Волки идут след в след.

Утро придумал сам дьявол. Нет, конечно, каждая ночь, проведенная с Волковым, после отдавалась страшной болью в мышцах и голове, но в этот раз блядский наемник слишком перестарался, перекрывая год воздержания друг от друга безумным сексом, от которого хотелось попросту сдохнуть. Олег – несдержанный, как и сам Кирк. Всегда втрахивает с особой жесткостью и подчинением, и это не может не нравиться. Это – как особый сорт какой-то крепкой травы, послевкусие от которой держится еще пару дней, напоминая о себе ломотой и легким головокружением после очередного резкого подъема на ноги. В этот же раз у О’Райли случился конкретный передоз. Открыв глаза ему показалось, что полночи его попросту прокатывали асфальтоукладчиком, а безжалостный водитель столь безмятежно сопел позади, что не вызвал ничего, кроме приступа какого-то удовлетворенного раздражения, заставляя сержанта тихо, сдавленно застонать, в попытке пошевелить хотя бы рукой. Боже… это было слишком круто, однако признаваться в этом даже самому себе было постыдно, и ирландец не может принять иного решения, как поскорее выпутаться из медвежьих объятий и слинять обратно в Дублин, прекрасно помня обещание остаться на одну ночь. Она прошла. Теперь можно вновь прятаться от своего прошлого, еще долгое время не подходя к зеркалу, чтобы не видеть собственнических меток наемника, наверняка расцветившего почти каждый сантиметр его тела. Олег спит крепко, судя по глубокому дыханию и теплым потокам воздуха, срывающегося с приоткрытых губ и щекочущего кожу ломящей от перенапряжения шеи, и вдруг Кирк ловит себя на страшной мысли – уходить совершенно не хочется. Напротив – ему хочется перевернуться и обхватить проклятого лгуна покрепче, уткнувшись носом в мощную грудь для того, чтобы навсегда стереть эти грани и разбить те рамки, в которые они пытались загнать себя последние несколько лет. Обида никуда не делась. Саднящее чувство предательства притупилось едва ли, и О’Райли ощущает двойственность, которая была так свойственна ему в моменты присутствия рядом Волкова. Уйти или остаться? Позволить спецназовцу думать, что он победил, или вновь оставить в дураках и его и себя, покинув теплую кровать и направляясь на помощь Мердоку, который так не хотел отпускать его навстречу своей ошибке молодости, отказаться от которой с каждым годом было все сложнее и сложнее. Кирк шумно выдыхает, стараясь расслабиться, но рядом с этой горячей махиной с размеренным дыханием и широкими ладонями, обхватывающими его живот, сделать это было чертовски трудно. В комнате уже светло, а на часах, стоящих на тумбочке рядом обозначается восемь утра, и сержант теряется в ощущениях, пропуская в мозг рой отчаявшихся мыслей, бьющихся о черепную коробку с твердым намерением пробить ее к чертовой матери. Надо уходить. Это необходимо им обоим, ведь Волков явно желал провести это время раздумий в одиночестве, но Кирк помешал ему. Больше не будет, и пусть тот катится ко всем ебеням. Приходится следовать рациональному в себе, и полицейский осторожно накладывает свои пальцы на чужие кисти, размыкая хватку и мягко откатываясь в сторону, на самый край, замирая, косясь на спящего Волкова, который, лишившись объекта объятий, лишь подминает под себя руки, шумно выдыхая что-то сонное и неразборчивое. Как странно, что столь подозрительный спецназовец терял свою бдительность, засыпая с сержантом, откровенно не слыша ни одной его манипуляции, отдаваясь расслабленному ощущению спокойствия и умиротворения. Ведь Кирк прекрасно знает, что стоит другому человеку протянуть руку к спящему наемнику, и он тут же проснется, сворачивая кисть слишком наглому подлецу, поддаваясь инстинктам даже раньше, чем успеет это осознать. А еще Олег красивый. Совершенный, сука, особенно когда находится во власти Морфея, разглаживая напряженные морщины между бровей и скидывая постоянную сосредоточенность на симметричном лице. Внутри что-то возится. Что-то, чертовски похожее на жалость и совестливость. Когда Волков проснется, в этом доме не будет уже никого. Кирк никогда не прощался. Просто молча уходил в закат и появлялся лишь тогда, когда был действительно необходим. Будто чувствовал это, и никогда не опаздывал, поэтому сейчас он не будет изменять своим правилам. Разве что, совсем немного… Рука против воли тянется к взъерошенным темным волосам, приглаживая жестковатые пряди к бедовой голове, и О’Райли с искренним удовлетворением наблюдает за тем, как меняется в лице спящий Олег, неразборчиво выдохнувший нечто на грани слышимости. Он будет скучать, действительно будет, но остаться рядом не может. Поэтому и уходит до тех пор, пока Волков не проснется и не заставит изменить свое твердое решение всего одним взглядом нереальных карих глаз. В легком, почти неосязаемом полумраке, пока главный провокатор находится во власти сна, Кирку тяжело держать маску саркастичного ублюдка, которому чуждо понятие искренности, бережливости и нежности, и сержант, сам не осознавая того, наклоняется ниже, касаясь коротким поцелуем приоткрытых губ наемника, словно обрекая его на вечное спокойствие. Это было бы справедливо. Умиротворение и счастье Волков заслужил, как никто другой. Губы у Олега теплые, шершавые, имеющие свой собственный запах и привкус, но О’Райли не может задерживаться в своем поцелуе дольше, чем на пару секунд, опасаясь пробуждения хозяина дома. Он тихо соскальзывает с кровати, собирая собственные вещи и едва слышно покидая волковскую спальню, обещая себе не оборачиваться, и все же совершая тотальную ошибку, повернув голову и жадно утыкаясь глазами в спящего наемника, стискивая зубы и молча прощаясь. Кто знает, быть может, уже насовсем? В их работе нельзя было надеяться на «потом», ведь в любой момент завтра могло не наступить уже никогда. И осознание неприятно щемит в груди, заставляя сержанта стиснуть пальцы в кулак и выйти вон, тихо прикрыв за собой створку двери и бесшумно спускаясь по лестнице, словно тень человека, не издавая ни единого лишнего звука. Внизу теплее, чем в спальне, на кухне все еще горит свет, а за окном стоит холодное, ясное весеннее утро, и момента убраться лучше, чем сейчас, не представляется, но… блять, Кирк не сможет уехать, не заскочив в душ. Это выше его сил. Он слишком чистоплотен для того, чтобы ехать через полмира в состоянии «после_секса». Это явный перебор, как бы ни хотелось. Все равно Волков не продерет глаза раньше, чем через пару часов… Теплая вода смывает липкий пот и ощущение скованности, но О’Райли не может задерживаться слишком долго. Он лишь разогревает ноющие мышцы и наскоро вытирается полотенцем, кидая взгляд в зеркало, тяжело выдыхая на увиденное в нем. Половина физиономии – в темных отметинах от вчерашней драки, на шею страшно даже глянуть мельком, а укус на плече припух и начал нарывать, но это в любом случае лучше, чем могло бы быть, и Кирк быстро высовывается из ванной, прислушиваясь к обстановке, царящей в доме. Гробовая тишина. Прекрасно. Сержант быстро одевается и направляется к коридору, не забыв прихватить с кухни мобильный, накидывая куртку и затягивая высокие гриндеры, прислушиваясь к шорохам и посторонним шумам, которые раздавались почти из каждого уголка помещения. Тихие, еле слышные, их еще называют «дыханием дома», когда ты, находясь в квартире в гордом одиночестве, слышишь какие-то щелканья, скрипы и стуки. Полтергейсты? Хрена с два. Просто дом тоже имеет право жить своей жизнью. Как и все вокруг. Затянув шнуровку и застегнув молнию на одежде, Кирк спешит слиться из волковской обители, направляясь к двери и протягивая руку к ключу, торчащему в замочной скважине, как вдруг все резко идет по пизде. Его бесцеремонно хватают за плечо и дергают назад, вновь прижимая лопатками к стене, как и накануне, заставляя выпустить из груди разочарованный, негромкий стон недовольства. Блять. Надо было съебываться сразу. - Ну и куда ты собрался? – Помятая волковская рожа уже не выглядит сонной, и О’Райли лишь шумно выдыхает, проклиная свою невнимательность и осторожность Олега. Тот не нашумел ни разу, пока спускался из своей комнаты. Карие глаза светятся недоумением, недовольством и какой-то почти детской обидой, и Кирк не может долго выдерживать этого взгляда, прикрывая веки и отворачиваясь в сторону, кривя губы от собственного провала. - Я уезжаю. Была обговорена одна ночь. И прекрати уже прижимать меня к стене при каждом удобном случае. – Сержант упирается рукой, вновь затянутой в перчатку, в грудь Олега и старается отстранить того от себя. Тот, кажется, не собирается уступать, поэтому просто двигается вперед и с совершенной наглостью поддевает копа, словно игрушку подкидывая того выше по стене, буквально заставляя скрестить ноги на своей пояснице, придерживая под бедра и сверля шоколадными глазами вызывающие, разноцветные. – Что, пытаешься пробудить во мне совестливые чувства? Не выйдет, Волков. – Нельзя сказать, что Кирк недоволен до крайней степени, но провал собственного плана вовсе не делает ему погоды. Он лишь откидывается на стену лопатками и чуть склоняет голову набок, разглядывая лицо Олега и ожидая от него дальнейших действий, пристроив руки на оголенных плечах. Сволочь, ведь еще и брюки свои успел натянуть… - И ты решил сделать это молча. По-ирландски, как всегда, да? – Наемник не зол, а спокоен, и лишь слегка разочарован в предсказуемости партнера, который вновь собирался слиться, не сказав ни слова. - Я не слишком хорошо умею прощаться. – Жмет плечами О’Райли, слегка ухмыляясь и слишком странно для самого себя не испытывая ни намека на ярость или желание вмазать бесцеремонному наглецу. – Но для тебя могу сделать исключение, раз уж ты так хочешь. – Вид только что проснувшегося, почти обиженного Волкова совершенно не располагал к сарказму, но Кирк и здесь не стал им пренебрегать, не задевая, а, скорее, просто выражая его по привычке. Пальцы в черной коже неосознанно зарываются в темную шевелюру спецназовца, и сержант позволяет своему лицу принять снисходительное выражение, оглаживая затылок мужчины, даже не понимая, что делает это почти что бережно. - Я не этого сейчас хочу. – Резко меняется в своем лице Волков, опуская глаза и разглядывая красную вставку на куртке Кирка, едва заметно прикусывая нижнюю губу и явно собираясь с мыслями. - Боже, только не говори, что тебе не хватило вчерашнего. У меня и так все тело болит. Отстань, а? – Моментально расфыркался О’Райли, прекрасно понимая, куда сейчас клонит Волков, и стараясь увести его от этой темы, всеми силами кося под дурачка. - Завали, а? Как будто сам не знаешь, что я не об этом. – Олег прижимается чуть теснее, заставляя развести ноющие в мышцах ноги и поморщиться от болевых ощущений, всматриваясь в разноцветные глаза, всей серьезностью своего вида призывая засунуть театральность куда подальше. От этого хочется скулить, хочется закатить глаза и двинуть наемнику по башке за то, что всегда слишком вовремя лез со своими скрытыми предложениями. - Нет, Волков. Блять, нет. Мы договаривались, меня ждут, и вообще иди нахуй, я уже пожалел, что остался вчера. – Кирк дергается, в попытке вырваться, ударяя спецназовца по плечу ладонью, приводя того в чувства, но тому, кажется, наплевать. Он лишь прижимает сильнее и смотрит снизу вверх своими невъебическими щенячьими глазами. - Ой, да брось. Как будто сам не хочешь остаться. Мердок и без тебя перебьется на несколько дней, незаменимых людей не бывает. – Волков словно сам пытается оправдать собственные слова, и О’Райли лишь шире распахивает глаза, обалдевая от такой наглости и даже переставая сопротивляться. - Ты совсем сдурел? Какие к черту «несколько дней»? Какой «перебьется»? Сам уже не знаешь, чего хочешь! Пусти, блять, и я поехал отсюда, а то еще заражусь твоей шизой. – Кирк выгибается в сторону, разжимая ноги на пояснице Олега, но тот единым рывком возвращает все на место, придвигаясь к бледному лицу почти вплотную, щуря глаза и явно пытаясь распознать такую очевидную для него ложь. - Хотел бы – свалил бы сразу. Или, еще лучше – вчера. Зачем было оставаться? Ты сам проебался Кирк, и прекрати доказывать мне, что это я чокнулся. Будто ты сам хочешь этого меньше, чем я. – Волков шипит прямо в лицо, и сержант лишь жмурится, обреченно выдыхая и качая головой, вновь ломаясь на сотни деталек, собрать которые с каждым разом становится все сложнее. Наемник прав. Кирк хочет остаться. Даже нет, не так. Ему не хочется уходить от Волкова. Было бы круто, если бы он поехал с ним, но он понимает, что Олег не зря ныкался все это время. Он – скрытая мощь, которую Разумовский прячет от посторонних глаз, он – его главная фигура, таящаяся в тени, удобство и сила, и он не сможет притащить этого «слона» на территорию Ирландии, тут же оповещая всех, что наемник жив и здоров. И снова все рушится. Все устои, принципы, вся решительность, как и тогда, в чертовом баре на Хэллоуин, когда он вопреки всем собственным законам позволил дать себе волю. - Небо не упадет на землю, если ты задержишься еще на какое-то время. – Волкову и самому непривычно просить. Кирк видит, как тот нервничает, как подбирает слова и пытается оставаться все таким же сильным и беспристрастным, кидая претензии, нападая, лишь бы скрыть столь очевидное для них обоих. О’Райли молчит. Лишь водит скулами туда-сюда, перетирая между зубов собственные решения, перестраивая их уже на иной лад. Если он останется – то покажет свою слабость, но ведь хочется, блять, так какого хуя он должен себе отказывать? Он и так слишком часто вгоняет себя в рамки обязательств и непременного выполнения своих обязанностей. Не пойти бы всем им в задницу? - Хуй с тобой. Но перед Мердоком будешь отчитываться сам. Тебе ясно? – Кирк щурится и несильно ударяет Волкова по подбородку согнутым указательным пальцем, заставляя обратить внимание на собственные слова, игнорируя наглую, самодовольную улыбку волчьей рожи напротив. - Ясно, сэр. Более чем. – Продолжает победно улыбаться Олег, наклоняя голову и ведя кончиком носа по сжатым костяшкам копа, шумно выдыхая, заставляя почувствовать тепло даже сквозь толстую черную кожу перчаток. О’Райли ощущает легкую дрожь в пальцах. Руки… самое уязвимое его место. Именно поэтому, защищая собственные кисти, сержант всегда расхаживал в перчатках, словно пресекая все посягательства на корню. И блядский наемник всегда знал, чем можно было манипулировать. Даже легкое касание вызывало бурю эмоций, но сейчас Волков не настроен ни на что большее, чем то, что он уже получил, поэтому, довольный, он тянется вперед, бесцеремонно накрывая губами угол рта Кирка, не переходя грань дозволенного, но и как бы намекая на то, что он, блять, молодец, и он снова взял свое. От этого захотелось ему треснуть, но О’Райли лишь шумно втягивает носом чужое дыхание, в который раз отмечая, что от Олега по утрам пахло точно так же, как и в любое другое время суток. Кажется, выражение про нагадивших во рту кошек ему было вовсе не знакомо. Привлекательный во всех отношениях засранец. - Рад, упырь? А теперь поставь меня на место и отвали. А то я скоро забуду, как самостоятельно на ногах держаться. – Кирк упирается ладонями в плечи Олега и отталкивает того от себя, опуская ноющие ноги на пол, ощущая, как разжимается чужая хватка. Волков, собственно, задерживаться не собирался. Просто молча развернулся и направился в ванную, оставляя сержанта наедине со своими неразборчивыми и противоречивыми чувствами, которые разрывали голову на части. Вот ведь блять. Он опять проебался. * * * Олег не помнит, когда он в последний раз спал так спокойно и глубоко, как в эту ночь, прижимая к себе разгоряченное и влажное тело сержанта, зарываясь носом в светлые, короткие волосы, дыша его запахом до самого утра. Этот запах – словно наркотик, затуманивающий сознание, не позволяющий проснуться или оторваться от Кирка, лишь притягивая его ближе, обхватывая рукой до онемения и покалывания в пальцах. Волков в принципе не помнит, когда последний раз спал с О’Райли вот так – на одной кровати, словно они были едва ли не самыми страстными и безбашенными любовниками своих стран. Он уже и забыл, что значит – обнимать его, будить по утрам, слыша в ответ сдержанный мат и получая ладонью по лицу в момент, когда наемник тянулся к чужим губам, совершенно забывая, что Кирк – есть Кирк – мерзкая и блядская сущность, позволяющая себя трахать, и до полусмерти запрещающая себя целовать. «Убери свой ебальник, Волков» - шипел этот недобитый боец Гарды, отмахиваясь от лохматой спецназовской башки, что нарисовалась в поле его сонного зрения с самого утра, пытаясь воспользоваться тем, что сержант был выдернут из жесткой реальности под властью морфеевых чар. Чертов недоделанный мутант – он даже не мог сделать вид, что спит и не чувствует, будучи зная, как Олег нуждается во всей этой тошнотворике, которая выводит Кирка из себя каждый раз до потери пульса и нервного подрагиваниях в длинных, музыкальных пальцах. Олегу хочется обнимать, а не вжимать, иной раз ему хочется просто подойти и зарыться носом в чужие волосы без ущерба для собственного здоровья, Олег хочет целовать, чтобы чувствовать, что все не просто так, а Кирк… Кирк уверенно делает все для того, чтобы так оно и было. Вкладывает все силы, чтобы это «просто так» было самым нормальным и очевидным, не желая признавать своей собственной привязанности. Да он скорее женится на ком-то, чем согласится с тем фактом, что с наемником их связывает нечто большее, чем тупое партнерство и охуенный секс. С Кирком трудно. Его трудно терпеть, трудно склонять к своему мнению, трудно даже трахать, но в этом и заключается вся суть их совместного сосуществования. Это добавляет остроты, это вносит в каждые будни разнообразие, цвет, яркость и ту самую толику первобытности, которая была утеряна почти каждым штампованным придурком в этом ебаническом мире. Желание быть рядом с этим человеком всегда граничило со жгучей мечтой закопать сержанта в сыром бетоне живьем, наскоряк нацарапав на серой толще символ «детей», словно поставив этой бляди вечный памятник. И Волков закопал бы, будь он менее терпелив и чуть более вспыльчив. И почему О’Райли так не вел себя с Мердоком? Почему не посылал его нахуй, почему не давал подзатыльники и не спорил до хрипоты в голосе? Почему? Потому что знает – с МакАлистером лучше не шутить, ему лучше не перечить, лучше не задевать его интересы и не пытаться навязывать свои. При появлении непосредственного шефа мутант всегда затихал, вытягивался в струну и вместо вечного презрения на бледном ебле выражал холодность, спокойствие и готовность пойти за ним куда угодно. Не сказать, конечно, что Волков ревновал… просто порой заебывало быть «тупой волчьей башкой», хотелось какого-никакого, но уважения. Однако с таким, как Кирк, уважение ему бы досталось лишь после смерти, да и то только в том случае, если бы он в одиночку уничтожил всю русскую полицию во главе с ненавистным оборотню в погонах Громом. Кирк – несносная мразь и самый настоящий сучий выблядок, но губы именно этого выблядка солдат удачи сейчас накрывает своими губами, чувствуя напряжение сержанта, отдающееся даже в его бедрах и икрах, которыми он крепко вжимается в торс Волкова. Он ворчит, скалится, всеми силами старается показать пренебрежение, и, в итоге, сдается, ломаясь под напором карих глаз и щенячьего взгляда, которые Волков за всю свою жизнь отточил до автоматического срабатывания в любой критической ситуации. И хочется схватить мужчину за кисти, вызывая волну противоречий, и вжать белобрысую тварь в стену, вытрахивая этот вечно-недовольный и сквернословящий рот поцелуем, от которого ему бы потом еще долго пришлось вздрагивать, но… Олег лишь отступает, направляясь в душ, чувствуя, как неосознанно теплеет в груди от согласия полицейского. Сержант - ублюдок, он хотел уехать, даже не попрощавшись, и хорошо, что у Волкова такой чуткий сон, ибо в противном случае он и правда смог бы слинять, и тогда у наемника не осталось бы ни малейшего шанса на остатки адекватного отпуска в этой питерской глуши. Кирк редко бывает собой. Редко, от слова «никогда». Еще ни разу Олег не видел то, как он улыбается. Улыбается именно ему, да и в общих чертах подобное проявление было не свойственно этому выходцу из Зоны Отчуждения, который всегда ходил с таким лицом, будто это при нем произошла Чернобыльская катастрофа со всеми ее вытекающими. Конечно, была парочка раз, когда Волк замечал на этой физиономии улыбку, но это было чертовски давно, и относилось вовсе не к складывающемуся порядку вещей – тогда О‘Райли обучал Кристофера МакАлистера правильному вязанию узлов для крепления. Мальчишка пыхтел, старался, и тогда, думая, что его никто не видит, Кирк позволил себе улыбку. Кривую, всего одним углом рта, неумелую и сумбурную, но такую настоящую, что Волков тогда охуел прямо на месте, стараясь запечатлеть это зрелище в своей голове навсегда. С Крисом он вообще был другим человеком. Вроде все той же длинноногой блядью со взглядом серийного маньяка, но что-то уловимо менялось в нем, когда мальчишка оказывался в поле его зрения. МакАлистер старший без зазрения совести доверял племянника светловолосой няньке, которая при желании могла и ужин сварганить и спать уложить, чем, собственно, он и занимался, пока Кристофер креп и обучался в рядах «детей» почти наравне со всеми. Кирк не был против, но часто цапался с Мердоком насчет того, что мальчишке еще слишком рано давать в руки оружие. Однажды Волков стал свидетелем их общей ссоры. Сержант и лидер ДСП ругались, словно старые супруги, размахивая руками и то и дело указывая на Кристофера, который, держа в руках дядин пистолет, робко сметал ножкой осколки с дорогого персидского ковра, привезенного Мердоком еще хуй знает сколько лет назад. В те моменты О’Райли был настоящим. Таким, каким создала его природа, таким, каким он ощущал себя, раскрываясь и шаг за шагом обучая сына покойного Лиама хитростям, уловкам и просто основам. Он мог заснуть с ним прямо на диване в большой гостиной с жуткими картинами во вкусе МакАлистера, мог таскать его на своей шее, словно игрушку, мог заставлять его причесываться и отчитывать за очередную испорченную вещь, а потом проводить лохматую макушку за дверь и снова прищурить глаза, ожесточаясь лицом и впериваясь разноцветными глазами в лицо наемника, вызывающе вскидывая бровь. Мол: «Что уставился? Я что, должен с ним, как с тобой-размондяем, общаться?». Олег в такие моменты лишь жал плечами и возвращался к своим делам, стараясь выкинуть из головы картину спящего Кирка с раскрытой книжкой на груди, и устроившегося у него на животе пацана, который так и не дослушал очередную историю Джека Лондона, вырубаясь прямо на лучшем друге собственного дядюшки. А после этого он всеми силами пытался доказать, что он – не верблюд… Теплая вода смывает остатки ночи, и Волков бегло оценивает нанесенный ему ущерб, отметив про себя, что все могло быть многим хуже, оперативно заканчивая помывку и вытираясь, снова влезая в брюки и выходя из душной ванной, направляясь на кухню для того, чтобы застать там О’Райли. О’Райли, который кинул себе в рот горсть продолговатых, светлых капсул, запивая их махом и всего в пару глотков. - Блять, какого хера ты снова делаешь? – Громко спрашивает Олег, и лишь едва успевает подхватить длинный стакан, выпавший из разжавшихся пальцев, грозящийся обрызгать чистый пол кухни сотней десятков мелких, опасных осколков. - Ты придурок что ли? Что ты так орешь? – Кирк не замечает, как срывается на акцент, сминая в руках пачку Ксанакса и засовывая его в карман кофты, недовольно косясь на Волкова, который боролся с собой в эту секунду, надеясь, что его сил хватит, чтобы не выплеснуть остатки воды сержанту в лицо. - Ты же сказал, что завязал с этой дрянью! – Наемник скрипит зубами, кривится лицом и делает шаг к полицейскому, хватая того за плечо и получая взамен лишь кошачье шипение и удар по запястью, поднимая руку на уровень своей груди, неосознанно давая понять, что пока что он сдается и больше лапать сержанта не будет. - Это было давно, Волков. И нехуй строить из себя заботливую мамочку, тебе это не к лицу. Больше похож на идиота. – Фыркает Кирк, выхватывая стакан из чужих пальцев, опустошая его и отставляя на мойку, подходя к подоконнику и запрыгивая на него, доставая из кармана пачку волковских сигарет, прикуривая его же зажигалкой и жадно затягиваясь, обхватывая фильтр бледными, тонкими губами. - А ты считаешь, что мне насрать, верно, Кирк? – Щурится Олег, скрещивая руки на груди и подходя ближе к вице-лидеру ирландской ОПГ, вставая прямо перед ним, нервируя своим присутствием, заставляя пальцы подрагивать чуть сильнее, чем обычно. - Я считаю, что это было бы верным решением с твоей стороны. Я не лезу в твои дела. Ты не лезь в мои. И все будет хорошо. – Сержант выпускает изо рта тонкую струйку дыма, и Волков давит в себе желание выкинуть это тело прямо из окна на частокол забора, припечатывая сверху грузом, чтобы не мог подняться. - Ты можешь хотя бы не пить этот ебаный Ксанакс? От него же ебаническая побочка, Кирк, неужели тебе ни капли не жаль свое и без того паскудное здоровье? – Олег настойчив, и он тянет руку к оттопыренному карману, тут же получая по ней шлепком длинной, тяжелой ладони, шипя и одергивая назад, тряся кистью в воздухе. - Я сам разберусь, что мне пить, а что нет. Ясно? – О’Райли вызывающе вскидывает подбородок, и Волков лишь закатывает глаза, пообещав себе разобраться с этим позже, а не в тот момент, когда Кирк чувствует себя Великим и Всемогущим, сделав наемнику поблажку и снисхождение, оставаясь в этом задрипанном особнячке рядом с ним по его же просьбе. Хотя, как казалось Волкову - это бы самый настоящий шантаж... Спецназовец с плохо скрываемым раздражением в глазах наблюдает за растянувшимся в ухмылке ртом, за тем, как тонкие пальцы обхватывали сигарету, и как вызывающе блестели разноцветные глаза на помятом, расцвеченном кровоподтеками лице, больше представляя себе не оборотня в погонах, а местную дворовую шпану, делавшую перекур между массовыми стрелками на самое настоящие выживание. Сейчас он чувствует себя победителем, чувствует себя вершителем судеб и самым настоящим громобоем, однако на деле Волков знал всю цену этим эмоциям. И цена эта была – грош. Ну ничего, Кирк, как только ты расслабишься хотя бы на минуту – игра пойдет уже по волковским правилам, это он может пообещать.