Seven in the Darkness. Часть I.

В тот день на Кими снова хлынула тоска – нескончаемым потоком, как весенний дождь, зарядивший с раннего утра и до полудня. Серое ранне-апрельское небо нависло над Токио, оно словно хотело проглотить, вобрать в себя весь город, задушить его. По крайней мере, так казалось Кими, когда он смотрел в окно. Сегодня он не пошел в университет, а остался дома бесцельно ходить из угла в угол, не находя себе места. Прогнать эту боль он пытался много лет, и даже когда казалось, что она отступила, оставляя после себя длинный след пустоты, каждый раз в самый неподходящий момент тоска возвращалась, чтобы начертать новый кровавый круг в душе. Жажда увидеть родителей и брата… живыми… снова… накрывала Кими без остатка, тогда все, что он мог делать – это быть, как сейчас, в одиночестве и идти. Неважно куда. Кими очнулся рядом с комнатой родителей и посмотрел на часы. Двадцать минут пролетели в тумане клубка воспоминаний как одна, а легче не стало. Дверь в спальню всегда была занавешена большой, от потолка до самого пола, картиной на тонких полосках бамбука, скреплённых нитями; японский Дракон, Повелитель океана, изображённый на ней, охранял вход. Непосвященным казалось, что по ту сторону картины – стена, а Кими старался думать, что комнаты вообще не существует. Но она никуда не могла деться, и спрятать память удавалось только на время. Кими потянул за шнурок, Дракон свернулся в тугой валик над дверью, пропуская его внутрь. Он отворил створку фусума /(яп.) – раздвижные двери, покрытые с обеих сторон непрозрачной бумагой/, тихо вошел, машинально сунул руку в карман и достал платок. Каждый раз одно и то же, ритуал, который делает боль чуть легче. За те дни, что он не был здесь, накопился тонкий слой пыли, медленно стирая ее, Кими добрался до комода, который особенно любила мама. Воспоминания нахлынули на него с новой силой… Джулия Юкио Гальтон – так звали ее до того, как она стала Хасанаги, наполовину англичанка, она всегда была свободнее многих японских женщин в своих взглядах на жизнь, такой Кими помнил ее. Свободная и счастливая рядом с любящим ее мужем и отцом двоих детей, замкнутых друг на друге. Близнецы всегда были неразлучны, рядом с Кими почти постоянно был Соно, а теперь – они одно целое, слились воедино физически и душевно. Душевно… именно так. Кими горько усмехнулся. Душевно можно быть только больным. Наверное, так бы оно выглядело со стороны. Фотографию в небольшой рамке он аккуратно поставил на место, открыл верхний ящик и взял два старых дневника. Пожелтевшие страницы одного рассказывали печальную историю, обернувшуюся счастьем для двух людей. Именно из него Кими узнал подробности знакомства английского дедушки со своей женой. Будущий отец Джулии, Бенджамин Гальтон, врач по профессии, покинул Лондон вскоре после ядерной бомбардировки двух японских городов и работал некоторое время близ Хиросимы в госпитале, где находились пострадавшие от радиации люди. Так требовала его совесть. Однажды он увидел молодую японскую девушку, плакавшую у входа в госпиталь. Одета она была слишком легко, не по сезону, и дрожала от холода, прислонившись к стене. Бенджамин не смог пройти мимо, по всему было видно, что девушка в отчаянии, и предложил ей чашку чая. Она сначала отказалась, но Бен уговорил ее. “Ее зовут Оруми. Помилуй бог, какое красивое имя, оно как бутон, готовый распуститься на рассвете. Я едва смог разговорить ее, как же японцы не любят нас, тех, кто приехал издалека, но мне все же удалось узнать о ней немного. Ёсинхэй обеднели, но остались знатной фамилией. Если бы в Японии остались аристократы, она могла бы быть одной из них. Бедная девочка, ее мать умирает в палате в тридцати футах от меня, а я совершенно ничего не могу сделать, чтобы… иногда я думаю, что господь одарил нас слишком тяжким испытанием...” Кими перевернул страницу и снова посмотрел в окно. Кими нашел оба дневника, когда разбирал вещи мамы, уже после того, как прошло более полугода с того дня. Из дневника деда, написанного размашистым неразборчивым почерком врача, он узнал многое об их прошлом. В те страшные дни, когда бомбили Хиросиму, ее родной город, Оруми была в Токио, ей одной удалось спастись. Бен предложил ей остаться в госпитале и ухаживать за мамой и другими больными. Та согласилась, не было другого выхода: одна, без дома, без семьи, без средств к существованию… Бен помог Оруми, и вскоре она стала его женой. Это была последняя просьба её матери, которая хотела видеть свою девочку счастливой. Спустя два года чета переехала в Англию. Уже мама рассказывала, что Оруми пришлось трудно на первых порах: чужая страна, другие порядки, традиции, уклад жизни. Но она, со временем полюбившая своего мужа за его доброту и заботу, постаралась привыкнуть к новым условиям. Настоящая японка, последняя из рода Ёсинхэй – обедневших самураев, она была верна и своей стране. Когда у них родилась дочь, Оруми добавила к её европейскому имени, Джулия, японское – Юкио (снег). Девочка и вправду была очень светлокожая. Джулия-Юкио получила двойное образование, два языка были ей родными, она выросла настоящей английской леди, но, в то же время, она была и прямым потомком японских самураев. Воспитанная матерью, она впитала в себе любовь к её далёкой исторической родине, когда молодой женщине исполнилось двадцать шесть, она добилась своего назначения на должность преподавателя английского языка в Токийском Университете Васэда и уехала в Японию. Как потом оказалось, навсегда. Здесь Юкио встретила Эйдзиро. Своих бабушку и дедушку из Британии Кими уже почти не помнил, они ушли из жизни, когда он был ещё маленьким. В его памяти осталось только то, как дедушка Бен сажает его, совсем еще кроху, себе на колени, и они играют. У дедушки такой смешной выговор! А бабушка стоит рядом с мамой и о чем-то с ней беседует. Бабушка как королева, хоть и на полголовы ниже мамы… Кими отложил дневник деда, провел ладонью по его обложке и покачал головой. Чем бы ни забивал голову, память не убить. Дневник мамы он любил держать в руках, от него шло почти забытое уже тепло. Теперь он пах старой бумагой, а когда-то еле уловимо – ее духами. “Эйдзиро такой счастливый, я даже не знаю, могут ли люди быть настолько счастливы, как мы? Я смогла, у меня получилось, хотя я тогда и не очень хорошо чувствовала себя, один его взгляд и мои дети рядом приводили меня в состояние эйфории, когда кажется, что нет никого счастливее нас. Эйдзиро хотел назвать первенца Кимитаро, а первой родилась дочь, а я была против Кимико, так и вышло, что моей принцессе мы дали имя Кими. А мой маленький принц будет Соно. Я бы остановилась и на этом, Кими и Соно, это как будто бы имена случайно перепутались. А ведь именно так у всех близнецов бывает, их часто путают. Эйдзиро хочет, чтобы сын носил имя, достойное семьи, конечно, я согласна. Сонодзабуро хорошо звучит, но для меня он будет моим Соно. Мои маленькие сокровища…” Кими потер лицо рукой, так сильно захотелось расплакаться, до боли в глазах, но слезы не хотели выходить через глаза. Он давно разучился плакать. Положив дневники на место и закончив с пылью, он ушел в гостиную комнату, выполненную по традиции в стиле дзен, сел перед портретом родителей и детей, помещенным в токонома /(яп.) – “красный угол” в японском доме, в который помещают свиток и икебана/, – увеличенное фото на фоне цветущей в парке сакуры. Весна для него время тяжелое, оно означает только одно – тоску, глубокий траур по ушедшим, горячо любимым людям. Саднящий ком в горле медленно растирался в порошок тонкой звенящей злостью на собственную беспомощность. Взгляд Кими скользнул по комнате и зацепился за новое отвлечение: два самурайский меча, катана и вакидзаси, под ним – танто. Они принадлежали его роду вот уже почти двести пятьдесят лет, и теперь перешли по наследству к нему. Прадед Кими по отцу, Хасанаги Кохэй, во время реставрации Мейдзи был морским офицером и поэтому не лишился своего самурайского оружия, когда у других, менее лояльных к властям, оно отбиралось. Когда Япония пала, ознаменовав окончание Второй Мировой, он, уже в преклонном возрасте, совершил сэппуку. Старому самураю невыносимо было жить, видя унижение его нации перед американцами. Оружие перешло к его сыну Ацухиро, а после его смерти – к старшему в семье - Эйдзиро. На семейных реликвиях – кровь прадеда, и для Кими они стали священными. Воспоминания принесли Кими в тот самый день, когда он впервые смог побороть свой страх перед болезнью и начал сопротивляться ей. Отец тогда дал подержать танто в руках и полюбоваться на лезвия мечей. Вместе с Соно они могли справиться с приступами боли, которая приходила неожиданно и лишала Кими надежды. Соно всегда был рядом, чтобы помочь. Они ходили в одну школу, в один класс, сидели за партами рядом, они всегда были вместе, пока судьба не разлучила их таким нелепым и жестоким образом. Соно в классе любили все, хотя и подшучивали над ними, мол зачем ему девушка, когда у него есть сестра. На девушек у него и времени-то не оставалось… Кими переместился к мечам, протянул руку и снял танто, затем начал медленно вытаскивать его из ножен, сантиметр за сантиметром. Тихий металлический шорох отдавался эхом в воспаленной памяти. А-а, если бы можно было убить эту боль! Но нет, она не умрёт вместе с ним… Она обернется новой болью – болью того, кто будет помнить его, Кими… Он все-таки не последний в семье. Клац! И танто вновь вернулся на стойку. Кими отправился бродить по городу. Дождь закончился, но на улицах было всё так же сыро и неуютно. Погода как раз под настроение. Во влажном воздухе витали запахи весны, и лишь они указывали на то, что сейчас не промозглая осень. На том самом месте, где немногим более месяца назад на него налетела блондинка с горящими зелёными глазами, Кими остановился. Мидори… Единственное светлое пятно в его жизни, солнечный зайчик. Было в ней что-то, чего Кими не мог не заметить, что-то до боли родное. То, как она смотрит, двигается, как говорит и что говорит – Кими не покидало ощущение, что когда-то, очень давно, они были знакомы. Кто знает? Может, в прошлой жизни? Кими подернул плечами и отправился дальше по мокрым улицам, вниз по течению Сумида-гавы, то приближаясь к реке, то удаляясь от нее, прислушиваясь к звукам города и, таким образом, пытаясь отвлечься. К вечеру ноги сами собой вывели его к рыбному рынку Цукидзи. Обогнув его, он ушел в парк Хамарикю и бродил там допоздна, пока совсем не стемнело, и только тогда решил вернуться домой. Он неспешно шагал, опустив голову и засунув руки в карманы куртки. Торопиться было некуда, дома его никто не ждал. Нежданно вязкую сырую тишину разбил чей-то приглушенный крик. Звук доносился с одной из боковых дорожек, ведущих вглубь особенно тёмного участка парка. Кими вскинул голову, разом возвращаясь из своего мира в реальность, и прислушался. – Нет! Пожалуйста, не надо! – донеслось до него, стон, прерванный чьим-то мерзким смешком. Не оставаясь на месте больше ни секунды, он тихо заскользил на отчаянный зов попавшего в беду человека. За кустами хаги, на небольшом пятачке возле деревьев, трое парней склонились над своей жертвой, совершенно беспомощно распластанной лицом вниз на земле. Их недвусмысленные позы говорили сами за себя. Двое держали, один – за волосы, другой – за ноги, третий, оседлав свою жертву, пытался стащить с нее одежду, заламывая руки за спину. Она старалась вырваться и стонала, в слезах умоляя отпустить. Парни недобро смеялись. Подойти и разобраться захотелось молча, но лучше было бы решить все на словах. Довольно отчетливо он окликнул их: – Эй вы! Прекратите немедленно! Трое повернули к нему свои тупые, наглые лица и переглянулись, увидев худощавого парня с сильно обросшей шевелюрой. Очевидно, не восприняв его комплекцию всерьёз, они расхохотались. – Проваливай, пока цел! – сказал “главный”. Кими раздвинул руками кусты, прошел и встал в трех метрах от них. – Сами валите. – Да ты воще кто такой! – расцепив пальцы, сжимавшие руку своей жертвы, главнюк поднялся и приблизился. Ростом он был с Кими, но при этом шире и крепче, так и занес кулак в попытке ударить помеху. А потом, громко охнув от неожиданности, с размаху обнял ближайшее дерево, не избежав пересчитать все неровности его ствола челюстью. Двое других тут же вскочили и разом бросились ему на помощь. Бой длился недолго. Один перелетел через кустарник хаги на дорожку всего секунд на пять раньше второго. Главарь поднялся, цепляясь за кору дерева, и боком, как краб, пробрался в узкую щель между кустами. Скрылись они быстро. Кими бесстрастно посмотрел им вслед и горько усмехнулся. – Уроды… Какие они все сильные. Со слабыми. Теперь он мог обернуться. Бедное светловолосое существо сжалось в комочек, лёжа на боку и обхватив руками голову, все еще пытаясь защититься. Глухие истеричные рыдания сотрясали хрупкие плечи. В темноте было плохо видно, но Кими смог разглядеть, что одежда измята и порвана, а на руках обозначились синяки и ссадины. Он склонился и прикоснулся к светлым волосам. – Всё кончено, – почти ласково сказал он. – Они уже далеко и не вернутся. Успокойтесь. Девушка подняла лицо, мокрое от слёз, на щеке – след от встречи с землёй – немного размазанной грязи. Ничего себе! Кими остолбенел, потом взял её за подбородок двумя пальцами и приподнял заплаканную мордашку. Как на Мидори-то похожа! – Вы в порядке? – спросил он. – Болит что-нибудь? Та помотала головой, а потом неожиданно бросилась Кими на шею и зарыдала в голос. – Ну-ну, не надо… Всё хорошо, – приговаривал Кими, поглаживая рукой мягкие шелковистые волосы. Постепенно шок проходил, и теперь задачей было не допустить последствий. – Всё уже хорошо. Вас больше никто не тронет. В ответ на его слова к нему только крепче прижались. “Ну, надо же”, - подумал Кими, чувствуя телом, как гулко бьётся ее сердечко. – Можете идти? Та кивнула и всхлипнула, кусая губы. – Тогда вставайте, пойдем отсюда. Кими вскочил на ноги и помог девушке подняться. Хорошо еще, что здесь, под кроной старого дерева на утоптанной земле было посуше, а то пришлось бы счищать с одежды грязь. Девушка была на полголовы ниже, тонкая, изящная. “Надо же, каких природа создаёт!” – заметил про себя Кими. Она обхватила дрожащими руками свои плечи, пытаясь вернуть на место разорванный рукав, ее трясло. Кими снял свою куртку и накинул на нее. – Сп-пасибо… – только и смогла сказать она, кутаясь и глядя на Кими как на божество в храме. – Где вы живёте? – спросил Кими. – В Хонго, в университетском городке… –Я провожу вас. Они шли через парк в сторону выхода. Девушка боязливо оглядывалась по сторонам. – Не бойтесь, они не вернутся, – сказал Кими, – им сейчас не до вас. В ответ на это девушка схватила его за локоть и уже не выпускала. – Как вас зовут? – спросил Кими. – Мидзу, - ответила она просто, но потом поправилась. – Хино Мидзуки /Hino Mizuki. Хино – (яп.) лёд, ледяная вода. Мидзуки – (яп.) жизненная энергия воды/. – Мидзу… – повторил Кими. – Странно… Имя японское, а лицо – нет. Вы откуда родом? – Мои родители – испанцы, но живу я в Японии и ношу фамилию отчима. – Тогда понятно. Мидзуки нашла его ладонь и, сцепив с ним свои, всё ещё дрожавшие, пальцы, спросила: – А как зовут вас? – Хасанаги Кимитаро. Можно просто Кими. Они снова замолчали. На Мидзуки начало постепенно нападать оцепенение, она поникла. До Хонго было рукой подать, если ты любишь бродить по городу, но не в таком состоянии. Кими поймал такси, и вскоре они уже были на месте. – Ну вот, пришли, – Кими увидал знакомые корпуса общаг. – Вам в который? – Нет-нет! – Мидзуки растерянно оглядела себя. – Я не могу показаться там в таком виде! Кими глянул. И правда, не может. Одежда была порвана и вся в грязи, волосы растрёпаны. – Что тогда? – Я живу на первом этаже, – Мидзу попыталась пригладить спутанные волосы. – Лучше в окно. – Как скажете. Они протиснулись в “студенческий” лаз в ограде городка, подальше от посторонних взглядов. Девушка окольными путями привела Кими на место. – Это разве не мужской корпус? – Кими в недоумении смотрел на нее. – Да, конечно, – подняла та огромные и смущенные глаза. – И я здесь живу. – Ладно, – заявил Кими, вмешиваться он в это не хотел. Да и неважно было сейчас то, что девушка по каким-то странным причинам живет в мужском общежитии, наверное, к своему парню в гости хочет зайти, главное – поскорее доставить ее домой. В комнате, на фоне желтого окна, быстро мелькала туда-сюда чья-то тень. Маленький камешек, пущенный в стекло рукой Кими, привлёк внимание того, кто находился внутри. Окно широко распахнулось. – Мидзу, ты? Что так долго?! – наружу высунулась голова соседа по комнате. – Я уже начал волноваться! – И не напрасно, - Кими появился в пятачке света и подтолкнул Мидзуки к окну. – Мидзу! Что с тобой?! – пронзительный взгляд японца был устремлён на девушку. – Кодо… – жалобно всхлипнула Мидзуки. Ее дрожащая рука потянулась вверх. Тут же обе руки Кодо схватили ее и без видимых усилий подняли в воздух. Кими слегка подтолкнул, а потом подпрыгнул и, уцепившись за подоконник, подтянулся. Кодо краем глаза проследил за его движениями. Убедившись, что его помощь не потребуется, он переключился на Мидзу. – Что с тобой стряслось?! – Я… – губы Мидзуки дрогнули, она замолчала. Слёзы покатились из глаз. Она зажмурилась, будто у нее вдруг страшно разболелась голова, и приложила ладонь к виску. Видя это, Кодо поспешно усадил ее на кровать. – На нее напали, – ответил за девушку Кими, закрывая окно. – Кто?! Кто посмел?! – в голосе Кодо послышались рычащие нотки ярости. Кими пожал плечами. – Их было трое, и они мне незнакомы. Кодо обернулся к Мидзуки и несильно встряхнул ее за худенькие плечи. – Ты их знаешь? – спросил он мягко. – Да, – ответила та, пряча глаза. – Те трое, помнишь, которые… всё приставали ко мне? С третьего курса… Если бы не Кимитаро, они… они бы… – и Мидзу разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо друга. Тот утешал ее, тихонько поглаживая по голове. Кими вздохнул. – Те подонки, которые имеют наглость называть себя “тиграми”?.. – скорее сам себе шепнул Кодо. Кими тихо стоял у окна, делая вид, что его здесь нет, и изучал комнату. Он заметил на стене маску театра Но и веер, а в углу – великолепный катана на подставке. Взгляд Кими перебирал предметы и детали в комнате, говорившие о тех, кто живет здесь, и встретил взгляд Кодо, полный благодарности за спасение подруги и печать решительности не оставить это дело без “дальнейшего рассмотрения”. Для тех троих, разумеется. Кими подошел ближе, посмотрел при свете на руки Мидзуки и сказал, обращаясь к парню: – Надо обработать ссадины. Будьте любезны, принесите бинты и перекись. – Не надо! – Мидзу испуганно всхлипнула. – Надо, – сказал Кодо отеческим тоном и быстро ушёл на кухню. Кими услышал хруст ломаемых палочек для еды. Вскоре он вернулся, неся в ладонях то, что было испрошено. – Я должен смыть грязь, – Кими посмотрел на свои руки. – А вы бы… помогли снять одежду… пока. Кодо кивнул и показал рукой на дверь ванной комнаты. У Мидзу не было сил, чтобы сопротивляться, и Кодо начал, краснея и бледнея, стаскивать с Мидзуки порванную верхнюю одежду, а потом накрыл ее тёплым пледом. Одновременно в дверной проём он наблюдал за гостем. Ему бросилось в глаза, что в том, как этот парень мыл руки, было что-то профессиональное. “Врач”, – подумал Кодо и успокоился. – Оперативно! – Кими выглянул из ванной, вытирая руки пушистым полотенцем. – Ладно, приступим. Кими отметил про себя, что Мидзуки, хоть и была хрупкой, но руки у нее на поверку оказались довольно рельефными, ткань футболки обтягивала едва выраженную грудь – можно было подумать, что ее и вовсе не было. “Надо же, а я думал, только я “страдаю” этим недоразумением”, – Кими в душе горько усмехнулся. Перехватив его взгляд, Мидзу смущенно натянула плед повыше. Ссадины и синяки Мидзуки были обработаны и умело перебинтованы, а ее саму напоили снотворным. Увидав на щеках девушки разводы грязи, Кодо принялся аккуратно снимать их полотенцем. Фиалковые глаза Мидзуки засияли, впервые что-то похожее на улыбку появилось на губах. Она с благодарностью посмотрела на обоих. – Ложись давай, – Кодо склонился над кроватью, поправляя одеяло. Мидзу была тщательно укрыта и вскоре уснула. Снотворное подействовало быстро. Тогда Кодо встал. – Гансеки Кодо /Ganseki Koudo (яп.) – «гансеки» - скала, «кодо» - сухая земля/, – тихо представился он, повернувшись к Кими. – Хасанаги Кимитаро. Они отвесили друг другу традиционные поклоны. – Я у вас в неоплатном долгу. – Ну что вы! – Кими развел руками. – Такая малость! Те трое оказались обыкновенными трусами, они сбежали после первой же встречи с асфальтом. Просто мне посчастливилось оказаться там вовремя. Вот и вся моя заслуга. – Вы спасли моего друга. Благодарю вас от своего и от его имени! – Право, не стоит меня благодарить… И тут до него дошло. Кими вскинул глаза: – Друга?!! Кодо смутился и отвел взгляд. – Вы… Не подумайте ничего такого… Мидзуки, он… – Он?! Мидзу что, парень?! – Да, – не поднимая глаз от пола ответил Кодо. – Он просто так выглядит… – Как девушка? – Кими начал приходить в себя. И как это он не заметил?.. Должно быть, плед основательно прикрыл… остальное. – Да, он… Он просто… Не такой, как мы. Кими вздохнул и посмотрел еще раз на спящее существо. – Стало быть, гормоны принимает? – осведомился он. – Да… Наверное… Я в этом плохо понимаю. Кодо было неловко стоять так перед совершенно незнакомым человеком и рассказывать то, чего никто знать бы не должен. Как на допросе. Кими, пытаясь разрядить ситуацию, сказал: – Бывает, – и, повинуясь немой просьбе во взгляде Кодо, добавил: – Мой язык не болтлив. То, о чем я сегодня узнал, не выйдет из этого рта. – Я премного благодарен, – Кодо вновь склонился. – Хасанаги-сан, не откажите в любезности разделить со мной скромный ужин. Кими вспомнил, что с самого утра ничего не ел, и, немного подумав, ответил: – Пожалуй, от ужина я бы сейчас не отказался. Кодо устремился на кухню разогревать давно остывшую еду. Спустя некоторое время они сидели за столом. Кодо расспросил обо всём хорошенько, но, не узнав, видимо, ничего нового, сдвинул брови и замолчал. Кими не стал мешать ему думать. Он только сейчас почувствовал, что голоден, и приступил к рису и кусочкам тунца в соусе. – Может быть еще?! – спросил Кодо, глядя на быстро пустеющую пиалу Кими. – Не откажусь! Очень вкусно! Кодо поспешно встал, и вскоре Кими продолжил, незаметно наблюдая за ним. Типичный японец, судя по мечу, отпрыск самурайского рода, судя по манере речи – старой закалки. Ростом чуть ниже Кими, жилистый, хорошо тренированный – Кодо был похож на маленький стройный шкафчик. Под рубашкой мускулы ходили ходуном. Кими всегда немного завидовал парням в этом. Ему-то ведь пришлось немало потрудиться, чтобы мало-мальски развить свою мускулатуру. Пришлось рискнуть здоровьем и прибегнуть в свое время к стимуляторам. В разумных количествах, разумеется. Так что, теперь “на жизнь” ему хватало, и даже с избытком. Тем временем Кодо приготовил чай. – Ума не приложу, – вдруг сказал он, – как Мидзу оказался в парке? – Поймав вопрошающий взгляд Кими, он пояснил: – Вечерами у него репетиции в театре. Он актёр. Но возвращается он другой дорогой. – Значит, маска и веер принадлежат ему? – Да, – Кодо снова нахмурился. – Неужели те скоты тащили его через весь парк?! Если только… Мидзу часто ходит к морю… – его взгляд, остановившийся на Кими, был устремлён сквозь него в пространство. Необычайно сильный, плотный взгляд. Автоматически взгляд Кими стал таким же. Это подействовало отрезвляюще, и Кодо поспешно отвёл глаза. – Чего те трое добивались раньше? – поинтересовался Кими. – Раньше? – Кодо запустил руку в волосы и растрепал их, потом вздохнул. Кими думал, сколько же ему лет, девятнадцать или побольше? Совсем ещё мальчишка, но характер… Похоже, он достоин своего меча. – Мидзуки же… Он… – Кодо замялся. – Те трое ему проходу не давали, преследовали на каждом шагу. Всё время унижали гнусными предложениями! А Мидзу не может за себя постоять, значит… Я очень надеюсь, что завтра они смогут приползти в университет. – Определённо, – Кими ухмыльнулся. – Великолепно, – лицо юноши окаменело, а взгляд снова стал отсутствующим. – Завтра кое-кто заплатит по счетам. – Только смотри, не перестарайся, – склонив голову набок и незаметно переходя на “ты”, Кими взглянул на него. – Не добавляй врачам тяжёлой работы. – Врачам? – Кодо непонимающе поднял глаза. – Конечно, врачам. Не крематорам же! – А это мысль… – парень опустил подбородок на сжатый кулак руки, опиравшейся о стол. – Брось! – Кими быстро выпил остатки чая. – Садиться из-за каких-то подонков в тюрьму? Это неразумно. – Они ответят, – бесстрастно констатировал Кодо. Кими вздохнул. – Ладно. Только до реанимации не доводи. – Я постараюсь, – тихо проговорил он, обращаясь к вазочке на столе. – Но ничего обещать не буду. – Ну, ты… постарайся. Кими посмотрел на часы – половина двенадцатого. – Мне пора, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Уже довольно поздно. – Да, поздно, – Кодо встал. – Благодарю ещё раз. – Право, не за что, – Кими подошел к окну. – Я выйду здесь, пожалуй. – Хорошо, – согласился Кодо, – как скажете. Когда Кими спрыгнул вниз и собрался уже уходить, Кодо окликнул его. – Хасанаги-сан, постойте! Как мне вас разыскать? – Я был рад знакомству, но не стоит, – он улыбнулся и скрылся в ночи, послышался только удаляющийся голос. – Вы мне ничего не должны. – Как бы не так, – едва слышно прошептал Кодо, глядя на темный силуэт в свете дальнего фонаря.

***

Вот и они, наглые тупицы. Вся троица в полном составе. Какая удача! Кодо неторопливо отделился от стены и направился им наперерез. Дело было во время перерыва в рекреации университета. Вокруг – толпа. Увидев перед собой младшего студента, преградившего им путь, “тигры” удивленно переглянулись. – В чём дело?! – Эй, мелкота, с дороги! Эти слова привлекли всеобщее внимание. Движение вокруг заметно поутихло. Кодо молча буравил компанию тяжёлым ненавидящим взглядом, но с места не двигался. – Не ты ли тот выскочка, который нас разыскивал? – догадался один из “тигров”. – Да, я вас искал, – изрек Кодо, опустив подбородок ниже. Ровный тон голоса не выдавал бешеного гнева. – Ладно, чего надо? – процедил главарь сквозь зубы. – Дело есть, – Кодо сжал руку в кулак. На кисти проступили каменные мускулы, так что не осталось ни малейших сомнений о тяжести этого “дела”. Юноша вскинул голову. – Вы оскорбили и унизили моего друга. Сегодня в семь у старого тополя. У вас есть ещё полдня, – он усмехнулся, – чтобы составить завещания. Старый тополь – известное место поединков и простых разборок в студенческом городке. Тихое, спокойное, уединённое – по крайней мере, между дуэлями. Лучшие задиры были завсегдатаями этого местечка, и батальные истории занимали солидное место в университетском рейтинге слухов. Покуда “тигры” держали лидерство. В другое время они бы расхохотались первокурснику в лицо, но после вчерашнего фиаско… Вспомнив разом свою неудачу и потерев синяки, они вновь переглянулись. – И с кем же из нас ты собираешься драться? – сложив руки на груди, произнёс главарь. – Со всеми. Разом, – ни тени сомнения или страха во взгляде Кодо они не нашли. Внутри что-то неприятно шевельнулось. Ответ Кодо не интересовал, он повернулся и пошёл прочь. Подобно маленькому земляному буру, он врезался в толпу как в масло, провожаемый любопытными взглядами студентов: один против всех троих “тигров”? Такого еще не бывало. Когда вечером троица явилась на место, ее уже ожидали. Кодо стоял с опущенной головой, скрестив на груди руки и прислонившись спиной к тополю. Он был одет как обычно, но живое воображение быстро дорисовало образ мстителя из исторических пьес: кимоно и хаори с фамильным гербом, на голове – белая хатимаки с черными иероглифами. Решительности, и без того дефицитной после вчерашнего, у “тигров” резко поубавилось. – Чёрт, он же чокнутый самурай из Осаки. Я справки навел, – выругался один сквозь зубы. – Кажется, влипли, – мрачно вздохнул другой и смело шагнул в тыл своих товарищей. – Эй, вы, трусы! – рассердился главарь. – Он же один, а нас трое! Вперёд! Памятуя о том, чтобы не доводить дело до реанимации, Кодо ограничился лишь тем, что познакомил всех троих – разумеется, по очереди, - со старым тополем поближе. При этом двое отделались довольно “легко” – сотрясением мозга и вывихнутыми руками, главарю же досталось за двоих: сломанная невезучая челюсть, несколько целых ребер, поврежденная рука, и кое-что еще… репродуктивное. Дабы на будущее не повадно было. Кодо стоял над поверженными противниками и бесстрастно наблюдал, как "тигры" скулят и корчатся на земле от боли. И постепенно его всё больше охватывало брезгливое отвращение и какая-то странная пустота, как будто то, что сейчас произошло, не имеет никакого значения, никакой ценности. Не было радости, мстительного злорадства или хотя бы удовлетворения. В душе поселилась липкий, отвратительный холод. Он сплюнул под ноги, провел тыльной стороной руки по щеке, развернулся и пошел прочь. Вновь сгустились тучи, на дорожку упали первые тяжелые капли. Через несколько секунд землю накрыла рокочущая волна ливня. Вода струями стекала по волосам за шиворот, куртка быстро пропиталась ею. Кодо подставил лицо под холодные струи, пытаясь смыть с души мерзкое ощущение. Быстро стемнело. Уставший и промокший до нитки, он спустился и отыскал телефон-автомат. Вызвал скорую и еще долго стоял в будке, глядя в каком-то полузабытьи, как вода маленькими водопадами омывает стекла. Перед его мысленным взором на зыбкой поверхности струй возник образ, самый дорогой и прекрасный. От него повеяло таким родным, привычным теплом, но и теперь, как всегда, Кодо с отчаянной силой оттолкнул его. “Прости. Я не могу… Я не достоин тебя…”. Чудесное видение улыбнулось, вздрогнуло, как отражение на встревоженной водной глади, и исчезло, оставляя на сердце еще одну не зарастающую рану. Задохнувшись от отчаянного порыва, Кодо схватился рукой за грудь и вновь ощутил идущий изнутри ледяной холод, который выбросил его в реальность. Дело сделано. Надо идти домой. Проспав весь день до вечера, Мидзуки был вялым и опустошенным. Натянув одеяло до подбородка, он обреченно глядел в потолок. Сбросив промокшие насквозь куртку и рубашку и оставшись в одних джинсах, Кодо подошел к кровати. – Как ты? – тихо спросил он, опустившись перед Мидзу на колени. – Терпимо, - вздохнул тот, пряча глаза, полные слез. И вдруг Кодо поймал себя на мысли, что его рука, непослушная воле, дерзко тянется к этому волшебному, будто светящемуся Лику. Вот она коснулась лба, осторожно провела по мягким волосам. Взгляд воина наполнился странной для него нежностью. Забывшись на миг, он прошептал: – Мидзу… – А?.. – удивился Мидзуки, глаза его широко распахнулись. – Что? Безумец. Да как он осмелился?!!! Боль, холод… – Н-нет, ничего, – Кодо опустил голову и спросил совершенно обыденным тоном: – Ужинать будешь? – Я… совсем не голоден. – Вот еще! Ты сутки ничего не ел. Подожди, я мигом. Когда он ушел на кухню, Мидзуки поднялся, пошатываясь от слабости, и отправился в ванную. Через двадцать минут Кодо вернулся в комнату, держа в руках поднос. Мидзу уже сидел на кровати в одном легком домашнем кимоно и расчесывал мокрые волосы. Кодо вздрогнул и остановился в дверях. Услыхав шаги друга, Мидзуки обернулся, сиреневые пряди рассыпались по плечам, красиво обрамляя лицо, фиалковый взгляд манил, притягивал своей глубиной... Кодо почувствовал, что… сейчас он… В глазах темно. Отчаянным усилием задушив в себе желание, он шагнул к Мидзу и поставил поднос с едой рядом с ним на постель. – Вот, поешь. – А ты? – Я… позже, – ответил Кодо и поспешил скрыться в ванной. Повернул защелку. Выдохнул. Затем медленно разделся, снял купальный халатик Мидзу и приник к нему всем телом. Едва различимый сладковатый запах, исходивший от ткани, мучительно ранил сердце… Судорожный хриплый вздох… Тихо, тихо, молчи, ни звука!.. Кодо закусил губы, потом, с трудом проглатывая комок, подступивший к горлу, повесил халат на место и опустился в ванну с теплой ароматной водой, которая осталась после купания Мидзуки. – Мидзу… – одними губами произнес Кодо, ощутив ласковое прикосновение воды к своей коже. Закрыв глаза, он долго думал. Очень долго… Когда утром Мидзуки открыл глаза и сладко потянулся, Кодо уже не было. Готовый завтрак еще дымился на подносе рядом с кроватью, а на подушке лежали цветы – алая роза и две белых камелии . Листок бумаги, сложенный втрое… Не смея верить, что это происходит на самом деле, Мидзу, затаив дыхание, медленно поднял цветы, развернул письмо и прочел:       “Ласково солнце весны,       Теплом своим щедро питает       Мертвую землю,       Но утолит ее жажду       Лишь талой воды глоток…” – Что это? – не веря своим глазам, прошептал он. – Танка? Мне?.. Мне… О, Кодо… Это было подобно грому среди ясного неба! Мидзуки и представить себе не мог…