Вечность пришла к Альфреду во сне. Теперь его путь пролегает во мраке, и ночь, едва вступив в свои права, приняла новое дитя. Очнувшись, ученик профессора делает жадный, инстинктивный вдох и тут же настороженно замирает. Вокруг царит звенящая, незыблемая тишина, нарушить которую кажется непозволительным. Таким замок бывает только на закате, когда его бессмертные обитатели только готовятся к пробуждению, и даже Куколь откладывает все дела, чтобы не потревожить их чуткий в это время сон.
Этот поздний вечер становится источником новых ощущений и для Герберта: кроме того, что блондин впервые разделил с кем-то пространство внутри саркофага, оказывается, что мальчишка, влекомый чувством принадлежности, во сне почти наполовину перелез на виконта. А сейчас, не открывая глаз, и вовсе втягивал воздух, уткнувшись в изгиб шеи младшего фон Кролока.
— Голоден? — почти беззвучно спрашивает сын графа.
— Ты пахнешь холодом и весной, — будто и не слыша вопрос, оставаясь в плену открывшегося на новом качественном уровне обоняния, отзывается молодой вампир.— Свежестью, как после дождя в цветущем саду.
Герберт с трудом подавляет улыбку — ему определенно нравится такое начало ночи. Но бессмертный понимает, что в этом состоянии новообращенный может застрять надолго, а потому прерывает Альфреда, обращаясь к нему уже куда более требовательным тоном:
— Открой глаза, Альфред. Посмотри на меня.
Студент послушно поднимает взгляд, на дне которого при фокусировке то и дело мелькает алый отблеск — верный признак голода, который сам юноша еще просто не успел выделить из потока разом захлестнувших его ощущений.
— Ты помнишь кто я? — продолжает блондин, внимательно вглядываясь в лицо студента, в попытке понять коснувшуюся его глубину изменений.
— Герберт. Сын Графа фон Кролока.
— И все?
— Ты хороший, — доверительно заявляет ученик профессора, веря в это совершенно искренне, более того, считая это исчерпывающей характеристикой.
Виконт тяжело вздыхает. Эти слова не приносят той радости, какую должны бы, ведь он знает, что совершенно не вписывается в подобную оценку, и источником убежденности молодого вампира является совсем не личная позиция. Альфред ярко демонстрирует все последствия проведенного сыном графа ритуала. Пусть и временно, но новообращенный полностью теряет воспоминания обо всех событиях и деталях, связанных с инициацией, продолжая помнить имена и опознавать окружающих, фактически теряя весь опыт общения с ними.
В первое время такие вампиры — чистый лист, почти совсем как дети в откровенности и непритворности своих суждений и эмоций. И в силу установившейся связи, первым чувством всегда становится чувство истинной, глубокой привязанности к своему создателю, перекрывающее все прочие. Для новообращенного инициатор связи по умолчанию образец и гармоничен в любом своем проявлении.
Сохранит ли ученик профессора хотя бы основу себя или переменится до неузнаваемости - теперь во власти Герберта, и снова, впервые за многие десятилетия, он ощущал отвратительное, давно забытое чувство страха. Альфреду за какие-то сутки не только удается восстановить давно отложенную прочь палитру человеческих эмоций в вампире, но и пополнить ее новыми красками.
— Я сделал что-то не так? — обеспокоенно заглядывает в глаза непроизвольно нахмурившегося виконта ученик профессора.
— Нет, все в порядке, Альфред. Я думаю откуда начать... Первым делом тебе обязательно нужно поесть. Пойдем.
Герберт взял себя в руки. Все же он сам это затеял, хоть сейчас и колебался от тревожащей ответственности за чужую душу, теперь навечно связанную с его собственной, к чувству необъяснимой правильности происходящего. Да и мальчишка… Нет, это свое создание виконт не бросит, какой бы тяжелой ни казалась ноша неравнодушия.
Альфред же не выглядит несчастным или отягощенным новообретенным бессмертием, скорее наслаждается им, с чистым детским восторгом испытывая новые возможности своего тела. Молодой вампир, запрокинув голову вверх, рассматривает выступы на потолке и причудливые изгибы перил на верхней площадке склепа, завершающиеся похожими то ли на сталактиты, то ли на клыки, выступами. Раньше он не видел так детально и далеко: ночные чтения тайком у свечи сильно отразились на зрении студента.
Виконт недовольно цокает языком. Идея соорудить на своем создании хоть какое-то подобие одежды на деле оказывается не такой простой в исполнении особенно с таким материалом, как шелк. Но Герберт не был бы собой, если бы в конечном итоге не добился результата. Несколько минут, в течение которых словарный запас Альфреда пополняется несколькими ругательствами на французском, и блондин отступает на шаг, придирчиво осматривая свою работу. Сыну графа все же удалось придать шелковой простыне вид черной, укороченной до середины колена, тоги. Он даже остался доволен результатом, так как юноше этот наряд пришелся, на удивление, к лицу. Во всяком случае виконту импонирует такое эстетичное сочетание темной, скользящей ткани, бледной кожи и интригующей открытости рук и ног. Однако, долго наслаждаться своими творениями вампиру не приходится. Он помнит, что утоление первого голода не терпит отлагательств, а потому поспешно уводит подопечного прочь из склепа.
И очень скоро понимает, что Альфред чудовищно медлителен, а как для вампира — и вовсе в высшей степени. Оторвать его от очередной припыленной безделушки, шуршания крыльев, влетающих через окна, летучих мышей или причудливого преломления лунного света через паутину крайне сложно, и виконту приходится практически силой подталкивать мальчишку вперед, подхватив под локоть, пока тот крутит головой по сторонам. Но Герберт не злится, даже не раздражен. Хоть сам он давно перестал обращать внимание на то, как хорошо видит, слышит, как быстро двигается, принимая это за обыденность, но понимает, что в отличии от него самого молодой вампир пока еще помнит, как это — быть живым, ощущать так скудно, но так ярко, что сердце заходится, как метроном в ритме «presto»*.
Сейчас замок кажется ученику профессора вовсе не обителью тьмы, как было ранее. Теперь, когда в сердце юноши нет страха, он видит потрясающий воображение замысел неизвестного архитектора: воплощение нерушимой мощи, неподвластное времени, в тандеме со своеобразно живописными, отражающими натуру обитателей вставками барельефов, колонн, сводов и причудливых модильонов. В молодом вампире совершенно точно зародилось новое пристрастие, и это хороший знак. Увлеченность деталями, поиском ощущения гармонии и совершенства — как раз то, что может уберечь новообращенного от судьбы живого мертвеца.
Увлекшись причудливой игрой теней, парень не сразу замечает, что его не торопят, не тянут настойчиво за собой, и оглянувшись, обнаруживает младшего фон Кролока, увлеченным разговором с Магдой.
— …меня совершенно не волнует. Куда интереснее, почему ты не вместе с этим трактирщиком Шагалом в свежевырытой могиле.
— А я теперь вольна делать, что захочу! — нагло заявляет вампирша, нелепо размахивая руками. Альфред ощущает недовольство сына графа через общую связь и со стороны, в отличии от Магды, замечает, как леденеет взгляд голубых глаз, внимательно отмечающий каждое неверное действие блондинки. Когда бледные пальцы с обломанными, некогда длинными ногтями, почти касаются лилового камзола виконта, тот резко перехватывает руку вампирши за запястье, этим же молниеносным жестом останавливая поток нелепого хвастовства.
— Если отец и позволил тебе остаться в замке, то учитывая твои прижизненные обязанности, теперь ты помогаешь Куколю содержать замок в порядке. Это твоя плата за возможность не покидать эти стены, так?
— Так, — нехотя признает девушка, как только сейчас заметил молодой вампир, разгуливающая в одной исподней сорочке.
— Забыла кое-что добавить, Магда.
— …Ваша Светлость, — шипит, обнажая клыки, вампирша, пытаясь вырвать руку из цепкой хватки.
— Наполнишь горячей водой ванну в моих покоях к нашему скорому возвращению, — с истинно аристократической надменностью в голосе распоряжается виконт и затем, словно только что припомнив, продолжает, — и да, то, что ты выбилась из пушечного мяса в категорию прислуги, совсем не помешает мне в случае чего вырвать твое сердце голыми руками. А это тебя совершенно точно окончательно убьет. Помни об этом.
Изобразив подобие улыбки, больше похожей на лезвие заточенного до идеальной остроты клинка, демонстрируемого в предупреждении, виконт продолжает путь, намеренно почти задев плечо вампирши своим, проходя мимо. Вывод напрашивается сам собой — Герберт высоко ценит личное пространство, и его нарушение способно не только раздражать, но и потенциально спровоцировать блондина на жестокость.
В этот раз новообращенный, не отставая, следует за вампиром сам, безоглядно на любые мелочи, всецело сосредотачивая внимание на сыне графа. От бессмертного веет непробиваемым высокомерием, впрочем, явно направленным не на мальчишку, тот это ощущал через их связь. Альфред чувствует в виконте силу: глубинную, затаенную, незыблемую. На ум ученика профессора приходят сравнения с островерхими, смертельно опасными глыбами льда под обманчиво-прочной, завораживающей взгляд узорчатой поверхностью. Это настолько разительно отличается от того виконта, который, кажется, только сейчас был столь доброжелательным и заботливым, что молодой вампир путается в догадках, какая из двух ипостасей настоящая?
— Урок первый, mon cheri: прислугу всегда нужно ставить на место, равнозначно как и всех, кто ниже тебя по положению. Иначе рискуешь и вовсе потерять свой статус, — Герберт, не сбавляя шага, вдруг начинает говорить, а на очередном повороте, в счете которых мальчишка, как и прежде, уже успел сбиться, в вежливом жесте приподнимает локоть, чтобы юный вампир смог взяться под руку. — Я слышал от отца, что в Кёнигсбергском и многих других университетах назревают демократические идеи, и почти уверен, что ты их разделял, но здесь в замке свои правила и иной уклад жизни. Если им не следовать, то может оказаться, что бессмертие не такое уж и продолжительное. А я хочу, чтобы ты жил, Альфред, — ладонь свободной руки виконта накрывает покоящуюся на лиловом шитье чуть ниже сгиба локтя кисть парня в неосознанном жесте защиты и покровительства, выдавая истинные тревоги, тщательно маскируемые за привычным «я хочу». Мальчишке, впитывающему сейчас все, как губка, не стоит разделять эти опасения. — Общность вампиров в стенах замка и прилегающей территории организована по иерархическому принципу. Сословность не слишком разнообразна: отец, как глава и клана в целом, и ветви фон Кролоков в частности; представители семьи в моем лице; немногочисленная свита Графа; прислуга — это внутри замка и низшая каста вампиров, обитающих на кладбище. С последними ты обязательно будешь иметь неудовольствие познакомиться на следующем Балу, то еще зрелище.
— И какой статус определен мне, Герберт? — закономерный, ожидаемый в подобной ситуации вопрос, на который у виконта просто нет ответа. — Магда, как я понял, не без боя получила свою должность… Почему она так боится оказаться ненужной в замке?
— Потому что она видела, какая судьба ждет вампира, оказавшегося вне стен, — сын графа останавливается у одного из старых, давно выцветших гобеленов, украшавших стену тоннеля, явно тайного, под галереей, соединяющей две основные части замка на нижнем этаже. — Низшие в клане — только жалкое подобие вампира, сложно их вообще так именовать. Живые мертвецы, чье бессмертие поддерживается глотком крови раз в год, когда они пробуждаются ото сна. В них нет ничего разумного, только глухая пустота и ненависть к живому. Не спрашивай меня зачем они нужны, на этот вопрос вправе ответить только отец.
— Но… разве это правильно? Разве должно делиться все так… неравно? Почему нельзя по-прежнему управлять, оставляя всех в замке?
— Тшш, Альфред, — прерывает парня блондин, оглядываясь по сторонам, и, лишь удостоверившись, что тоннель пуст, продолжает, — даже если в замке не так много вампиров всегда помни, что у всего есть уши: у стен, у портретов, даже у сводов. Твердо запомни то, что я скажу тебе сейчас. Не пытайся вмешаться в иерархию и другие закономерности жизни клана, потому что это совершенно точно будет стоить тебе жизни. Юные всегда самонадеянны, склонны к идеалам и максимализму, но пойми главное: клан живет так столетиями, и изменить это не под силу ни тебе, ни мне, ни самому Графу. Позже ты поймешь, что все организовано верно.
Обхватив лицо молодого вампира ладонями, виконт понижает голос почти до шепота:
— Я сделал все, что в моих силах, чтобы ты не оказался в двух последних сословиях, но твое положение все ещё не определено и зависит только от тебя и твоих решений.
— Но я не знаю что делать, Герберт… Не знаю, кем могу быть и с чем справлюсь…
Молодой вампир полностью дезориентирован и растерян. Виконт знает, что статус подопечного будет под вопросом как минимум до момента возвращения памяти и выводов, следующих за этим. Новообращенному предстоит череда решений, которые определят его судьбу, занимаемую им нишу, и на которые сын графа имеет лишь косвенное влияние. Свое главное решение виконт принял, дав начало ритуалу инициации.
— Ты должен сохранять себя в любой ситуации, тогда все будет идти так, как должно. Я помогу тебе, mon chéri, только верь мне.
Молодой вампир судорожно хватается за ткань камзола на плечах, словно утопающий за спасательный круг, и несколько раз кивает, будто боится, что блондин передумает или уйдет. Но Герберт только улыбается самым уголком рта, и на несколько секунд прижимается губами ко лбу мальчишки, а затем отодвигает ткань гобелена в сторону, поднимая в воздух клубы пыли и являя на свет потайную дверь.
— Тогда вечность ждет тебя, Альфред.
За тайной дверью оказывается еще один тоннель, хоть и куда более тесный, пахнущий сыростью и приземистый так, что виконту пришлось пригнуться и пропустить ученика профессора вперед. Вообще, и Граф, и его сын не слишком жалуют этот выход из замка, рассчитанный на быстрое, скрытное отступление в случае опасности, из-за чего тайный ход не блещет изысками и удобством. Но все, что нужно сейчас — это скорость, что позволит восполнить непредвиденно затянувшийся путь внутри замка.
И все же такой путь окупается: Альфред забывает обо всех неудобствах и снова выпадает из реальности, оказавшись за пределами стен. Ночной лес зимой по-особенному спокоен. Тишина, кажется, звенит в воздухе, и молодой вампир слышит как с едва уловимым хрустальным звоном соприкасаются между собой потревоженные снежинки на задетой русым затылком, еловой ветке; как со скрежетом они ломаются под босыми ногами, оставляющими следы на гладком, белом пологе; как фыркает, смешно наморщив нос, обсыпанный снегом с той самой ветки, виконт.
Студенту все кажется ожившей сказкой: красочной, невероятно яркой и настолько… настоящей, словно бы тот мир, где он не видел насколько разные по форме снежинки, сколько оттенков белого, каштанового и зеленого на самом деле таит лес, не слышал, как потрескивают лишенные влаги древесные жилы внутри могучих дубов, не знал всю гамму ароматов кажущейся безжизненной, залитой лунным светом опушки, был сном, и лишь сейчас юноша очнулся от него.
— Нравится? — спрашивает Герберт, до этого мягко, неслышно ступавший следом.
— Очень…
— Это не все, на что ты способен, — и выдержав интригующую паузу, сын графа продолжает, — поглощенный многообразием мира вокруг не слышишь себя, Альфред. Сегодня ты не устанешь открывать новые грани, обещаю.
Молодой вампир заинтересованно застывает на месте, боясь пропустить хоть слово, и на данную клятву отвечает неуверенной улыбкой.
— Научи меня?
— Это невозможно выучить или скопировать, mon chéri, — Виконт тихо, необидно смеется, останавливаясь напротив и утопая в снегу почти по колено. — Как при письме: пишешь буквы правильно, но своим почерком. Тут еще проще. Мне и не нужно тебя обучать, потому что все необходимое у тебя уже есть.
— Правда? — по-детски очаровательно смущается ученик профессора, то ли своей неосведомленности и кажущейся теперь нелепой просьбе, то ли приняв это как комплимент. А блондин в очередной раз удивляется тому, как вообще можно было настолько затюкать такое сокровище.
— Ты не представляешь, какая великая сила отныне нашла пристанище в твоем сердце. Но ее не было бы, если бы ты изначально не обладал хотя бы крохотной ее частицей — храбростью. Эта сила — свобода быть собой, Альфред. И первый шаг к ней невероятно прост: пойми, чего хочешь для себя сейчас, в эту минуту. Будь выше долга, правильности или чьего-то одобрения или порицания в этом и любом другом спорном решении.
Научить мальчика быть отчасти эгоистом следовало бы еще в более нежном возрасте, тогда и с самооценкой, и с отстаиванием собственного мнения проблем бы не возникло да и жизнеспособнее был бы, а может и удачливее в судьбе. Но сейчас с чистого листа взяла начало новая жизнь юноши, и виконт твердо намерен исправить упущения, омрачавшие смертное существование подопечного, вместе с тем, сохранив лучшие черты. Сверхсложная задача, за которую младший фон Кролок взялся совсем не из чувства вины или стремления уберечь студента от прежних ошибок.
— Но я правда не зн…
— Молчи, — прерывает юношу сын графа, нервно взмахивая рукой и следом соединяя кончики длинных пальцев, тем самым препятствуя желанию прикоснуться к своему созданию. Мальчишку сейчас нельзя отвлекать. — У тебя не получится сосредоточиться, как минимум пока ты говоришь со мной. Закрой глаза, Альфред, для тебя не должно существовать ничего вокруг. Только ты и твои потребности.
Герберт замолкает, с трудом подавляя беззвучный смешок, когда ученик профессора послушно и очень старательно зажмуривается. Но затем парень постепенно расслабляется, переставая хмуриться из-за кажущейся непосильной задачи, и блондин чуть склоняет голову набок, внимательно наблюдая за изменениями в молодом вампире.
Поначалу Альфред ничего не ощущает, просто лишенный возможности рассматривать все вокруг, и честно старается не отвлекаться на звуки и запахи. И в какой-то упущенный самим парнем момент все внешние ощущения вдруг упорядочиваются, словно бы встав на свое место, рассыпаются отдельными палитрами ароматов, цветов, форм и целых объектов, слуховых образов, различных по источнику и громкости. Но будто бы уходят в тень, перестают восприниматься так ново и остро, становясь необходимой, важной, но базовой частью — фундаментом. Юношу захватывает потрясающее чувство целостности окружающего мира и себя в нем, как части.
И только затем из общего, мощного потока эмоций и переживаний мира по-новому выделяется до этого неясно маячащее на границе разума ощущение необъяснимого дискомфорта. Голод, ярко вспыхивающий под веками красными пятнами, прокатывается по всему телу единым мобилизующим импульсом, от чего начинающий ученый едва заметно вздрагивает. Пробуждает скрытый в самых темных уголках сознания сильнейший из первобытных инстинктов. Подчиняет себе желания, сливая их воедино в жажду, какой новообращенный ранее не знал. Охота началась.
Герберт сотни раз выслеживал новую жертву и в одиночку, и в компании отца, но никогда прежде не видел, как это впервые происходит с молодыми вампирами. Как тьма мягко ложится обманчиво-бархатистым шлейфом у самых ног новообращенного, постепенно расползаясь выше. Как раньше всего лишь тени, отбрасываемые голыми ветками деревьев, чернеют, становясь ее побегами, то невесомо скользящими по коже, то выпускающими ядовитые шипы. Словно действительно от боли колких поцелуев мрака с Альфреда в одночасье слетает вся расслабленность, уступая напряженному ожиданию, готовности, сгруппированности.
Достигнув высшей точки, тьма, ожидаемо, вовсе не спешит схлынуть, сжимая свои кольца все крепче, и отступает, только когда юноша открывает глаза, теперь действительно перерождаясь в порождение ночи, в вампира, в хищника. Кажется, не остается даже светлой радужки, а занявший ее целиком зрачок поглощает и любой другой свет. Уже совсем не секундные отблески, а полноценное алое пожарище бушует где-то в глубине этой темноты.
Что знал виконт о настоящей красоте до этого? Ровно ничего. Перед отражением пламени самой Преисподней в невиннейшей из своих жертв и совершеннейшем творении сын графа готов признать это. Безошибочный поворот головы в сторону ближайшей цели являет сыну графа четко очерченный лунным светом профиль всего на доли секунды, прежде чем молодой вампир отступает назад, растворяясь в тени деревьев. Зову ночи невозможно противостоять, особенно если тьма призывает впервые…
До этих пор окружающий мир управлял действиями и решениями Альфреда, диктуя свои условия, и новообращенного пьянит понимание власти над пространством. Что для него теперь некогда страшнейшие враги: метель, мороз, расстояние, усталость? Один только пустой звук, призрачный отголосок былого смысла. Темные силуэты деревьев с редкими просветами бледного света ночного светила, мелькают мимо с невероятной скоростью, дающейся студенту так же легко, как дыхание прежде. Но он уже почти не замечает этого. Все внимание, все инстинкты и ресурсы подчиняются влечению чужого, живого пульса, отдающегося едва различимым фантомным отголоском в собственной грудной клетке.
Новообращенный пластично прогибается, избегая крючковатых, голых ветвей и, не смотря на скорость передвижения, ступает так тихо, словно и вовсе не касается снежного покрова, тем не менее оставляя неглубокие следы, по которым и держит курс Герберт. Виконт нагоняет подопечного в самое время - юный вампир, примерно в десяти шагах впереди, как раз замирает за ближайшим к избранной жертве, деревом.
Молодой с едва только наметившимися бугорками рогов олень настороженно оглядывается, будто предчувствуя неладное. Но смерть настигает его в тот момент, когда тот отрицает опасность, возвращаясь к разрыванию снега в поисках корма. Смерть быстрая, настолько молниеносная, что ее даже можно назвать легкой и почти безболезненной. Только сверхчеловеческое зрительное восприятие дает возможность сыну графа проследить цепочку закономерно следующих друг за другом событий: буквально два шага из-за дерева, стремительный бросок, обнаженные в кровожадном оскале клыки, и рывок. Большего и не требуется. За Альфреда действует отточенное веками древнейшее мастерство выживания, которому подчиняется любая пищевая цепочка — сила хищника, беспощадного и неумолимого.
Начинающий ученый приходит в себя медленно, словно выныривая на поверхность со дна глубокого, темного озера — рассудок, кажется, не слишком уж стремится возвращаться к реальности, в которой отныне царит неизменная ночь. Первым, за что цепляется внимание, становится собственная обагренная кровью кисть правой руки, и уже после в одночасье проступает и резко-металлический привкус во рту, и темнеющее на фоне белоснежного великолепия, бездыханное тело животного, и поразительная, неописуемая легкость, в знак избавления от незримых, тяжких оков. Совесть и вовсе не подает голоса, её перекрывает противоречивое, неописуемое чувство удовольствия. А ведь он стал убийцей — не более, и не менее.
Когда мгновенно оказавшийся рядом Герберт протягивает молодому вампиру сразу обе руки, словно бы в своеобразном приветственном, даже одобрительном жесте, мальчишка с трудом удерживает себя от порыва отшатнуться, закрыться, а то и вовсе убежать прочь. При одном только взгляде на словно бы освещаемое внутренним светом лицо в ореоле светлых волос, волнами спадающими по лиловому шитью за плечи на безупречно-чистые манжеты и бледную, матовую кожу, юноша самому себе кажется отвратительно грязным и запятнанным.
— Не надо. Ты... испачкаешься, — неуверенно озвучивает свои мысли начинающий ученый.
— Глупости, — Виконт свойственно себе категоричен, решительно привлекая парня к себе за локоть, а затем и вовсе, достав из потайного кармана полупрозрачный, кружевной платочек, вытирает им оставшуюся на лице юноши кровь. Аккуратность — сущая мелочь, и для вампира всего лишь дело времени и привычки.
— Герберт, я — чудовище, да? — Альфред поднимает взгляд, испытывающе глядя на блондина, но перед глазами новообращенного все равно стоит вид его жертвы: первой и далеко не последней. Как сложно объяснить всю гамму чувств, когда границы «плохо» и «хорошо» настолько размыты и неустойчивы. Но юноша чувствует, что виконт понимает его и без всех истолкований.
— Нет. По крайней мере, я тебя им не считаю, — сын графа считает целесообразным отвечать именно так, раз уж вопрос был обращен прямо к нему. — Другие могут считать иначе, но даже они не смогут поспорить со мной в том, что ты однозначно находишься вне обычных пищевых отношений животных или человека. Сверх-хищник, который охотится и на других хищников, и на их добычу. Вампир, как и я.
Невозмутимость и непоколебимая уверенность виконта в своих словах вселяют спокойствие и в юношу: он верит. И в следующую секунду опускает голову, утыкаясь лбом в плечо блондина в по-детски беззащитном жесте, без слов признавая Герберта своей единственной опорой. Ну, а виконт только благосклонно улыбается, укрывая свое создание краем лилового плаща. Мальчишка, такой еще мальчишка.
***
Острый взгляд льдистых глаз скользит по изгибу светлой спины, следуя линии позвоночника, по завившимся от влаги потемневшим кончикам волос и русой макушке. Молодой вампир, даже не поворачивая головы, ощущает это пристальное внимание и выпрямляется, не спеша поведя лопатками назад. Юноша уже понял, что не всегда обязательно обличать ответ в слова, а Герберт просто не может отказать себе в удовольствии созерцания своего создания, но не может определиться, каким студент нравится ему больше: живым и невинным или принявшим терновую корону тьмы.
Юноша совершенно явственно преобразился. Не столько внешне, застыв во времени навсегда, сколько внутренне. Разве смог бы прежний Альфред вот так спокойно, без доли стеснения или робости предстать перед виконтом полностью обнаженным, отважился ли? О, нет, скорее, предпочел бы самоубийство. Но не в этот раз.
В эту ночь начинающий ученый просто изумительно естественен и раскован. Особенно блондина восхитило зрелище соскальзывающего с бедер, а вскоре и падающего на ковер полотенца, в тандеме с полным отсутствием реакции на это у молодого вампира, сладко потягивающегося после водных процедур. Другой, но не менее очаровательный.
Герберт, не без самодовольства, уже успел отметить изменения, коснувшиеся его покоев во время их с Альфредом отсутствия. Кроме приготовления горячей ванны новая служанка позаботилась и о наличии чистых полотенец, перестелила постельное белье, собрала смятые нотные листы и прогоревшие спички, а одежду начинающего ученого аккуратно сложила ровной стопкой на танкетке. Стоит отдать должное: не смотря на возмущения и определенную заносчивость, Магда быстро усваивает уроки выживания, и в отличии от Куколя не просто знает свою работу, но и качественно ее выполняет. В том числе и потому, что виконт ясно дал понять, что доставлять ему неприятности совершенно точно не стоит.
— Что собираешься надеть, mon chéri? — блондин вопросительно поднимает бровь, снова переводя взгляд на молодого вампира. — Могу подобрать что-нибудь из своего гардероба, если пожелаешь.
Не то чтобы сын графа уже достаточно налюбовался своим почти до беззащитности открытым, обнаженным творением, но выбор одежды это новое испытание, небольшой шаг, который позволит виконту чуть лучше понять не просто эмоции, но самоощущение студента. Альфред колеблется недолго, отвечая почти сразу:
— Нет, — как ребенок, словно бы заново узнавая это слово и повторяя уже более уверенно: — Нет. Лучше если я останусь в своем.
— Хорошо, — спокойно отзывается виконт, откидываясь на спинку кресла. — Но тогда поторапливайся, тебе предстоит еще одно небольшое открытие, а до рассвета не так много времени, как может казаться.
Альфреду всегда нравилось учиться, а сегодняшняя ночь утвердила его в захватывающем восторге познавать в себе что-то новое. Так что начинающий ученый без промедления начинает ворошить стопку одежды в поисках белья или хотя бы бридж, не придавая значения, сосредоточившись на главном смысле или просто не заметив легкий оттенок грусти в последних словах блондина. Сын графа понимает, что как только вернутся воспоминания, Альфред не останется рядом ни одной лишней секунды, возвращаясь к старым, прижизненным убеждениям и моделям поведения, что и показал выбор одежды. Не преданность, не любовь и не привязанность, только эта ночь — все, чем располагает виконт, и на что может рассчитывать.
***
Молодой вампир стоит между островерхими зубцами, завершающими композицию самой высокой башни замка, судорожно цепляясь за выступы. Бывать так высоко начинающему ученому раньше не приходилось. О своей боязни высоты юноша обычно почти не вспоминал, интуитивно стараясь крепко стоять ногами на земле, но сейчас, когда порывы холодного ветра так и норовят столкнуть вниз на заледеневший, вымощенный камнем двор замка или на занесенные снегом каменные глыбы у внешней стены, новообращенного охватывает самая настоящая паника. А мрачный взгляд вымученно вздыхающего виконта спокойствия никак не внушает, даже напротив, ясно дает понять, что сын графа от своей идеи не отступится.
— Альфред, — блондин, обращаясь к парню, подходит почти вплотную, но это не дает практически ничего. Ученик профессора только сжимает губы в тонкую линию и качает головой, как упрямый, напуганный ребенок, — разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?
— Н-нет. Но, пожалуйста, Герберт, не заставляй меня. Я не могу.
— Можешь, — Виконт умеет быть непреклонным, и, видимо, даже особое отношение к молодому вампиру не способно заставить его колебаться. — Для начала, прекрати оглядываться за спину и посмотри на меня.
Студент глухо царапает шероховатый камень ногтями, но все-таки неохотно поворачивает голову, встречаясь с взглядом блондина. Последнее, чему жизненно необходимо научить новообращенного, так это выбираться из клетки человеческих страхов и запретов. Изумительное чувство свободы от них — награда куда более ценная, чем новый для молодого вампира навык.
— Вот так, mon chérie, — Виконт продолжает говорить, аккуратно пытаясь разжать впивающиеся в верхушки зубцов пальцы. — Высота больше не способна забрать у тебя жизнь, но выступ несмотря на твердость очень обманчивая опора и не будет держать тебя в ответ.
Нужно отдать должное ученику профессора. Намек он понял быстро, и той же судорожной хваткой вцепился в ладони блондина так, что Герберту, будь он смертным, наверняка было бы больно. Страх не отпускал, впивался в рассудок молодого вампира с отчаянностью утопающего, но и сын графа не намерен уступать.
— Дай себе только одну поблажку и уже не будешь способен остановиться в покровительстве собственных и чужих слабостей. Меня не обманешь, Альфред. Я видел, что ты сильнее своего страха, и знаю кто скрывается за коркой этой бессмысленной паники. Все, что тебе нужно сделать, чтобы стать полновластным хозяином своих эмоций — сделать шаг на стену.
Раздираемый противоречиями и леденящим страхом ученик профессора ослабляет хватку и переплетает пальцы с тонкими пальцами виконта. Колебаться сейчас — значит сомневаться в том, кто не оставил его в одиночестве ни на секунду этой ночью. Долгая, напряженная пауза, и начинающий ученый решается. Зажмурившись, уверенно ступает назад, ужасаясь своим действиям, но нащупывая в пустоте носком ботинка поверхность стены. Гибкость Герберта позволяет ему наклоняться и крепко держать чужие ладони, пока обе стопы мальчишки не оказываются прижаты к стремящейся ввысь каменной кладке, и тут же, так быстро, что новообращенный даже не успевает испугаться, виконт шагает следом.
Альфред широко распахивает глаза и рефлекторно пытается вдохнуть, чтобы закричать, но… ничего не происходит. Опора под ногами не пропадает, а земля остается неподвижной, даже не предпринимая попыток приблизиться, только переворачивается, как грань игральной кости, выпавшей из рук. Это потрясает воображение, даже шокирует, но страх исчезает, растворяется раз и навсегда, развеянный шагом, сделанным не просто в пустоту, но к себе самому.
— Герберт! — с абсолютным восторгом восклицает студент, и виконт просто не может не ответить чистой струящейся к нему через их связь эйфории, абсолютно искренней улыбкой. Может быть, им и не суждено быть вместе, но для Альфреда не все потеряно. Теперь он обладает всем, чтобы стать счастливым. Это будет достаточной платой за все усилия блондина.
Как и положено юному, любопытному созданию, парню очень скоро надоедает стоять неподвижно, и он с опаской отпускает руки виконта, тем не менее, совершенно бесстрашно делая шаг в сторону. А потом еще один, и еще… Новая возможность восхищает не хуже открытия мирового масштаба. Качественное преобразование слуха или обоняния не идут ни в какое сравнение с прогулкой по вертикальной поверхности. Невероятное ощущение власти над пространством, податливым, как глиняный горшок в руках гончара, для обладающего скоростью и силой ему противостоять.
— Все это так похоже на сон… Волшебный сон, — все, чем может описать свой восторг начинающий ученый, вернувшись на горизонтальную площадку башни, и тут же, не задумываясь, поддается порыву, обнимая сына графа, крепко, со всем юношеским запалом. — Спасибо.
— Сhéri… — виконт даже опешил на секунду от неожиданности, но после расслабился, отмахиваясь от выбившихся светлых прядей волос. Сегодня совсем не до укладки. — Это не волшебство, просто вера в себя. Я показал тебе почти все, что хотел, кроме того, что даже более вечно, чем ты или я.
Повинуясь указывающему жесту блондина, молодой вампир поднимает голову вверх и уже не может отвести взгляд от бесконечного величия ночи. Он может видеть даже многоцветье причудливых форм космического газа, обволакивающего сияние светил. Мириады звезд, словно россыпь драгоценных, переливающихся разными оттенками и гранями камней на темном бархате: холодные, вечные, недосягаемые и невыразимо прекрасные. Теперь молодому вампиру есть с чем соотнести виконта. Глубокая чернота над головой будто бы сама собой предполагает наличие как небесных, так и земных своих детей.
Мгновения неизбежно ускользают песком сквозь пальцы, и мрак вскоре уступит алому пожарищу зари, а у горизонта вспыхнут Юпитер, Венера и Марс — предвестники утра. Сын графа знает об этом, чувствует, как слабеет ночь — его стихия, но не торопит молодого вампира. Время еще есть. И если юношу увлекает бескрайняя чаша небес над головой, то блондина, созерцающего ее не первое столетие, больше завораживает отражение Вселенной в светло-карих глазах своего творения. Как говорил Граф: «Каждый, встреченный попутно, отражается в тебе». И они, действительно, пусть и в неравной степени, но изменили друг друга. Сейчас виконт осознал это, как никогда прежде ясно.
— Альфред, — глухо, на грани слышимости.
— Мм? — не сразу откликается ученик профессора, рассеянно моргая, но не успевает сказать еще хоть что-то. Губы Герберта приникают к его в чувственном, на грани нежности, но в то же время требовательном поцелуе. Пальцы сжимают лиловое шитье, но вовсе не затем, чтобы оттолкнуть. Только убедиться, что дороги назад нет. Как можно даже помыслить о протесте, когда устремления блондина практически неотделимы от собственных, а он сам — необходимая, сама собой разумеющаяся часть молодого вампира? Ответ на действия сына графа только обличает оттенок проскальзывающего в касаниях, немого отчаянья, порождающего какую-то исступленную, обрывающуюся вместе с поцелуем, страсть. Но даже новый порыв ветра, кутающий в сорванную с крыши снежную крупу, не способен оторвать их друг от друга или нарушить установившееся блаженное молчание. Взгляд скользит по контурам лица виконта гораздо мягче прикосновений, пока не останавливается на снежинке, ухватившейся острой гранью за край длинных ресниц.
Этот осколок причудливо заледеневшего пара чем-то упорно цепляет, удерживает внимание, словно бы заключая в себе неясное несоответствие, тревожащее сознание. Самая обыкновенная снежинка. Парень только за эту ночь видел вблизи сотни таких: шесть идентичных ответвлений, образующих холодный кристалл, но… Две грани касаются века младшего фон Кролока и даже не теряют своей остроты. А ведь по всем правилам должны, хоть на крохотную часть оплавиться, если не растаять вовсе, повиснув на кончике ресницы прозрачной каплей, если человек, поймавший снежинку, в порядке.
В голове словно что-то щелкает. Вот оно. Человек. Теплокровный, дышащий… живой. Виконт хоть и не мертв, но и не жив. Как и сам Альфред. Мысли мелькают в сознании, как кадры на пленке — коротко, обрывками. Иллюзия покоя и защищенности разбивается вдребезги медленным осознанием, неизбежно наваливающимся на рассудок. Теперь он вампир. Как все это время понимание главного смысла этого слова неуловимо ускользало в тень?
Герберт понимает, что происходит еще до того, как юноша отшатывается. По неподвижному, сосредоточенному взгляду, по сужающемуся зрачку. Сын графа даже не пытается удержать мальчишку, не смотря на собственную неготовность. Блондин надеялся, что эта ночь, эта самообманная идиллия продлится дольше, хоть и знает, что ему все равно было бы мало, сколько бы времени не прошло. С трудом удержавшись от попытки отвлечь новообращенного, бессмертный и сам отступает назад, замыкаясь в проверенной броне ледяного высокомерия. Бессмысленные попытки остановить неотвратимое выше гордости аристократа.
Ученику профессора хочется забиться в самый дальний угол, как побитой дворняге, спрятаться от всего мира и заснуть, чтобы больше никогда не проснуться. Только бы не видеть прорывающихся в сознание воспоминаний, всплывающих, словно пузыри воздуха к поверхности: Сара, замок, Граф, библиотека… Сжатые в кулаки ладони что есть силы сжимают виски, он бы уже задыхался, захлебываясь в водовороте эмоций, если бы дышать было по-прежнему необходимо. Виконт, сделка, аромат роз и холод… Такая близкая гибель так и не даровала покоя.
А что, если он просто не достоин забвения? Слабый, бесхребетный, жалкий. Может быть, ученик профессора и заслуживает уподобления своим палачам, проклятию человеческого рода. Но он не хотел стать таким, он боролся за свою жизнь до конца. Увы, честно и благородно. Когда обрывки прошлой ночи упорядочиваются в единую картину, Альфред задается только одним вопросом:
— Почему я? Что мной было совершено настолько непоправимого, чтобы расплачиваться собственной душой?
Вопрос зависает в абсолютной тишине, оставаясь без ответа. Кажется, даже ветер затих, прислушиваясь к негодованию молодого создания ночи. Но за безысходностью вовсе не приходит смирение. Ужас понимания неотвратимости произошедшего медленно, но верно преобразуется в обвинение. Иначе поток переживаний рискует поглотить рассудок.
— За что ты поступил со мной так, Герберт?
— Не за что-то, а вопреки. Ты сам пришел на свидание со своей смертью, и если бы это сделал не я, нашелся бы кто-то другой, куда менее деликатный, — виконт отзывается после длинной паузы, с отстраненной, неестественной бесстрастностью глядя в разгорающееся пламя обиды и ярости на дне глаз, в которых какие-то мгновения назад отражались звезды. А кажется, словно это было в другой Вселенной. Следующую фразу сын графа произносит в большей мере для себя: — Нужно уметь принимать волю судьбы как данность.
— Значит, по-твоему, я должен тебя благодарить? Тебя, клятвопреступника? Я был послушен твоему обещанию и добросовестно исполнял свою часть сделки, я позволял тебе все, потому что верил. Потому что хотел жить!
— Твоя вера — это твое дело, — пожимает плечами бессмертный. — Если бы в ваших с профессором трудах было бы хотя бы самое никудышное зерно осведомленности, ты бы знал, что бессмертные следуют клятвам, закрепленным кровью. Обещания на словах — пустой звук даже для вампира высокого происхождения. Тебе стоит обвинять не меня, а собственное невежество. Разумный человек, не научившись плавать, не заходит на глубину.
— Как же ты сейчас похож на своего отца… — пренебрежительно кидает юноша, отстранено отмечая вымученное удовольствие от того, как хищно прищуриваются глаза блондина. Задеть за живое своего убийцу - кто бы знал, что в этом кроется утешение.
— Тебе это кажется странным? — холодно отзывается виконт, вскидывая бровь. — Быть может, обращение хотя бы заставит тебя повзрослеть, Альфред. Никто не обязан воплощать в жизнь твои иллюзии, и за каждое свое решение несешь ответственность только ты.
— Но разве все это — следствие только моих действий? — вкрадчивая, тихая ярость пропитывает каждое слово. К чему кричать, если они услышат друг друга даже в разных частях замка? — Что-то соединяет нас, даже против моей воли. Убери это немедленно, Герберт фон Кролок, я не хочу иметь с тобой ничего общего.
— А придется, — мстительно ухмыляется виконт, обнажая клыки. Мало что может взбесить его сильнее, чем обращение в приказном тоне. И от кого? От мальчишки! — Связь, заключенная на крови в момент обращения, не может быть разрушена ни Небесами, ни самим Дьяволом. Ты — мой, хочешь этого или нет, кровь в твоих жилах — мое клеймо, и так будет целую вечность.
Альфред не может, просто не желает верить в услышанное. Неужели его грехи так велики, что он заслужил муки Преисподней прямо на земле? Ногти впиваются в ладони до крови, но начинающий ученый не чувствует физической боли, только безвыходное отчаянье и злость. На себя, на блондина, на целый мир, что скоро пробудится чистым и обновленным в лучах рассвета.
— Я должен ненавидеть тебя. Но я не могу, — молодой вампир сокрушенно качает головой, бессильно опуская руки. Он устал, так бесконечно устал, и никакие упреки и поиск виновника уже не способны дать юноше покой. Альфред лишен его навсегда. — Ты способен только разрушать, это достойно сочувствия. Твоя любовь убила меня и когда-нибудь уничтожит окончательно.
Герберт готов ко всему: к крикам, к упрекам и обвинениям, но никак не к жалости. Сын графа растерянно провожает взглядом поникшего парня, пока тот не скрывается из виду на винтовой лестнице. Мальчишка так напоминает сейчас своего старого учителя, осознавшего бесцельность их поездки, потерявшего смысл. А ведь бессмертный сделал все, чтобы уберечь это юное создание от подобной участи.
Сын графа поднимает взгляд к линии горизонта, на восток, туда, где скоро появится раскаленный диск дневного светила. От соблазна встретить его здесь, в самой высокой точке замка, виконта удерживает только нежелание обрекать отца на ту же боль, что раздирает блондина сейчас, и, пожалуй, все та же гордость неспособная допустить подобной слабости. Бездонная, темная пустота, невыразимая, остающаяся в конце предложения вместо точки тоска. Оправдывающая ли себя плата за проклинаемое и воспеваемое чувство? Уж точно достаточная за риск, на который сын графа пошел совершенно осознанно. И ради чего? Чтобы снова убедиться в недопустимости приближения к себе кого бы то ни было?
Только вырвать бы сейчас давно остановившееся, израненное сердце, хотя бы во избежание соблазна снова последовать его зову. Любовь — это уязвимость, а этого виконт себе точно не может позволить. И больше не позволит.
(*) — Очень быстро
