобней устраивается у Чонгука на коленях, отставляя в сторону аптечку, нежится в уютных объятиях и жмурит от яркого огня глаза. Начинает клонить в сон уже за час до нового года, поэтому, чтобы не заснуть, они разговаривают. Много и бессмысленно, Чимин вспоминает забавные случаи из детства, Чонгук внимательно слушает, разбавляя повествование колкими комментариями. Но потом Чимин проранивает: «Мы тогда с Тэхеном…» и замолкает. Тэхен. Чонгук успокаивающе сжимает чиминову ладонь, незаметно переплетая пальцы. - До нового года осталось десять минут, пора открывать шампанское, - пытаясь перевести тему. - Я не пью. Но настроение все равно бесповоротно испорчено, Чимин аккуратно вызволяет руку, запоздало проверяет телефон: 0 сообщений. Не беспокоятся даже родители, уставшие от продолжительной изнуряющей работы. В этом году все как-то не так. - Он не напишет, Чимин. - Я знаю, - тяжелый вздох, где-то вдалеке часы отбивают последние секунды. Они берут в руки кружки с недопитым чаем, символически чокаются, выпивая уже прохладную сладкую жидкость. Искусственная елка освещает их лица цветными бликами; в камине потрескивают догорающие бревна; на улице кружащиеся снежинки раскрашиваются гирляндами, которые, если честно, повесил Чонгук. - С Новым годом. - С Новым годом. Однако никто не загадывает желания, позволяя миру самому принять решение, что делать с их грешными душами. Они сливаются в страстном поцелуе уже в две тысячи шестнадцатом, вновь открывая только что обработанные раны и пачкаясь кровью. Пробуя металлическую соль на вкус, кажется, что не так уж плохо, даже привычно. Вселенная все равно не перестанет терзать их израненные души, снова и снова омывая горячей кровью невинных заблудших, у них нет выбора, приходится просто свыкнуться с предназначенной сущностью. Чимин притягивает к себе за шею, словно искусный пианист, проходится подушечками пальцев по родинкам, чье расположение давно выучено. Чонгук обвивает талию, слизывает стекающие по подбородку рубиновые струйки и обсасывает штангу на чиминовом языке, некстати вспоминая заезженную фразочку: «Как встретишь Новый год, так его и проведешь». Чимин засыпает под радужные взрывы салюта на черном небе, растворившись в аромате чонгукова парфюма и естественного пряного запаха, слегка напоминающего крепкий бурбон. Его осторожно подхватывают на руки и несут наверх, в спальню. Чонгук укладывает на свою королевских размеров постель, накрывает прохладным одеялом и долго стоит над, рассматривая освещающееся фиолетовыми огнями умиротворенное лицо. - Спасибо, что встретил этот год со мной. Этой ночью Чонгук не может спать, не в силах лечь рядом с Чимином, приткнувшись к теплому боку или, наоборот, цепляясь за концы одеяла на самом краю, боясь случайно дотронуться. Раньше ему до одури хотелось делить с кем-то неприлично большую кровать, а теперь стало страшно. Самозабвенно наблюдая со стороны за неприкосновенным Чимином, прислонившись к стене, Чонгук думает, что не в состоянии прикоснуться к нему, потому что, если протянет руку, сломается. Поддастся запретным чувствам, на которые наложено смертельное табу. Толстые черные щупальца обовьют его тело, заключив в удушающие объятья, вывернут наизнанку внутренности, – нельзя обниматься, нельзя держаться за руки, нельзя проявлять нежность. Это губительно. Чонгук весь дрожит, подобрав колени к груди; за окном все взрываются фейерверки, а к нему возвращаются гнилостные детские кошмары. Проснувшись 1 января 2016 года, первое, что Чимин видит – это белоснежные сугробы за окном. Он не спеша потягивается, комкая воздушную подушку, щурится от яркого света. Перекатывается, зевая, на другой бок, но не находит рядом Чонгука. Улыбка невольно ослабевает, ударяясь о реальность – постель даже не помята, только на подушке живет призрачный чонгуков запах, въевшийся с годами. Чимин утыкается в нее носом, глубоко вдыхает пьянящий шлейф, а потом слышит приглушенный щелчок двери. Вскинув голову, он видит пытающегося незаметно выйти из комнаты взъерошенного Чонгука. Видимо, он просидел в комнате без сна всю ночь. - Доброе утро, - вновь ослепленный, радостно вскрикивает Чимин, вскакивая с кровати и подбегая к Чонгуку, обнимая точно так же, как вчера на улице. Но в этот раз отдачи не следует, Чонгук даже не пытается, молча поджимает губы и смотрит перед собой, расставив руки в разные стороны, лишь бы ненароком не прикоснуться. – Что-то не так? – Чимин обеспокоенно смотрит сонным котенком. - Не думаю, что это нужно было делать, - учтиво произносит Чонгук, мягко отцепляя от себя чиминовы руки. - В смысле? - непонимание в глазах сменяется молниями тревоги. Самые худшие опасения Чимина неспешно оправдываются: Чонгук испугался своих же чувств, вновь спрятавшись за собственноручно выстроенной китайской стеной. Чимин борется с паникой, отступая на шаг назад. – Что между нами происходит? - Ты удовлетворяешь мои сексуальные потребности, а я твои, разве не ясно? Мне нужно куда-то выплескивать накопившееся дерьмо, а ты с радостью принимаешь удар на себя – элементарно, - перекись водорода испаряется, превращаясь в яд на губах Чонгука, в его глазах больше не отражается огненное пламя, оно потухло, оставив тлеть лишь угли. – Неужели ты решил сдаться и влюбился, Чимин? Чимин отступает на еще один шаг, ужасаясь кардинальным переменам. - Вчера ты был другим. - Тебе показалось. И еще спустя несколько испытывающих выдержку мгновений: - Проваливай. И тогда Чимину, вновь проглотив гордость, приходится уйти из дома Чонгука утром 1 января 2016 года. _________________ *отсылка к песне Wham! – Last Christmas.