Совсем не добрая школьная история

      – Мам? Какого…       – С дороги свали, щенок.       Полупьяный детина ввалился в прихожую, оттеснив Олега плечом, огляделся, будто прицениваясь, восторженно присвистнул.       – Нет, Юлька, вот это я понимаю хата, не то, что твоя собачья будка. А хули ж ты раньше там сидела, дура, если у тебя здесь такие хоромы?       Мать вошла в бабкину квартиру вслед за бугаем, такая же пьяненькая, как ее нынешний сожитель, имени которого Олег даже не знал, презрительно скривила губы, глядя на сына.       – Старая мразь подыхать не хотела. Но теперь, когда эта клюшка собралась-таки окочуриться, заживем припеваючи. Как сыр в масле будем кататься, Максюша, – она похлопала сожителя по плечу, по-хозяйски прошлась по комнатам, заглядывая в каждую дверь. – Здесь хлама на несколько миллионов: серебро там столовое, люстры хрустальные, антикварная мебель… копит все, копит, зараза, за копейку удавится, сама в нищете живет, все чахнет над своим златом, зараза. Ну, ничего, на тот свет все не утащит.       – А этот? – «Максюша» оглянулся на застывшего в дверях Олега, оглядел мальчишку с ленивым любопытством. – Кто такой?       – Забей ты на него. Внук этой коросты. Тебе-то какая разница?       Мать прошла на кухню, цокая высокими каблуками когда-то модных, а теперь изрядно поношенных сапожек. Выглядела она, как и ее обувь, дорого – но когда-то очень и очень давно. От былого шика и лоска светской львицы и королевы ночных клубов только и остались изрядно поношенные брендовые шмотки. Поношенные настолько, что их даже не удалось обменять на бутылку паленой водки. А еще, пожалуй, осталась манера держаться. Так, будто все в этом мире вращается вокруг нее.       Олег сполз по стене, присел на вовремя подвернувшуюся банкетку и закрыл глаза. По-хорошему, нужно было позвать соседей и выставить мать из квартиры, пока ее дружок не начал выносить технику и крушить мебель в поиске бабкиных сокровищ. Но сил на это не было от слова совсем. Как и сил выяснять, с какого перепуга эти двое решили спеть баб Ане заупокойную раньше смерти. Легко, конечно, выдавать желаемое за действительное, но кто бы мог подумать…       В больницу баб Аню отвезли этой ночью: какого-то черта ей приспичило выйти за молоком непременно в снегопад и по гололеду, и непременно самой, не дождавшись домой Олега. С улицы ее забрали сразу в травматологию – с сотрясением мозга и сложным переломом бедра. Сам Олег о приключениях своей неугомонной бабки узнал только после звонка из больницы и собирался ехать к ней сегодня вечером, сразу после школы. Не то, чтобы его особо грела перспектива тащиться на другой конец города ради того, чтобы полчаса посидеть рядом с койкой вечно донимающей старухи. Но, в конце концов, эта самая старуха оставалась для него единственным близким человеком – если не считать матери.       Хотя, нет, теперь уже просто единственным.       – Слыш, Юльк, а откуда внук-то? Ты ж говорила, у бабки, кроме тебя, нет родни.       Материн хахаль остановился рядом с Олегом и бесцеремонно ткнул мальчишку пальцем в плечо.       – Так ты, значит, внук этой… покойницы? Приемный, что ли?       – Ага… – Олег усмехнулся. – Вроде того. Сын вот этой твоей. Юльки. И сына той карги, чью хату вы собираетесь обчистить. А сама она вообще-то не померла, а только в больницу попала с переломом. И вроде как собирается здравствовать лет еще пяток, как минимум. Хочешь, вместе к ней скатаемся, проверим, как здоровье баб Ани? Машина-то у тебя есть, герой? Или ты свою красавицу на метро катаешь?       – Так. Я чет не понял. Юлька, сука ты пропитая, тащи-ка сюда свой тощий зад. – «Максюша» будто враз протрезвел, рявкнул так, что зеркало в старой раме жалобно зазвенело. – Ты какого хуя устроила этот цирк, прошмандовка? Бабка померла, говоришь? Может, у тебя и сын помер? Может, у тебя и совесть померла вместе с ними? Да я тебя… в тонкий блин раскатаю, блядина. Да чтоб ноги твоей…       Мать испуганно пискнула и шустро выскочила за дверь, как-то ужом просочившись мимо ревущего медведем «Максюши».       – Ты это… прости, пацан, – мужик присел на корточки рядом с Олегом, потрепал мальчишку по плечу. – Мамка у тебя… Может того, денег там нужно, продуктов бабке? Олег только покачал головой и закрыл глаза. Под ребрами предательски закололо, да так, что на глаза навернулись слезы. Видимо, истолковав олегову слезливость по-своему, «Максюша» вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собою двери. В подъезде тут же послышались звуки ругани, отборный мат, кто-то торопливо сбежал вниз по лестнице, хлопнула подъездная дверь.       Когда в голове немного прояснилось, а под ребрами перестало колоть так нещадно, Олег все-таки открыл глаза и обнаружил смятую пятихатку на тумбе перед зеркалом. В голове лениво заворочалась мысль о том, что этих денег как раз хватит, чтобы вызвать слесаря и заменить замки. На тот случай, если в следующий раз мать припрется с кем-то не таким порядочным. Или вообще решит не рисковать и приедет одна, когда ни его, ни бабки не будет дома. Какая ирония, менять замки на деньги человека, который собирался его обчистить… а ведь неплохой оказался мужик в итоге. Олег усмехнулся зло и грустно, поднялся на ноги. Этого «неплохого парня», простого работягу с окраины, который, в принципе, мог бы вытащить ее из того болота, в котором она оказалась, мать, наверняка, проебет. Только что проебала, по большому счету. У этой женщины был какой-то необычайный талант превращать в дерьмо все, до чего она дотрагивалась. Особенно старательно она делала дерьмо из собственной жизни. Хотя, какая ему, Олегу, теперь разница?       Дожидаясь слесаря, который слишком долго возился с замками и слишком наглядно демонстрировал, как ему хочется, чтобы ему доплатили за скорость, Олег Сопельник, разумеется, опоздал на первый урок. И, разумеется, был встречен бурными овациями – стоило только переступить порог класса.       – Иногда мне кажется, Сопельник, что расписание в этой школе пишут не для тебя. Ольга Юрьевна, училка математики и по совместительству классная руководительница сняла очки, демонстративно потерла пальцами глаза, будто пытаясь показать, как она устала от его, Сопли, выходок.       Олег смотрел на нее, нестарую и, возможно даже красивую, но какую-то заезженную женщину в кошмарном костюме, превращающем ее в тетку, и думал о том, что рыба в этой школе гниет с головы. Он уже не в первый раз задумывался о том, что все его несчастья, начиная с уничижительного отношения и заканчивая побоями, начались с учителей. Что это с их попустительства он превратился в никем не любимого аутсайдера и мальчика для битья. И что даже его оценки пусть и были неплохими – но могли быть и лучше, и раз за разом искусственно занижались. Просто потому, что Сопле не положено иметь оценки лучше, чем, например, у медалистки Ирочки Ачкасовой или всеобщего любимчика Шаманского. Просто потому, что.       Единственным человеком во всей школе, который относился к Сопельнику хотя бы неплохо, была учительница русского языка, древняя старуха с железным характером, помнившая живым, наверное, самого Сталина. По крайне мере, присказка о том, что Сталина на них нет, идиотов гламурных, была у нее любимой. Впрочем, эта стальная тетка вообще ко всем относилась ровно, уважая только за таланты и способности, и совершенно наплевав на статусы и регалии.       Если бы все учителя были такими… впрочем, мечтать не вредно.       Ольга Юрьевна смотрела на Олега своими рыбьими пустыми глазами, а сам Олег все это время решал в уме головоломку: за что так сильно можно ненавидеть одного отдельно взятого человека? Человека, с которым ты едва знаком? Человека, который не сделал тебе ничего плохого?       – Ответь мне, Сопельник, когда ты научишься приходить на уроки вовремя.       – Когда научусь останавливать кровь из разбитого носа быстрее, чем за пять минут, Ольга Юрьевна. Могу я сесть?       – Что ты несешь, Сопельник, у тебя с головой не все в порядке? Тунеядец. Займи свое место немедленно! То, как Юрьевна сбледнула с лица, как спрятала глаза за своими дурацкими очками в дорогой, но старомодной оправе, то, как она начала вдруг истерично орать, показалось Олегу донельзя смешным. Надо же, думал он, усаживаясь за свою одинокую парту в последнем ряду, какие мы все нежные, как мы смешно мельтешим, когда нам так открыто говорят такую неудобную правду. А то ты не знаешь, лицемерная ты тварь, что твой любимчик Шаманский пускает мне кровь с завидной регулярностью.       Наверное, именно в этот момент, разглядывая с последней парты спины своих одноклассников и лебезящую перед ними классуху, Сопля перегорел окончательно. Да какого же черта, думал он тогда, какого черта я должен все это терпеть, ради чего? Чтобы выжить? Чтобы протянуть еще год или два? А что потом? Окочуриться в пустой бабкиной квартире, из которой мать-алкоголичка вынесет даже стертый паркет? Или продать квартиру, сделать операцию и оказаться с голой жопой на морозе, с хромоногой бабкой на руках? Какая из перспектив вам, Олег Иванович, нравится больше? Никакая? Ну, так других и нет, такие дела…       Вообще-то, сегодня Алексу Шаманскому было не до Сопли. С утра Шаман повздорил с отцом, который решил в честь грядущей подготовки к вступительным экзаменам оставить сына без традиционного летнего отдыха в Европе и вообще отправить на лето к такой-то матери, то есть за город, в дачный поселок имени зажопинска где-то к пяти километрах от Троицка. Несказанно «обрадованный» этой новостью, Шаманский поцапался с Иркой Ачкасовой, и теперь злобно предвкушал неделю без нормального секса. Отличное начало дня подытожила Марьяна Тихоновна, за глаза называемая не иначе, как бабка Сталина, влепив Алексу четыре за сочинение.       – Мыслите штампами, молодой человек, попробуйте реже общаться с имбецилами и читать что-то более интеллектуальное, чем инструкция от микроволновки.       Сссука. Класс, разумеется, ржал. Ну, то есть, хрюкал в ладошки, но. Уебать чертову грымзу от этого хотелось не меньше.       Так что, загруженный своими проблемами, Шаман, в общем-то, походя, по привычке, слегонца тряхнул Соплю за шкирку и отвесил подзатыльник. Довольно легкий, между прочим, эта баба даже устоял на ногах.       – Не стой, бля, на проходе, гидроцефал.       – А ты смотри, куда прешь, кретина кусок.       Вообще-то, Сопля произнес это довольно тихо, и Шаман мог бы и не расслышать… и вообще, навряд ли кто-то, кроме самого Алекса, расслышал, что там вякает это насекомое – но бля, вы что, серьезно? Этот пиздюк еще будет огрызаться?       Шаман даже разулыбался от удовольствия, предвкушая, как сейчас затолкает в глотку этой шавке ее собственные вонючие носки. Ну хоть какой-то способ снять напряжение, спасибо тебе, Сопля, что вовремя подвернулся. Он снова схватил пацана за шкирку и подтащил к себе. Кто-то на другом конце коридора заулюлюкал, предвкушая шоу. Черт с ними, пусть смотрят, если кому-то такое зрелище по душе. Хотя, сам Шаман предпочел бы отпиздить этого гавнюка в тишине и в спокойной обстановке. Чинно и без свидетелей.       – Мальчик, ты бы извинился перед взрослым дядей. Слишком борзый кто-то стал, да? Ольгу Юрьевну обидел, на меня вот по ошибке оборвался. Перепутал что-то, да, Сопелька? Скажи взрослому дяде: я перепутал, уважаемый Шаман, я больше не буду. И Оленьку свет Юрьевну обижать не буду тоже. Давай, милый, не молчи. Я ж тебя, сученок, по стенке сейчас размажу.       – Так размажь уже, чего, а то каждый раз только обещаешь…       Стайка проходящих мимо девятиклассниц глупо захихикала и поспешила смыться на другой этаж. Кто-то, стоящий за спиной у Шамана, и поспешивший так же быстро ретироваться, ляпнул что-то там о том, что Сопля, кажется, допизделся, и сейчас Соплю поведут убивать. Сам Шаман всего этого не видел и не слышал. Он смотрел на Соплю, смотрел на этот манерный рот, изогнутый в гнусной улыбочке, и думал… нет, вообще ни о чем он не думал. Думать он начал тогда, когда втолкнул Сопельника в пустой туалет, попутно вписав головой в кафельную стену, когда развернул к себе лицом и швырнул на раковину, когда впечатал затылком в мутное от времени и мыльных следов зеркало и сжал пальцами тонкую соплиную шею. Зеркало не выдержало напора, зазмеилось уродливыми трещинами, отразив и помножив на десять перекошенное злобой лицо Шамана.       – Нарываешься, мелочь. Я же тебя уничтожу. Забью до смерти одной левой.       – А давай, а забей! Давай, бля, чего встал, струсил что ли? – Впервые в жизни Шаман услышал, как Сопля орет. Не воет, не гундосит, не умоляет, а именно орет, практически благим матом. – Ты же такой смелый у нас, да? Или ты струсил, Шаман? Или одному меня бить сил не хватит, а все твои дружки куда-то разбежались? Ну, давай, бей уже, ты же убить меня хотел!       Вообще-то, Сопля был сейчас даже не кроликом – мышью, повысившей голос на удава. И был он вовсе не из той породы мышей, которые, будучи загнанными в угол, способны наподдать и удаву, и кролику, и крокодилу. Скорее, он был из породы тех, что удаву на один зуб – перекусит и не заметит. Но вдруг осмелевший Сопельник явно об этом не думал, а потому, запрокинув голову и собрав во рту слюну, он плюнул так далеко, как только позволяло его рахитичное тело. Смачный плевок угодил Шаману на ботинок, и это, кажется, была последняя капля.       Потому что Шаман ударил. Сначала врезал под дых, а потом схватил Сопельника за шиворот и отбросил этого голосящего пиздюка в сторону, как комок мерзкой грязи.       – Ах ты уродец… жаль, времени нет с тобой возиться.       В своих мыслях Шаман уже подписал Сопле смертный приговор. Не сейчас, нет – после уроков. Так, чтобы некуда было торопиться. И чтобы этому недомерку некуда было бежать. Он наклонился, чтобы стереть с ботинка соплиный плевок, с омерзением швырнул носовой платок в раковину…       И в это время Сопля, взвыв, как раненный зверь, ломанулся вперед, на Шамана, с остервенением молотя кулаками. Дрался он, как девчонка, но колошматил своими девчачьими кулачками без разбору. И на минуту ошалевшему от такого напора Шаманову ничего не оставалось, как сделать шаг назад, к двери, и схватить Сопельника за шею, зафиксировав голову и не давая брыкаться.       Согнутый в запятую Сопля, похоже, не сразу понял тщетность своих попыток достать Шамана – какое-то время он бодался и извивался всем телом, уткнувшись лбом в шаманову грудь, а тот держал его за шею, не столько душа, сколько просто фиксируя и пытаясь остановить этот шквал цыплячьих ударов.       – Эй, спокойно, спокойно, Сопля, спокойно, покалечишься же, идиота кусок…       – Нахуй иди, Шаманов, понял? – Будто осознав тщетность своих попыток, Сопельник вдруг затих и шумно засопел. – Сам успокойся, понял?       И он со всей силы лягнулся, угодив пяткой Алексу в голень.       – Ах ты ж сучонок…       От неожиданности Шаман выпустил Соплю, и тот с новой силой бросился на него с новой силой, вцепился зубами в шею, как какой-нибудь горе-вамиреныш из идиотских бабских фильмов.       – Да ты охренел совсем!       Не мелочась в широте жестов, Шамана оторвал сопленка от себя и со всей дури приложил затылком об стену. И только тогда этот психованный обмудок обмяк и вроде как успокоился.       – Во урод. Ты на чем вообще торчишь? Ты шею мне прокусил, сученок, ты в курсе?       Алекс Шаманский смотрел на Соплю совершенно ошалело. Это чучело в обносках только что попыталось дать отпор – и кому? Ему, Шаману, перед которым обссыкалась от страха вся местная шпана. В представлении Шамана этот вечный терпила, не способный дать сдачи, был где-то на одном уровне с карликовым шпицем, который посмел облаять волкодава. Но ведь посмел, черт возьми!       – Слыш, ты, ебань, у тебя бешенства нет случайно, мне проверяться не нужно?       – А не пошел бы ты, Шаман…       Кое-как поднявшись на ноги, Слопля выскочил из туалета, и Шаманский едва не кинулся следом. Не то, чтобы ему было не наплевать, куда дальше понесет это мелкое дерьмецо, но было во всем произошедшем что-то ненормальное. Посмотрев в зеркало на свою шею, где уже начал наливаться багровый синяк, Шаман лениво думал о том, что бы такое спиздеть, чтобы в классе задавали меньше вопросов. Сказать, что Ирка не удержалась в порыве страсти? Только эта коза потом устроит ему такую страсть, костей не соберешь…       Мысли текли как-то отрешенно и лениво, а перед глазами все стоял Сопля. С его тонкой крысиной шейкой и этой его гнусной улыбочкой, которую хотелось раз и навсегда стереть с соплиного лица.       – Значит, научился огрызаться, мелочь? Вот и посмотрим, надолго ли тебя хватит.