Несломленные

В штабе на удивление многолюдно. Едва нам с Питом удается прорваться к своим местам за круглым столом, в помещение с приветственным жестом входит президент. Следы усталости на лице женщины особенно выделяются при тусклом свете флуоресцентных ламп: под глазами залегли глубокие тени, губы стали бледными и бескровными. Впрочем, сострадания у меня ее вид не вызывает — нам всем здесь нелегко. Сегодня я предельно сосредоточена. Эмоциям не вырваться из-под контроля, ведь я постаралась запрятать их поглубже внутрь души и запереть на крепкий замок, чтоб не испортили все в самый неподходящий момент, как тогда, в Двенадцатом. Они не должны мне помешать. — Начнем с последних новостей. Самое тяжелое положение сложилось в Четвертом и Восьмом дистриктах. Повстанцы не могут сдерживать удары миротворцев, их никак не удается выбить с территории, — Койн устало потирает виски и включает экран; по мрачному выражению лица Финника я догадываюсь — Четвертый. Морской край, полный гула разбивающихся о скалы могучих волн, пахнущий солью и южным ветром, столь прекрасный во время нашего Тура, ныне превращен в поле боя; тихий рокот моря заглушили звуки перестрелок и взрывов. — От Плутарха и Хеймитча поступило неординарное предложение, — Койн поворачивается к нам с Питом. — Я не одобряю его, но, боюсь, другого выхода нет. Они хотят отправить вас в один из дистриктов, чтобы вы пообщались с повстанцами. Мы надеемся, такая встреча даст положительный результат. — Я правильно понял, вы желаете послать их в гущу сражения? — изумленно спрашивает Боггс. — Это опасно, я не отрицаю. Впрочем, никто не собирается подвергать Китнисс такой угрозе. Они отправятся в дистрикт во время затишья и пробудут там совсем недолго. Думаю, стоит попробовать прорваться в Четвертый, там идут менее ожесточенные бои. Финник, Джоанна, вы тоже отправляйтесь — соберем победителей в одном месте. — Пит поедет с нами? — спрашиваю я, заранее зная, каким будет ответ. — Да, разумеется, — замечаю в светлых глазах сомнение, стоит нам на долю секунды пересечься взглядами. Она не верит в выполнение мной поставленной задачи и в случае очередного провала рассчитывает, что Пит заменит пришедшую в негодность Сойку. Спорить не вижу смысла. Я сама все испортила! После совещания меня ведут на несколько этажей вниз. Обдумываю приказ Койн, и непонятная тревога терзает сердце, не давая собраться с мыслями. Посылать нас в зону боевых действий слишком рискованно, даже во время затишья. Неужели на фронтах ситуация настолько плоха, что она готова пожертвовать жизнями Победителей? Моей — пожалуйста. Но жизнь моего напарника с момента освобождения из Капитолия принадлежит лишь ему, а Койн распоряжается ей, словно Пит игрушка. Как мне его сберечь? Подходим к обыкновенной серой двери в отсек. Интересно, что внутри? — Твоя команда подготовки, — словно прочитав мои мысли, говорит Плутарх и толкает дверь. В первое мгновение я теряюсь. Октавия, Флавий и Вения изменились так сильно, что я с трудом узнаю их: кожа у всех троих мертвенно бледная, они страшно похудели и осунулись. Облаченные в стандартную для дистрикта серую одежду, они словно растеряли все яркие краски, которыми были расцвечены их волосы и лица. Раскрыв от изумления рты, троица бросается ко мне. — Ох, Китнисс! — потрясенно восклицают они, оглядывая жуткие изменения, которые произошли со мной за время заключения в Капитолии — розовый шрам на осунувшемся лице, выпирающие ключицы — и в глазах их читается лишь глухое отчаяние. — Что с тобой стало? — произносит Октавия; в голосе ее слышатся надрывные нотки. — Ты ли это?! Где твоя красота?.. В горле что-то судорожно сжимается, мешая говорить. При взгляде на них я вспоминаю еще одного человека, важного для меня и потерянного. — Эффи… — шепчу я еле слышно, ни к кому конкретно не обращаясь. — Где она… — Ее местонахождение неизвестно, — отвечает Плутарх. — Предположительно, мисс Бряк в Капитолии, но мы не сумели ее найти. Если это так, Эффи больше нет. Новое застывшее лицо в копилку моих личных мертвецов, еще одна загубленная душа, которая теперь будет преследовать по ночам, требуя расплаты. А сколько душ, совсем не желающих мне зла, падет по моей вине? Подумаешь на мгновение — и сидящее в мозгу безумие, с трудом обузданное и покоренное, грозится снова вырваться на волю и поглотить окончательно, не оставив возможности выбраться и спастись. — Сегодня важный-преважный день… — бормочу я себе под нос, ощущая ноющую боль в груди. Отсек с виду самый обыкновенный, единственное, чем он отличается от всех прочих — огромное зеркало почти полностью заняло западную стену. Столик перед ним завален кучей баночек с косметикой, кисточек для макияжа, инструментов для укладки и прочего барахла. Наверняка все вывезено из столицы вместе с командой — откуда еще взяться этой роскоши в Тринадцатом дистрикте, где о подобных средствах никто и не слыхивал? Плутарх придвигает ко мне глубокое кресло, предлагая сесть, и на мгновение я вновь оказываюсь в той гримерке в Капитолии, одинокая, уничтоженная, потерявшая саму себя — ведь точно так же меня усадили после мнимой гибели Пита, чтоб приготовить к интервью, за которым должна была последовать смерть. Сердце колотится как бешеное, изнутри обжигая грудь болью, лоб покрывается испариной, мелкая дрожь сотрясает руки, так что приходится с силой сжать подлокотники кресла, чтобы ее унять. Загнать воспоминания в дальний угол сознания удается с огромным трудом — стоящие рядом со мной люди не должны заподозрить, как тяжело мне держать себя в руках. — У вас есть три часа, — Плутарх поднимает руку, чтоб взглянуть на массивный электронный циферблат. — В двенадцать она должна быть готова. Так как нас с Питом двое, а команда подготовки одна, ее решают поделить: Флавия уводят, чтобы он поработал с моим напарником, а мне оставляют Вению и Октавию. Они с ужасом смотрят на мое изуродованное лицо и усохшее тело. — Так много работы и так мало времени! Следующие три часа мои пташки летают и трудятся в поте лица, пытаясь хотя бы приблизительно восстановить мой прежний облик: отмывают, полируют изгрызенные ногти, заплетают непослушные волосы в аккуратную прическу. Меня этот цирк несколько раздражает — такое ощущение, что я не в зону боевых действий собираюсь, а на интервью к Цезарю. А как мой образ воспримут восставшие? Ведь там, куда мне предстоит отправиться, людям явно не до идеально накрашенных глаз и сидящей по фигуре одежды. Впрочем, я слишком устала, чтобы спорить, поэтому просто сижу и жду, когда экзекуция, наконец, завершится. Вероятно, капитолийцам лучше знать, как должны выглядеть юные революционерки. Больше всего проблем возникает с макияжем — Плутарх велел моим помощницам скрыть все изъяны, но тонкий шрам от брови до подбородка так до конца и не поддается самым сильным косметическим средствам. На лицах женщин появляется выражение безысходности каждый раз, стоит им бросить на меня взгляд. — Нас похитили, — рассказывают они между делом, и на глазах у них сверкают слезы. — Держали здесь взаперти. Нам так страшно, Китнисс! — Не бойтесь. Я вас в обиду не дам. — Ты изменилась… — тихо произносит Вения. Всматриваюсь в ее теплые глаза, едва заметные морщинки вокруг них, почти неразличимые под слоем золотой краски татуировок. Напоминаю себе, что эти люди никогда бы не причинили мне боль. — Будто и не ты вовсе перед нами, а другой человек, я тебя не узнаю! Кто сотворил с тобой такое?! Опускаю веки, и, словно кадры диафильма, на их внутренней стороне появляются въевшиеся в мозг до мельчайших деталей подробности самого незабываемого месяца в моей жизни. Мечтаю налить себе в голову отбеливатель, лишь бы никогда больше их не видеть. Капельки крови на белой плитке, похожие на крохотные ягоды земляники. Прикосновение плети к коже, после которого она полыхает огнем. Яркое пятно, расплывающееся на груди моего напарника. И все это — дело рук лишь одного человека; нет — змеи. — Наш дражайший президент Кориолан Сноу, — отвечаю я твердо. Голова раскалывается от воспоминаний, и кажется, будто исполосованная кнутом спина начинает болеть. Приносят костюм, и я невольно заглядываюсь на произведение искусства, созданное моим безвременно ушедшим стилистом: угольно-черная ткань, строгие линии, ничего лишнего. Последний шедевр мастера не превзойти никому. Касаюсь плотной ткани, провожу по ней подушечками пальцев, впитывая в себя ощущения — и будто сам Цинна появляется передо мной и ласково смотрит большими карими глазами. «Я все еще ставлю на тебя» — сказал бы он. Но так он говорил про прежнюю Китнисс, а какого мнения был бы о нынешней? Костюм висит на мне мешком — мерки для него снимали до Игр. Плотно подогнать бронежилет к телу удается с большим трудом; зрелище настолько неприглядное, что у Вении с Октавией вырываются разочарованные вздохи. Напоследок Октавия прикрепляет брошь с сойкой напротив сердца, но это лишь искусная копия — настоящую я потеряла в казематах. Долго всматриваюсь в гладкую поверхность зеркала, пытаясь найти в высокой и тощей девушке с потухшими глазами и белым от слоя косметики лицом что-то от себя прежней — от девочки из Шлака, ловкой охотницы, единственной, кто вступился за сестру на Жатве. Не нахожу. Когда, в какой момент я перестала быть собой? На выходе из отсека сталкиваюсь с Хеймитчем. Непривычно видеть его в военной форме, в ней он смотрится так же нелепо, как и я в своем костюме. Завидев меня, он вдруг разражается хохотом. — Детка, ты в таком виде собралась ехать на поклон к повстанцам? Я бы на их месте как минимум оскорбился. Они тут, понимаешь ли, воюют в грязи и крови, а к ним приводят разряженную капитолийскую девицу! — Разве Китнисс не должна выглядеть прилично? — возмущенно фыркает Фульвия Кардью, бессменная помощница Плутарха, которую тот прислал, чтобы проводить меня к посадочной площадке. — Китнисс должна выглядеть так, словно она одна из них! И никак иначе! — И что мне прикажешь делать? — огрызаюсь я. — Иди умывайся, пока без тебя не улетели! Вне себя от злости, проклиная Хеймитча, Плутарха, да и весь Тринадцатый, несусь назад в отсек, где на глазах у Вении и Октавии начинаю яростно смывать с кожи макияж, наблюдая, как краска исчезает в водостоке. Женщины молчат, потрясенные моими действиями, но нетрудно догадаться, что они обо мне думают. Час работы коту под хвост! Впрочем, после мимолетного взгляда в зеркало мои губы расплываются в кривой ухмылке. Хеймитч сказал правду, только такой — с лицом, обезображенным страданиями и болью, похожей на них, настоящей — повстанцы воспримут меня всерьез. Пусть видят мое истинное лицо. Пит уже ждет на посадочной площадке. Бросаю на него мимолетный взгляд и невольно замираю: напарник выглядит куда лучше. Должно быть, Цинна с Порцией вместе разрабатывали нашу экипировку — костюм Пита почти копия моего, с той лишь разницей, что сидит он на парне почти как влитой — тот быстрее набрал потерянный вес. Ловлю себя на мысли, что теперь постоянно разглядываю его лицо и коренастую фигуру, пытаясь отложить в памяти каждую черточку и деталь внешности. Светлые-светлые, словно лучики солнца, ресницы; едва заметные веснушки на носу, высокие скулы, чуть взлохмаченные на макушке волосы. Наверно, я пытаюсь заслонить его ясным образом терзающие меня кошмары недавнего прошлого. Пит, в отличие от меня, изменился за время плена мало, но одна, самая яркая перемена бросается в глаза любому, кто хоть немного его знает. Он перестал улыбаться. Ни разу с момента возвращения из Капитолия эта чертовки красивая улыбка не озарила его лицо. На площадке стоит громкий гул работающих сопел планолета — он уже готов к вылету. Вместе с нами решено отправить команду врачей, медикаменты и немного оружия — вероятно, для повстанцев оно представляет наибольшую ценность. Съемочная группа во главе с Крессидой только что зашла в планолет, Боггс с Гейлом что-то тихо обсуждают чуть в стороне, искоса поглядывая на меня. Едва я выхожу к площадке, ко мне подбегает Джоанна с автоматом наперевес. — Смотрите-ка, и наша пташка тут как тут! — язвительно произносит она. Должно быть, ее сильно задела наша последняя перепалка в палате. – Быстро они тебя уломали. Судом припугнули? — Заткнись! — цежу сквозь зубы я; впрочем, злости в моем голосе мало — что толку с ней спорить? — Джоанна, прекрати, — вторит мне подошедший следом Финник. С ангельского лица тоже давно пропала улыбка. Догадываюсь, почему: ведь парню предстоит лицезреть, как родной дистрикт превратился в одну сплошную передовую; , а кому подобное зрелище придется по душе? Но я сейчас не настроена на жалость — пусть скажет спасибо, что родной дом еще не до конца разрушен. Как наш. — Да бросьте, что вы такие угрюмые все? — фыркает девушка и подмигивает Питу, стоящему за моей спиной. — Ничего костюмчик, тебе идет. Как бы у твоей Сойки конкурентки не появились. Вот стерва! Кто-то тянет меня за рукав, и, обернувшись, я вижу Бити в инвалидном кресле. В руке у него огромный черный лук и колчан со стрелами; замечаю, что основания у них разного цвета. Бити протягивает лук мне, и я с интересом рассматриваю новое оружие. Он великолепен, намного лучше тех, что были в Тренировочном центре и на арене. — Я сам разработал его, постарался сделать специально для тебя оружие помощнее. Между прочим, он реагирует только на твой голос. Три вида стрел, но, надеюсь, сегодня тебе не придется стрелять. — Спасибо, — тихо произношу я, крепко сжимая оружие в руке, проверяя балансировку и материал на ощупь. Что-то подсказывает мне — пользоваться им придется, и еще как. Мы с Питом помогаем друг другу надеть защитные шлемы и прочую экипировку. — Готова? — шепчет он мне на ухо, когда я немного наклоняюсь к нему. «Нет». — Да! — бодро отвечаю я, застегивая ремешок у него на шее. Что меня ждет там, на передовой? Ясное дело, ничего хорошего. К столкновению с войной нельзя подготовиться, единственное, что ты можешь там сделать — зубами вырвать свою жизнь из глоток врагов, уничтожив саму память о них; и нужно быть проворнее, чем они, ведь второго шанса никто не даст. Когда мы уже готовимся зайти в планолет, нас — победителей — подзывают к себе Боггс и Гейл (судя по всему, он теперь помощник первого), чтобы провести инструктаж. Я бросаю с десяток разных взглядов на друга — гневных, умоляющих, скорбных — и каждый раз он отводит глаза. — Слушайте внимательно, бойцы, — начинает глава безопасности, пристально разглядывая каждого из нас. — Времени будет мало, мы должны успеть сделать намеченное за время затишья. От отряда не отходить, соблюдать дисциплину. Если все понятно, садитесь на борт. — Эй, голубки, идите-ка сюда! — слышится хриплый голос Хеймитча. Я начинаю выходить из себя. — Вот, возьмите, — он протягивает нам миниатюрные наушники. — Мы с Плутархом будем в планолете. Обзор сверху лучше, поэтому слушаться нас беспрекословно. И никакой самодеятельности! — увидев мое выражение лица, он добавляет, скривившись: — Хотя кого я об этом прошу… Плутарх раздает крошечные капсулы, похожие на сверкающий темный жемчуг. — Яд, — поясняет он. — На случай плена. Абсолютно безболезненно, — мужчина торопливо смотрит на часы и подталкивает нас к взлетной полосе: — Пора, время не ждет! Вкладываю пальцы в теплую ладонь Пита, и, крепко держась за руки, мы идем к планолету, тщетно пытаясь подготовить себя к встрече с неизвестностью.