***
— Зачем ты ей сказал? Помолчать не мог? Видишь, к чему это привело? — из-за двери доносится рассерженный голос Прим. Меня накачали успокоительным, и соображать получается с трудом. — Она все равно рано или поздно узнала бы, не от нас, так от кого-нибудь другого. Уверен, она тебя за то, что говорить не хотела, по головке не погладит! Странно, моя сестра и лучший друг спорят друг с другом? Никогда такого не было. Прим всегда считала Гейла братом, но я знаю, что она немного побаивалась его — еще бы, он ведь такой большой и взрослый! А сейчас запросто с ним спорит… Они входят в палату, и Гейл садится у моей кровати. — Ну и напугала же ты нас, Кис-кис! Больше так не делай, хорошо? — на губах ласковая улыбка, но я замечаю, как он устал. Лицо осунулось, кожа бледная, под серыми глазами залегли глубокие тени. Пытаюсь приподняться и вижу, что рука у него на перевязи. — Ты ранен? — ахаю я. — Пустяки, сквозное в руку. Даже не почувствовал. Это все ерунда, Кис-кис, не переживай. Самое главное — мы вас вытащили. Внезапно меня охватывает гнев. Кого нас? Нас больше нет, я одна. Зачем он забрал меня оттуда? Зачем рисковал жизнью? Я должна была остаться там навсегда. Ведь Пит же остался. Его оттуда уже не спасти… Хотя, если подумать, я до сих пор в том подвале. Закрываю глаза — и каждый раз вижу бетонные стены в крови. — Зачем вы пришли за мной? — тихо, сквозь зубы произношу я. — Зачем? Слишком поздно, Гейл! Ты должен был оставить меня, я должна была остаться там! — совсем выхожу из себя, начинаю кричать, извиваться, колочу руками по кровати. Видимо, успокоительное все же не подействовало. — Китнисс, ты о чем? Что значит поздно? — он пытается перекричать меня. — То и значит! Вы опоздали! Его больше нет… — дикий вой заполняет палату. — Кого? — Гейл смотрит на меня, как на сумасшедшую, и я прихожу в ярость. — Пита! — ору я так, что Прим от испуга подпрыгивает, а Гейл морщится. — Он умер! У меня на руках умер! Поздно, поздно… — я отворачиваюсь к стене, но Гейл обхватывает мое лицо руками и заставляет посмотреть на себя. Он абсолютно серьезен. — Китнисс, послушай, — пытаюсь отвернуться, но он не дает: — Да послушай же ты! Пит жив. Он в соседней палате. Пришел в себя несколько дней назад, и сейчас идет на поправку. — Зачем обманывать?! Он умер! — я вновь вспоминаю, как потухли голубые глаза, как его тело вырвали у меня миротворцы, и давлюсь слезами. — Я тебе хоть раз лгал? — спокойно спрашивает Гейл, и отпускает мое лицо. Поток слез постепенно ослабевает, и я задумываюсь. Гейл мне никогда не лгал. Я доверяю ему, как самой себе. А это значит… Жив. В соседней палате. Дышит. Улыбается. Жив. — Пусти меня к нему! — пытаюсь подняться, в глазах резко темнеет, и я падаю обратно на подушку. Грудь разрывает от боли, слезы не дают дышать, сердце будто скоро выпрыгнет из груди. — Пусти! Я должна увидеть… — Ну, ну, не так быстро, Кис-кис. Для начала вам обоим надо прийти в себя, подлечиться, а потом он сам тебя навестит. — Ты с ним говорил? — я полностью ошеломлена. — Как он?! — Говорил. Когда мы нашли его, он был в тяжелом состоянии, еле вынесли из Центра, думали, умрет. Все обошлось. Он беспокоился о тебе, — у Гейла что-то пищит на руке, и он делает извиняющийся жест. — Нужно идти в штаб. Я скоро вернусь. Потрепав меня по руке, он уходит, и я остаюсь с сестрой. Рассматриваю девочку сквозь застилающие глаза слезы, замечаю неуловимые изменения в ее облике. Она выглядит теперь гораздо старше своих лет — и такая красивая! Светлые волосы уложены в замысловатую косу — наверняка мама постаралась. — Прошу, пусти, хоть на минутку… Только взглянуть на него… — Китнисс, вы оба еще слишком слабы, а ты к тому же была тяжело ранена, — она заставляет выпить горькое лекарство и начинает рассказывать обо всем, что я пропустила, но я не могу думать ни о чем, кроме Пита. Как это возможно? Он, навеки потерянный, лишенный жизни, чудом возвращен ко мне? Как поверить в это безумие? Одно я знаю точно: обман пережить не смогу. Прислушиваюсь к тихому голосу сестренки: — Когда ты выстрелила в силовое поле, экран сразу погас и во всем дистрикте стало ужасно тихо. Мы дико испугались. Гейл нас спас, он стал собирать людей, кого только смог, и мы убежали в лес. Было очень страшно, мы видели, как горят дома, слышали крики. Ты не представляешь, каково было на это смотреть! — у Прим на глазах сверкают слезы. — Они бросали бомбы на бегущих по дороге людей, а мы не могли никого спасти… Три дня удалось продержаться в лесу, мы помогали раненым, как могли, мужчины охотились. Потом всех забрали сюда. Здешние жители позаботились о нас, дали кров и еду. А потом мы узнали, что вас с Питом увезли в Капитолий… Что тут началось… Гейл кричал, требовал, чтоб за вами сейчас же послали… И Хеймитч требовал, и Плутарх… А Койн не соглашалась, говорила, что не хочет рисковать солдатами. — Койн? — перебиваю я. — Это кто? — Президент Тринадцатого. Она очень строгая, но справедливая. Ты с ней познакомишься, думаю, она тебе понравится. Так вот, мы все ждали, когда уже можно будет вас вытащить. Боялись, что вы долго не продержитесь, и послали в Капитолий шпионов, чтобы вас предупредить… Плутарх все же убедил Койн рискнуть. Нужно было отвлечь Сноу от того места, где вас держали, и решено было бомбить правительственные здания. Специально для вас создали отряд из тридцати человек. Только троим удалось спастись – тем, кто вытаскивал тебя, Пита и Энни. Остальные остались, чтобы прикрыть их, и погибли… Еще два планолета потеряли. Прим замолкает, и с отсутствующим выражением смотрит на шкафчик с лекарствами. Ее рука машинально перебирает мои темные локоны. Я разглядываю палату. Похоже, госпиталь здесь совсем не отличается от капитолийских — повсюду современная техника, шкафчики забиты лекарствами, помещение выглядит идеально чистым. — Как это возможно? — спрашиваю я сестру. — То есть… Как Тринадцатый скрыл все это от Капитолия? Он не был разрушен? — Только наземные постройки. Мы сейчас под землей, Китнисс, тут целый город, и чего только нет! Ты сама скоро увидишь, — в ее взгляде читается воодушевление, но у меня падает сердце. Под землей. Снова в каменном мешке. А я, наивная, надеялась выбраться в лес, вдохнуть свежий воздух, увидеть небо и облака… Если бы Пит был мертв, убежала бы, не раздумывая, но парень здесь, в соседней палате, а значит, я должна быть там же, где и он. Должно быть, мне не удается скрыть от Прим своего разочарования, потому что она аккуратно обнимает меня, стараясь не потревожить раны: — Не переживай, ты скоро привыкнешь. Мы уже освоились. Сэй работает на кухне, нас с мамой взяли в госпиталь. Дети ходят в школу. Но… Все равно чувствую себя здесь чужой. Жду, пока подействует снотворное и пытаюсь примириться со страшной правдой: мы теперь везде чужие, одинокие скитальцы, потерявшие Родину, и нет у нас дома, и не будет больше…***
Серое небо затянуто густыми свинцовыми тучами, и от этого Шлак кажется еще более мрачным и неприглядным. Ледяной ветер пробирает до костей, и я плотнее запахиваю отцовскую куртку. Самый бедный район Двенадцатого дистрикта выглядит так же, как и всегда, единственное отличие — сейчас здесь абсолютно пусто. Нет шахтеров, спешащих домой с очередной смены, нет женщин, возвращающихся из Котла, на дороге не бегают и не кричат чумазые дети. Я совершенно одна. С неба падает что-то белое, невесомое, пушистые хлопья ложатся на плечи и волосы. Не сразу я понимаю, что горячие, оставляющие серые следы на коже, хлопья — не снег вовсе, а пепел. Откуда он тут взялся, что-то горит? Пытаюсь отряхнуться — ничего не выходит. Вокруг страшная, гнетущая тишина, которую нарушают лишь завывания ветра в окнах домов. Ужас сковывает сердце. Бегу со всех ног к нашему старому дому — где Прим, где мама? Он стоит на своем месте — все такой же неказистый, серый, некрасивый домишка, как и все прочие постройки в дистрикте. Пепла становится больше, горячие хлопья непрерывно валят сверху, и я начинаю задыхаться. Внезапно черная тень накрывает небо, и я задираю голову. Огромное воздушное судно видит прямо над моим жилищем, и тут что-то маленькое падает на крышу. В следующий миг мой старый дом сжирает пламя, из окон вырывается огонь, кровля рушится, и вот уже нет этого дома, где мы были счастливы, где долгие годы звучали веселый смех и песни, от него осталось одно лишь пепелище. В панике бегу к Дому правосудия, глаза застилает пелена слез, почти не могу дышать и ничего не вижу — повсюду один лишь горячий пепел. Теперь я нахожу жителей — они все собрались на площади, лица у всех серые, в глазах никаких эмоций. — Прим! Прим! — срываю голос я, но потом нахожу сестру, она стоит неподалеку от меня, мама прижимает ее к себе. Бегу к ним, расталкивая людей, и тут черная тень накрывает площадь. С тихим свистом в толпу летят бомбы. Пламя пожирает нас. — Китнисс! Китнисс! — не сразу понимаю, что я сижу на коленях, обхватив голову руками, и пронзительно, истошно воплю. В плечо вонзается игла… Так проходят дни. Каждую ночь ледяные пальцы кошмаров утаскивают в свой безумный мир, там меня преследует Сноу, и каждую ночь Пит умирает от его руки. Или Прим гибнет в огне. Однажды от истошных криков я окончательно теряю голос; больше не могу переносить этот ужас, решаю любыми способами перестать спать, и тогда врачам приходится накачивать меня снотворным, но и оно слабо помогает. Наверное, я сошла с ума, мечтаю, чтобы все эти ужасы происходили лишь в голове, и никто не страдал по моей вине. Не хочу поправляться, но молодое тело, несмотря ни на что, возвращает силы, багровые гематомы постепенно сходят с кожи, шрамы бледнеют. Прим почти все время со мной — кормит, поит, заставляет принимать лекарства — пожалуй, лучшей сиделки нет на всем белом свете. Я не могу оставаться в палате одна, и, когда сестре приходится отлучаться, у меня случаются срывы. Представляю, как я выгляжу со стороны — тощая, изуродованная, с сорванным от бесконечных воплей голосом — жуткое зрелище. В перерывах между кошмарами отчаянно зову Пита, но он не приходит. — Он еще в постели, ему нельзя вставать, — убеждает сестра. — Он ведь в коме две недели пролежал, дай ему время! Наверняка это все ложь. Ко мне приходят другие, совершенно ненужные посетители, и в конце концов я начинаю утомляться. Больше всего раздражает то, как они смотрят на меня — как распахиваются от горечи и жалости их глаза, когда они видят мое иссушенное, истерзанное, исполосованное шрамами тело. Выражение лиц меняется, когда они натыкаются на шрам, таращатся на него несколько секунд, и затем стыдливо отводят глаза. Лучше бы оставили меня в покое, но они не прекращают ходить. Сначала мама — тонкие губы как всегда поджаты, в волосах появилась серебристая прядь. Я и не думала, что она так за меня переживала… Хотя, возможно, это из-за нашего дистрикта. Она подходит к моей кровати, лицо ее спокойно, но из глаз внезапно начинают литься слезы. — Мам, не плачь… Видишь, я жива, Сноу меня не одолел, — она прижимает к щеке мою руку, обжигая ее слезами. Потом Хеймитч. Ловлю себя на мысли, что даже немного соскучилась, хоть и продолжаю злиться. Ментор тоже выглядит неважно — сильно похудел, будто засох, так что серый костюм висит на нем мешком, на лице отчетливо видны глубокие морщины, глаза ввалились. — У них тут выпивка под запретом, но твоя мама мне иногда из больницы спирт тайком выдает, — ментор заговорщицки подмигивает. — Зачем пришел? — сердито спрашиваю я. — Спирта в моей палате наверняка нет, и утомлять меня своими извинениями не надо, — отворачиваюсь к стене. — Я и не виноват ни в чем, чтоб извиняться! Слушай, солнышко, у тебя проблемы. Койн хочет отправить Пита под трибунал. Это еще что за новости?! Я еще не вполне поверила в то, что он действительно выжил, а его уже хотят вновь отнять?! — Из-за того ролика, — продолжает Хеймитч, — где он требовал от дистриктов покорности. Она посчитала, что это военное преступление. — Пусть попробует хоть пальцем его тронуть! — шиплю я. Больше я никогда не позволю причинить ему боль, перегрызу им всем глотки, выцарапаю глаза, вырву сердца, но не подпущу к нему никого. — Если ей так хочется вершить суд, я сама пойду под этот их трибунал! — Вот, узнаю прежнюю Китнисс, — улыбается ментор. — Все такая же колючка. А то ты что-то раскисла совсем. — Посмотрела бы я на тебя, если бы ты побывал в гостях у Сноу! — Нет, спасибо, мне и тут неплохо живется, — он поднимается и начинает рыться в шкафчиках — видимо, все еще лелеет надежду найти спиртное. — Но с выпивкой было бы еще лучше… Впрочем, поиски заканчиваются провалом — приход Прим вынуждает его поспешно ретироваться. Сестренка сердится на ментора, и это даже вызывает у меня улыбку. Последним приходит Плутарх, и мне несложно догадаться, зачем. Затаенный гнев, который я до сих пор прятала глубоко внутри себя, грозит вырваться наружу, я больше не могу его сдерживать. — Господин Хэвенсби, и вы здесь. Признаться, я удивлена. Мне казалось, Сноу давно казнил вас. Зачем вы пришли? Извинения мне ваши не нужны, идите лучше к Питу каяться. Можно сказать, я-то вообще легко отделалась. — Я пришел не за этим, мисс Эвердин. То, что произошло, целиком на нашей совести, и мы этого не отрицаем. Я лишь хочу, чтоб вы знали: случившееся — наша ужасная ошибка. Мы изначально хотели вытащить вас с арены, успешно подняли на борт Джоанну, Финника и Бити, собирались лететь за вами, но президент Сноу оказался проворнее, чем мы думали. Он направил к арене десяток истребителей. В нашем распоряжении было лишь пять планолетов, мы не смогли бы отразить атаку. А когда вернулись за вами, было уже поздно. Молчу. Не желаю слышать ничьих оправданий, они не исцелят мою изорванную в клочья душу, не избавят от кошмаров, от жуткого страха вновь потерять Пита. — Что вам нужно? — устало спрашиваю я. Как они все меня утомили… — Койн согласилась организовать операцию по вашему спасению, но у нее было условие. Вы должны сотрудничать с нами. Вы все еще остаетесь символом, и все еще нужны восставшим. — Как мило с ее стороны. Вот только я не желаю иметь ничего общего с людьми, которым не доверяю. И уж тем более с теми, кто угрожает Питу! — безумная гримаса искажает мое лицо, перед глазами стоит красная пелена. Еще немного, и я совсем потеряю рассудок. Что же со мной творится? Стоит лишь подумать о том, что Питу могут причинить вред, и я готова разорвать им всем глотки. — Мисс Эвердин, уверен, все разногласия можно обсудить… — В дистриктах знают, что я была в плену? — Да, мы решили не скрывать правду, все равно они рано или поздно узнали бы. Мы боялись, что Сноу начнет использовать вас в своих целях и собьет с толку повстанцев. — Он пытался. Хотел заставить меня убедить восставших сложить оружие. Он чуть не убил Пита у меня на глазах! А я все равно не смогла… Плутарх с облегчением вздыхает. — Тем лучше для нас. Как только поправитесь, примемся за работу, — мужчина встает, и направляется к двери. — Разве я сказала, что согласна? — произношу резко. Он останавливается. — Прежней Китнисс больше нет, Сноу убил ее там, в том подвале, когда у нее на руках Пит истекал кровью. А нынешняя вряд ли вам поможет. Посмотрите, какой я стала! Я знаю, что вам нужно. Вам нужен огонь. А его больше нет, внутри у меня все выгорело дотла! Это не моя война, я ее не хотела и не желаю сейчас. У меня лишь одна мечта — забыть все, как страшный сон! — срываюсь на визг, и мой крик эхом гуляет по палате. — Война началась с вас, Сойка, вам ее и кончать. И неужели вы думаете, что Сноу оставит вас в покое? — он пристально смотрит на меня. — У нас нет пути назад. Или мы победим, или нас сотрут с лица Земли. Неужели вы этого хотите? — он хлопает дверью. Его слова выбивают меня из колеи, и следующие несколько дней я не могу думать ни о чем другом. Распорядитель прав, Сноу от меня не отстанет никогда, пока он жив, все, кого я люблю, в опасности. Но что мне делать, если любая мысль о том, чтобы вновь столкнуться с ним, приводит в дикий ужас, и все, чего я хочу — убежать так далеко, как только смогу, чтобы меня не нашли? Проблема лишь в том, что мне некуда бежать. Единственный человек, приходу которого я рада — Гейл, он один не донимает слезами или бессмысленными требованиями, просто сидит у постели и держит за руку. Мы почти не разговариваем — нам давно не нужно слов, чтобы понимать друг друга. С ним мне становится капельку легче. Все меняется однажды утром. — Китнисс, ты знаешь, какой сегодня день? — спрашивает Прим, улыбаясь до ушей и сияя, словно лучик солнца. — Пит придет. Мы наконец уговорили врачей пустить его к тебе. Сердце у меня останавливается, затем делает сальто в груди и начинает стучать, гулко ударяясь о грудную клетку и причиняя несильную боль. По телу пробегает дрожь. Я так долго мечтала об этом дне, и оказалась к нему совершенно не готова. Как я выгляжу? — Прим, принеси зеркало, — тихо прошу сестру. Она бледнеет и еле заметно качает головой. — Прошу тебя. Неужели все настолько плохо, и она даже не хочет, чтобы я видела свое лицо? Впрочем, девочка скоро прибегает с небольшим ручным зеркальцем, и я медленно подношу его к лицу. Первое желание — швырнуть его в стену, разбить на мелкие кусочки, убежать, чтобы больше не видеть этого кошмара. Это не я, не может быть, чтобы это была я! Кожа даже не белая, а серая, она плотно облегает череп, губы синие и растрескавшиеся. Хуже всего — шрам; теперь я понимаю всех, кто с такой жалостью смотрел на мое лицо — взгляд действительно лишь за шрам и цепляется. Единственное, что я узнаю — это свои серые глаза, но и они изменились, взор стал как у затравленного зверька, в нем нет больше дерзости и бесстрашия. Медленно убираю зеркало, делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. И как ему показаться? Неужели он увидит такое лицо? Прим гладит меня по щеке: — Не плачь, ты скоро поправишься и вновь станешь красавицей. Как прежде. Нет, она не права, мне никогда не стать прежней. — Поможешь мне подняться? Хочу переодеться в чистое. С большим трудом, едва сдерживая стоны, мне удается встать с постели, и Прим ведет меня к одному из железных шкафчиков. Я еле переставляю ноги, и мне приходится опираться о плечо сестры. Все тело будто пронзают тысячи иголок — наверное, это оттого, что лежала долго. Руки трясутся, как у старухи, и ей приходится самой снимать рубашку. Остаюсь в одном белье. Чувствую, как нежные пальцы легонько касаются моей спины; тишину в палате нарушает громкий всхлип. — Что они с тобой сделали? .. — потрясенно шепчет сестра, и не сразу до меня доходит, что это она о моих шрамах. Сестра проводит пальцами по покрытой глубокими рубцами спине — доказательству реальности пережитых мной ужасов, обнимает за опущенные плечи, и горячие слезы падают на исполосованную кожу. — Брось, Прим, — хрипло произношу я. — Это пройдет. Она кивает, и, утирая слезы, помогает мне переодеться и забраться в постель. — Я позову его, — девочка выбегает из палаты, хлопнув дверью. Кровь гулко стучит в ушах, делаю несколько глубоких вдохов, стараясь унять страх. Дрожь пробегает по телу, меня начинает знобить, сердце колотится с такой силой, что вот-вот разорвет грудную клетку и выпорхнет наружу. В голове осталась лишь одна мысль, безумная и невозможная, то, на что совсем недавно, сидя в тихой белой камере с измазанными кровью стенами, я не смела даже надеяться. Живой. Живой. Живой. В глубине души понимаю, почему мне так страшно. До сих пор не могу принять тот факт, что он жив — ведь он же ушел от меня там, перестал дышать, его глаза навеки закрылись. Боюсь, что Пит не придет, что все это просто ложь. И его прихода тоже страшусь. Закрываю глаза и пытаюсь дышать глубже. Дверь открывается, и я слышу тихие шаркающие шаги.