С первого слова

— Сегодня я пролила на ноутбук чай. Поставила чайник, дождалась, пока он вскипит, вытащила из посудомойки стеклянный стакан из IKEA, кинула туда пакетик, ложку с мёдом и залила кипятком. Я не люблю пить и есть на кухне — там холодно и очень неудобные стулья. Пью я обыкновенно в спальне за столом, на столе помимо ноутбука проигрыватель, органайзер со всяким хламом, стопка учебников, коробка с Love is и набор статусов для рабочего стола из Hallmark. Ну знаешь, всякая ерунда вроде: «Аквариумная рыбка гипнотизирует меня, поэтому я не могу работать». — Ага, — Джесс сбрасывает с сигареты пепел и кивает бармену. — «Ежи замышляют чудовищное». — Именно, — отпив из бокала, кивает Юна. — Только у меня нет рыбки — Гектор умер после того, как я помыла аквариум средством для мытья посуды. А у тебя есть ежи? — Нет у меня ежей, — отмахивается Чон. — Так что там с чаем? — Чай долго остывал. Когда я о нём вспомнила, мне как раз написала ты, стакан стоял под рукой, и дальше последовала совершенно случайная череда событий, никак не связанная с моей судьбой, провидением и прочей метафизической дурью, повлекшая за собой мой сломанный ноутбук, липкий стол и закоротивший проигрыватель. — Ясно, — соглашается Джессика. — То есть ты ведёшь к тому, что во всех твоих бедах виновата я, а не метафизика? — Нет, хотя тебе было бы неплохо уяснить, что некоторые люди ложатся до полуночи, — Лим допивает вино и откидывает волосы за спину. — Я веду к тому, что чай я пила за рабочим столом, потому что не люблю кухонные стулья, пролила его, потому что он стоял слишком близко к руке, клавиши залипают из-за мёда, а проигрыватель закоротило, потому что он электрический, а чай — это вода. А вот это, — Юна снимает браслет и показывает Джессике запястье, — не божий промысел и не судьба — это клеймо, мешающее нам жить и любить того, кого мы сами хотим любить, а не того, кого нам внушает наше подсознание… Вот что, по-твоему, подобное говорит о моей предположительной судьбе? Джесс хмурится, сосредотачиваясь на чёрных, резких линиях, и пожимает плечами: — Что он, вероятно, француз?.. — Что он, вероятно, мудак! — Юна косится на склонившегося над её запястьем пьянчугу и презрительно морщится. — Что? — Пардон, мадемуазель? — хрипит тот. — Проспись! — шустро отодвигается и снова поворачивается к подруге. — Гордиев узел человечества, разрезав, наконец, который, обнаруживаем, что рубанули по своей же шее. Юна выдыхает, словно устав от собственной отповеди, и благодарно кивает бармену. — Золотая была? — непоследовательно спрашивает Джесс. — Кто? — Гектор. Золотая рыбка? — Да. Красивая. Всплыл кверху брюхом. — Ты спустила три своих желания в унитаз. — И поэтому пролила чай на ноутбук. — Вот.

***

— Вот что, по-твоему, это значит? Донхэ протискивается к барной стойке, приветственно кивает бармену и протягивает Хичолю бутылку пива. Вынужденно косится на обнажённое запястье и устало трёт лоб. — Что ты мудак, — зачитывает он очевидное и садится за стойку. — В точку! — восклицает Релла и отпивает из бутылки. — Но знаешь, что самое интересное? Сотни женщин, — Донхэ заламывает бровь и Хиним морщится. — Ладно, десятки называли меня ослом, пнём, дятлом, козлом, бараном, долбоёбом, яйценосом… Хэ, меня называли яйценосом!.. Но ни одна из них не сказала мне «мудак». — То есть ты серьёзно считаешь, что после «яйценоса» тебе нужен ещё и «мудак»? — Ты можешь перестать говорить слово «яйценос»? — Ты сам начал, — Донхэ невинно пожимает плечами, опирается о барную стойку локтями и прячет улыбку. — Ты заострил на этом внимание. — Я… Боже. Хорошо. Что там с мудаками? — А то, что вот это, — Хичоль снова показывает запястье и расстёгивает куртку, — как бы заранее обрекает меня на, яскажуэто, вторую половинку, которая: а) сквернословит б) не знает никаких других оскорблений, ведь, согласно статистике… — Обнаруженной тобой. — Именно. Согласно статистике, ни одна из десятков женщин не выберет слово «мудак» в качестве первоочередной реакции на мужской промискуитет. Донхэ кривится, будто бы у него болят все зубы разом, и оборачивается к другу: — Ты виделся с Кюхёном? Хичоль осекается и с подозрением косится на Донхэ. — Я сказал «промискуитет»? — Да. — Он прожужжал мне все уши, — жалостливо тянет Релла. — И всё это ты говоришь, потому что… — Потому что всё это херня, Хэ. Вся эта ерунда про красные нити, родственные души, ключи с замками, замки с ключами, вторые половинки и наши подлинные, выходящие на встречу друг другу «я» гроша ломанного не стоят. Большинство из нас до седин ждёт чуда, вместо того, чтобы жить здесь и сейчас, а прочие… — Хичоль задевает локтём пепельницу, и та падает на пол; опускается, чтобы поднять, и глухо продолжает: — А прочие исходят на слюну, стоит случайному прохожему ляпнуть написанное на… Пардон, мадемуазель! — отвешивает шутовской поклон девушке, что нечаянно толкнул, и уже оборачивается, чтобы продолжить начатое, как та в сердцах бросает короткое, ёмкое: — Мудак. И останавливается, так и не запахнув плащ. На лице у Юны — неподдельное изумление. У Хичоля — почти восторг. Джесс опирается подбородком на плечо подруги и хитро улыбается: — Брось, Юнг, дурь же метафизическая. — Ага, — поддакивает Хэ. — Херня, Хи, не бери в голову. Переглядываются друг с другом и одновременно кивают на барную стойку. — Пошли, помянем Гектора. Донхэ стучит Хичолю по плечу и уходит вслед за Джесс. — А кто такой Гектор?.. — Рыба. — Золотая? — Мёртвая.