Совсем не добрая школьная история

      Всю дорогу от больницы до дома Олега Сопельника Ирочка Ачкасова неловко шутила и натянуто улыбалась. Вообще-то она не понимала, на кой черт Шаманский потянул ее с собой в этот крестовый поход по вызволению Сопли из травматологии. Все это было похоже на какую-то детскую игру, маленькую мальчишескую мстишку за то, что она высмеяла его тогда, в актовом зале. Все это было глупо, нелепо и совершенно безыдейно. И, тем не менее, Шаман смог. Завалился к ней с самого утра со словами «собирайся, родина в тебе нуждается».       Вообще-то, это была их шутка, ее, Шамана, Аска, их компании. Когда нужно было срочно заткнуть собою дыру на районной олимпиаде, организовать нафиг никому не нужный школьный КВН, весенний бал, еще какую-нибудь ебалу, отстоять, мать ее, репутацию школы и дымящуюся сморщенную жопу их директрисы, они ржали взахлеб, что они на передовой, золотые детки, в которых нуждается родина, будь она трижды неладна.       И вот, сначала они ехали на такси – спасибо, что хотя бы не на метро – куда-то на другой конец города, встречали Аска и Асковых родителей на обледенелом больничном крыльце. Потом натянуто улыбались медицинскому персоналу и еще более натянуто – Олегу Сопельнику. Которого все, от главного врача до нянечки, просили беречь и не обижать. Бедного маленького мальчика, уняня, сладкую птичечку. От переизбытка розовых соплей Ирочку затошнило, она краем глаза поглядывала на невозмутимого Шамана, очень жалея, что не может просверлить ему взглядом небольшую дырочку в черепе. Небольшую, но сквозную. На кой черт ты притащил меня сюда, мудила, читалось во взгляде Ирочки, и этот взгляд совершенно не вязался ни с двумя русыми косами до пояса, ни с платьем в пол и белым полушубком, делающим девочку похожей на сказочную принцессу.       В понимании Ирочки то, что делалось ею ради «родины», должно было зачесться в ее личном деле. В виде благодарности, грамоты, премии, все той же золотой медали. А вся эта бессмысленная поездка – она даже не скажется на ее репутации, не говоря уже о том, чтобы отразиться в личном деле в виде ну хоть каких-нибудь бонусов.       В эту чертову Тмутаракань не приехал никто из учителей. Логично, кому охота тратить свой законный выходной на какого-то жалкого Соплю. А нет учителей – некому отметить ее, Ирочкину, порядочность и отзывчивость, некому поставить мысленную галочку о том, какая она молодец, некому рассказать родителям на родительском собрании и вспомнить на педсовете. И в таком случае, на кой она вообще тащилась в эту даль? Им с Шаманом явно предстоял просто охренительный разговор на повышенных тонах. Такой, чтобы разом припомнить и эту поездку, и ту подставу с олимпиадой, когда ей пришлось одной отдуваться за всю школу, пока ее парень «тренировался перед матчем» и тискал восьмиклассниц в раздевалке, и за прошлое лето, и за несостоявшуюся совместную поездку на Мальту...       Ирочке было, что припомнить Шаману – но потом, все потом. А сейчас они ехали в машине Асковых родителей, и она единственная чувствовала себя неловко. Шаманский вообще молчал, отвернувшись к окну, Аскольд трепался с родителями о музыке, а Сопля... а Сопля, между прочим, активно поддерживал разговор. Не сидел в уголке забитым маленьким зайчиком, а с жаром о чем-то спорил с Силой Васильевичем, сыпал ничего не говорящими Ирочке названиями, датами, именами...       - Ну, не знаю, это забавно, готы перепевают готов, но кавер Wayne Hussey мне нравится куда больше, чем оригинал. К тому же, у Роберта Смита никогда не было голоса, жалобно стонал все песни на одной ноте, будто кто-то ему на яйца наступил...       - Олег, ты, что ли, гот?       Ирочка ляпнула первое, что пришло ей в голову. И если Сопельник в ответ только покачал головой и ответил что-то невнятное о том, что вырос в музыкальной семье, то Шаман даже отлип от своего окна, презрительно хмыкнул, скривил губы в гаденькой ухмылочке.       - Олег у нас не гот, а скорее эмо. Тяга к самоубийству у него такая же, как у этих обсосов в полосатых носочках.       В машине повисло неловкое молчание. Мать Аскольда неловко кашлянула и принялась расспрашивать Ирочку об учебе и об оценках. Ирочка отвечала невпопад и только переводила взгляд с Аска на Алекса, а с Алекса на Соплю. И если Аск просто молча хмурился, то эти двое, что забитый заюшка Сопельник, что Шаман, не сводили друг с друга глаз и явно пытались прожечь друг в друге по дыре какими-нибудь сверхъестественными лазерами.       Ирка хорошо знала этот взгляд Шаманского, знала, что будь они сейчас не в машине, и не будь рядом взрослых, Алекс давно бы вкатал в асфальт эту рахитичную пухлогубую куколку. Вот только куколке явно было наплевать на все скрытые угрозы, куколке будто бы мало было общения с Рыбой и недели в больнице. Сопельник смотрел на Шамана с вызовом и мысленно явно посылал его в пешее эротическое. А потому, когда машина остановилась возле Олегова дома, и Алекс вышел следом за Соплей и миролюбиво похлопал Сопельника по плечу со словами «вы езжайте, а нам нужно потолковать», Ирочка даже хотела выскочить следом. Но Сопля – Сопля, вдуматься только! – увидев, как девушка Шаманского пытается неловко встать, подобрав подол длинной юбки, захлопнул дверь прямо у нее перед носом.       - Сила Васильевич, вы ведь подбросите Иру до дома? Отсюда, вроде, недалеко, но она в таком платье, а тут гололед.       Асков отец вырулил на проезжую часть, а Ирочка прилипла к окну, глядя, как Шаманский и Сопельник все еще стоят друг напротив друга, сверлят друг друга взглядами. Как Сопельник разрывает зрительный контакт, набирает код домофона, распахивает дверь, шутливо пропускает Шамана вперед...       - Идиоты, – голос Аскольда вывел Ирочку из ступора. Она посмотрела на лучшего друга своего парня и поняла, что ничего не понимает.       Честно говоря, Шаман полагал, что такой обсос, как Сопля, просто обязан жить в каком-нибудь диком замкадье, в квартире с видом на лесополосу с одной стороны и эстакаду МКАДа с другой. А потом пусть и не показал, но немало удивился, когда Сопельник в ответ на вопрос Аскового отца «и куда тебя везти, герой?» назвал улицу где-то в районе Красноселки.       Дом был добротным, четырехэтажным, кирпичным, судя по виду – довоенной или сразу послевоенной постройки. Угловой, с двумя подъездами, с тихим, чистым двором, с чугунными лавочками, такими же старыми, наверное, как и сам дом, он был каким-то правильным и солидным. Уютным и обжитым. Кодовый замок на двери подъезда, в подъезде – идеальная чистота, стертые ступени и свежая краска на стенах и трубах. Дверь квартиры оказалась, против ожидания Алекса, не дубовой, а стальной, со сложным замковым механизмом и массивной ручкой. Сопля открыл дверь своим ключом, распахнул настежь, не то по привычке, не то приглашая войти. Он скинул в коридоре стоптанные ботинки, бросил пуховик на банкетку, ломанулся на кухню, загремел кастрюлями в холодильнике, поставил чайник.       Шаманский вошел следом, захлопнул дверь, аккуратно разулся и снял дубленку, поставил ботинки на коврик. Мать терпеть не могла, когда зимой с обуви натекала вода. И хотя сейчас Алекс был не дома, что-то остановило его последовать примеру хозяина квартиры и как попало бросить обувь посреди коридора. Он прошел вглубь квартиры вслед за Олегом, попутно заглядывая во все открытые двери. Будто бы оценивая или прицениваясь.       Квартира у Сопельника была небольшой, всего пять комнат, но с удобной планировкой, с высокими потолками и большими окнами. А еще, как любил выражаться отец Шаманского, со своей историей. Мебель в квартире была частично антикварной, с узнаваемыми знаками мастерских – но ветхой, нуждающейся в реставрации. Под потолком змеились лепные карнизы, рубильники выключателей «под старину» были спрятаны в розетки на стенах. Сопля, увлеченный приготовлением кофе, помешивал коричневое варево в медной джезве с белой костяной ручкой. Помешивал серебряной ложечкой с какими-то гербовыми знаками.       - Тебе кофе-то можно, Сопелька? Мне не придется тебя потом снова в больницу на закорках тащить?       - Без кофеина, – Сопельник буркнул, недовольно скривив губы, поднял взгляд на Алекса Шаманского, будто увидел его впервые, криво улыбнулся. – А хули ты внезапно такой заботливый, Шаман?       - А хули ты внезапно такой борзый? Тебя Рыба головой об асфальт уронил? Как-то он тебя недоуронил, если мозги так и не вправил.       - Ну так чего же ты стоишь, Шаман? – Сопля плюхнул джезву на стол, пролив кофе на столешницу, посмотрел на Алекса исподлобья, нахмурился и поджал губы. – Давай уже закончим с этим цирком. Ты хотел меня проучить? У тебя получилось. Ты хотел что-то мне сказать? Говори и выметайся. Только давай без пафоса про «кому ты жизнью обязан», ок?       - Что-то ты слишком словоохотливый. Для Сопли. Тебя в больнице случайно не подменили?       Алекс Шаманский отлип от дверного косяка, прислонившись к которому он стоял все то время, что наблюдал за Олегом, сделал шаг в сторону Сопельника, приблизился почти вплотную.       Вообще-то, Сопля всегда реагировал одинаково – старался сбежать. Шаман делал шаг вперед – тот делал шаг назад. Шаман приближался – Сопля старался отдалиться. Шаман оказывался слишком близко – Сопля пытался прикинуться жидкостью, обтечь и уйти незамеченным.       Вот только сейчас этот мелкий пиздюк с куриной шеей стоял, не шевелясь, и только смотрел на Алекса исподлобья, бычился и сопел. И даже пытался огрызаться.       - Меня же Рыба приложил. Головой об асфальт. Может, я умом тронулся? Или вообще бешенство подцепил. Шея не болит?       - Уродец мелкий, – Шаманский беззлобно оскалился. – А Рыбе я за тебя вломил, – сказал он зачем-то, не совсем понимая, зачем вообще признается Сопельнику в подобных вещах.       - Да ты, блядь, логик, – Сопля все-таки сделал шаг назад, достал из кухонного шкафа чашку, соорудил себе бутерброд из мягкого сыра и каких-то консервов. – Сначала ты Рыбу на меня натравил, потом его сам же отпиздил. Пожрать и кофе не предлагаю, извини, я голодный, а в холодильнике ничерта нет, кроме этой банки скумбрии.       Шаману вдруг стало до странного весело, смешно от всего происходящего и почему-то удивительно легко. Подумать только, мелкий сопленок пытался с ним бодаться. Пытался пререкаться и говорить на равных. Так, будто действительно имел на это право. Так, будто всю свою жизнь имел это право, но воспользовался им только сейчас. А он, Алекс Шаманский, просто был тугодумом, недоглядел и не рассмотрел в этом курином бздюхе такой огромный потенциал.       Ну надо же, какие мы стали смелые, какие подвижки случились у нас в мозгах. Особенно теперь, когда вся школа боится лишний раз перднуть в сторону несчастного болезного сиротки.       - А ты верно все подметил, Сопелька. – Алекс усмехнулся, сложил руки на груди. – Я натравил на тебя Рыбу, и я же его и отпиздил. Потому, что ты – моя любимая груша для битья. А я не люблю, когда мои вещи ломают. А после того, как из-за тебя пересрала вся школа, тебя, дорогой мой человечек, вообще отдали мне под личную опеку. Спаси-помоги, дорогой дядя Шаман, не дай обидеть ребятенка. Юрьевна и Грымза чуть ли не на коленях ползали, так просили тебя защитить от произвола. Так что ты, Сопелька, попал на все свои лужки. До самого выпускного будешь у меня на побегушках. Усек? Олег опустился на колченогий кухонный табурет и посмотрел на Шамана теперь уже снизу вверх, удивленно и совершенно беспомощно.       - Врешь, – нет, Сопля прекрасно понимал, что Алекс не врет, что так, скорее всего, все и было на самом деле. После всей этой истории с Рыбой, его, самого хлипкого в прайде человеческих зверенышей, отдали под опеку самому матерому хищнику. Лишь бы слабосильный пиздюк как-нибудь дотянул уже до выпускного. А что там будет дальше, помрет это недоразумение после вручения аттестатов или выкарабкается, совершенно не важно, это уже не забота школы. – Да они охуели там все.       - Знаешь, Олежа, а ведь я тоже сначала так подумал, – Шаманский подвинул к себе второй табурет, сел напротив, расслабленный, почти миролюбивый. Он даже позволил себе улыбнуться и внутренне возликовал, когда Соплю передернуло от его улыбки. – Я подумал тогда: какого черта? Накануне выпускного мне навязывают это лузерское чмо, заставляют везде с ним таскаться, пылинки сдувать с его драгоценной жопы, шефствовать, мать его так, как в гребаной пионерии... А потом, знаешь, меня осенило. Не так уж плохо иметь личного раба, да, Сопелька? Мне как раз по статусу полагается кто-то вроде тебя. Такой же хиленький, серенький и безмолвный. У тебя ведь хватит ума, Сопельник, быть правильным рабом, вести себя тихо и не выебываться?       - А не пошел бы ты к черту, Шаманский? – Олег зло улыбнулся. – Мне твоя опека вообще никуда не впилась. Ты с седьмого класса меня опекаешь, синяки сходить не успевают. Так что и ты, и Юрьевна, и Грымза – можете все вместе собрать манатки и свалить куда-нибудь нахрен.       - Ну, может, Грымза и не будет против отправиться куда-то в эти дебри... – Шаман откровенно глумился, и даже не пытался это скрывать. – И я, может быть, куда-нибудь схожу. Да только если я отлучусь ненадолго, тебя, Сопелька, тут же распнут в ближайшей подворотне. Потому, что ты, гандон мелкий, ходишь и сам нарываешься на неприятности. Неоновой вывески только на лбу не хватает: ударь меня, я последний зашквар.       - Если бы ты меня не травил...       - Да если бы я не цыкал на всех, начиная с пятиклашек, тебя, идиота, давно бы в асфальт вкатали. Так что жри давай свою скумбрию и начинай привыкать к рабской доле. Если хочешь, конечно, дожить до выпускного. – Алекс поднялся с табурета, снова посмотрел на Сопельника сверху вниз. – Только не вздумай реветь. Врач сказал, переживать тебе вредно, так что не распускай нюни, а подумай о перспективах. Я свои вещи берегу и почем зря не ломаю. Будешь себя хорошо вести...       - Шаман, а теперь давай серьезно. Что тебе от меня нужно? Олег закрыл глаза, надавил пальцами на веки. Где-то там, за глазными яблоками, рождалась головная боль, грозящая перерасти в настоящую, взрослую мигрень. Где-то там, в куртке, оставленной в прихожей, остался блистер с обезболивающим. Но чтобы достать его из кармана пуховика, нужно было встать, пройти мимо Шаманского, пройти спокойно, не двинув его в зубы...       - Может, скажешь откровенно, на кой бес ты вообще затеял эту многоходовку? Ты не настолько тупой, чтобы играть во все эти игры с личными рабами. А я не настолько идиот, чтобы не понимать очевидных вещей. Ты же бегаешь за мной с седьмого класса, травишь меня, устраиваешь целые шоу имени себя любимого. Уничтожаешь меня и топишь, как только можешь – только бы я сидел тихо в своем днище и меньше привлекал к себе внимания. Был бы я девкой, может, дергал бы ты меня за косички и задирал юбку. А тут даже штаны не спустишь, пацаны поймут неправильно. Сопельник устало открыл глаза, сфокусировал взгляд на ошалевшем от такого напора Шаманском.       - Шаман, я под тебя не лягу. Хочешь попробовать с пацаном – сними себе шлюху. А у меня вообще сердце больное, мне секс противопоказан. Так что съеби в туман со своими эротическими фантазиями. Давай, вали из моего дома к ебене матери.       То, что произошло дальше, вообще не вписывалось ни в какие прогнозы и произошло где-то в другой реальности. Олег был уверен, что в ответ на его слова Шаман сначала выматерит его, потом попробует ударить, потом опомнится в последний момент, устроит погром на кухне... Он даже заранее пожалел любимую чашку, стоявшую на столе – ей, наверняка, достанется первой. Потом в расход пойдет старый тостер, наверное, еще ваза...       Но все пошло наперекосяк, мимо схем и правил нормальности. Вместо того, чтобы бушевать и орать Сопле в ухо идиотские угрозы, Шаман схватил его за грудки, встряхнул, поставив перед собой прямо, и прижался своими губами к его губам.       Все происходящее было мало похоже на поцелуй. Алекс прижимался к Олегу зло, остервенело, с силой вжимался губами в губы, пока Олег не замычал и не приоткрыл рот. И Шаман тут же ослабил хватку, поцеловал почти осторожно, сжал пальцами Олегов подбородок, заставляя запрокинуть голову.       Сначала Сопля даже не брыкался – он обалдело застыл на месте, позволяя Алексу себя целовать и будто бы не вполне понимая, что происходит. Все это было как-то не по-настоящему. Не из этой оперы, не из этой сказки. С ним происходило что-то, чего не могло произойти на самом деле. Прямо сейчас на его собственной кухне его целовал Алексей Шаманский. Тот самый чертов придурок, который отравил ему жизнь – и продолжает отравлять до сих пор.       Олег начал брыкаться только тогда, когда вдруг понял, что все происходящее странно затягивает. Что ему нравится целоваться с Шаманским, нравится, как тот властно держит его подбородок, как нежно касается губ, как заставляет приоткрыть рот...       - Отпусти...       Он заметался, пытаясь оттолкнуть Шамана, беспорядочно замолотил руками и ногами, за что был тут же прижат к стене, а после – уронен пятой точкой на табурет.       - Какого хуя ты творишь вообще? Совсем крышу сорвало?       - Переигрываешь, – Шаман зло усмехнулся. – Слишком старательно делаешь вид, что тебе не понравилось. Сопелька, смирись уже с тем, что ты мой раб, и делать с тобой я буду все, что захочу. Жри свои консервы, доходяга, и вообще, пей тут таблеточки и хорошо питайся. Чтобы через неделю явился в школу, как послушная лапочка, отъевшимся и отдохнувшим.       - Иди нахуй, Шаманский, понял?       - А что, приглашаешь? – Алекс рассмеялся. – А я уж подумал, что ты с твоей бабской рожей стопроцентный пассивчик. Ладно, не ссы в компот, Сопелька, насильничать тебя, тургеневская барышня, никто не будет. Я, знаешь, люблю, чтобы по добровольному согласию, чтобы подо мною стонали и еще просили, а не нюни распускали.       - То есть вот ради этого все было? Ты с седьмого класса лупил меня потому, что хотел влезть ко мне в штаны? А Ачкасова к твоим наклонностям как относится, Шаманский? Она хоть в курсе, что ее парень – латентный гей, да еще и садист? – Олег вдруг рассмеялся. Как-то зло, горько, почти агрессивно, некрасиво кривя губы, от чего его миловидное лицо стало похожим на гримасу. – И что, ты всегда выбиваешь взаимность пиздюлями, или это только мне так повезло? Или, обожемой, мальчики великому Шаманскому не дают, и он решил подмять под себя аутсайдера Сопельника, который точно не будет сопротивляться? Ну, давай, избей меня, тебе же всегда это помогало пар спустить, когда в штанах свербело.       - Придурок...       - А сам-то ты кто? Олег попытался подняться на ноги, но его вдруг повело, кухня закружилась перед глазами. Он снова запоздало вспомнил, что таблетки остались в кармане куртки, а куртка в прихожей, и лучше будет, наверное, пока посидеть, а потом он доберется до блистера с маленькими синими капсулами, и, наверное, просто проваляется весь день, глядя в потолок. И постарается ни о чем не думать. Тем более, не думать об Алексе Шаманском. Который, мать его так, даже попытался изобразить из себя героя. Подхватил под локти, усадил...       - Олег, тебе что-то нужно? Воды, лекарства, что-то принести?       - Не смей до меня дотрагиваться, понял? И нахуй съебись из моего дома, урод моральный.       Алекс не помнил, как выходил из дома Сопельника, как одевался, завязывал шнурки на ботинках, как с третьего раза смог победить замок и открыть тяжелую бронированную дверь, как потом громко хлопал дверью подъезда, зачем-то опустился на обледенелую лавочку, закурил...       Когда он шел домой к Олегу (надо же, Олегу, даже не Сопле, как все круто поменялось теперь, да?), он сам не знал, на что надеялся и что собирался сказать. Возможно, хотел извиниться. Возможно, хотел предложить помощь. Много разных гипотез и всех этих «да, возможно». Потому, что в итоге получилось то, что получилось. Потому, что повел он себя как угандошенная мразь. Потому, что повести себя как-то иначе не позволила гордость. Просто один раз повести себя по-человечески и признать кого-то таким же человеком, как и он сам. Признать Соплю равным себе.       А еще признать, что он, вообще-то, виноват, и что он хочет этого мелкого чмошника до одури.       И что Сопля вдруг оказался умнее, чем ожидал Шаманский, и так быстро раскрутил его на почти что признание, что от этого мелкой мрази хотелось вломить по самые помидоры. Чтобы не смел, паскуда, смотреть на него с презрением и ухмыляться.       Он поднял глаза на окна третьего этажа, попытался угадать, которые из них окна Олеговой квартиры. Но все окна смотрели на него одинаковыми черными провалами, свет не горел ни в одном.       - Будешь ты моим, никуда не денешься. Месяц тебе даю на побегать. Через месяц сам ко мне приползешь.