Совсем не добрая школьная история

      В Олеговой комнате было светло и тихо. Так тихо, что Алекс слышал, как тикают в соседней комнате большие старинные часы – он видел их в прошлый раз и хорошо запомнил большой маятник, мерно покачивающийся за стеклом. Где-то за стеной ругались соседи. Под окнами припарковалась машина – водитель открыл дверь, не выключив магнитолу, и Алекс услышал навязчивый восточный мотив, разбавленный битами и электрогитарами.       Несколько раз Шаманский включал и снова выключал телефон: ему приходили сообщения о пропущенных звонках от Ирочки, он матерился сквозь зубы, нажимал кнопку «выключить», забывался, тянулся к телефону снова, чтобы проверить, который час...       Он лениво думал о том, что с Ирочкой, пожалуй, тоже стоит поговорить. Раз и навсегда прояснить природу их отношений. Дать понять, что все эти звонки по пять раз на дню – вовсе не предел его, Шамана, мечтаний. А еще, наверное, напомнить, как и с чего все начиналось. И для чего они решили изображать перед всеми бутафорскую идеальную пару.       Когда-то это было выгодно им обоим. Когда-то это было даже удобно. В какой-то степени это был даже предмет его личной гордости: идеальные отношения, когда ты имеешь самую красивую девочку в школе, а в ответ она не имеет тебе мозги. А потом Ирочке сорвало крышу, ей захотелось всей этой бабской хуйни: романтики, розовых ленточек и прочего дерьма на лопате. И Шаман, конечно же, надеялся на Ирочкино здравомыслие – все еще надеялся, но понимал, что, на самом деле, это конец. Потому, что баба, даже самая разумная и хитрожопая, даже такая хитровыебанная сука, как его Ирусик, все равно остается бабой, и рано или поздно ей захочется всех этих «серьезных отношений», «настоящих свиданий» и прочей хуеты в духе «скажи, что ты меня любишь».       Ну а с учетом всех обстоятельств – так ли сильно ему нужна была Ирочка? С ее постоянными истериками, ревностью, мозгоеблей… А что, если она докопается до Сопли? Нет, лапочку Ачкарика, как ласково называл ее за глаза Аскольд, да и не только он один, однозначно стоило вычеркнуть из этого уравнения. Пока еще не стало слишком поздно.       Алекс снова потянулся к телефону: включил, выключил, выглянул в окно. За окном карапуз в полосатом пуховичке ковырял прутиком корочку снежного наста. Они сидели так уже почти час, и целый час ничего не происходило: Олег просто полулежал на своей кровати, откинувшись на высокую подушку, а Шаман сидел на стуле напротив, поглядывал в окно, лениво ковырял телефон и старался поменьше смотреть на Олега.       Вообще-то, сейчас он готов был смотреть куда угодно, но только не на Соплю. И это было странно, неправильно, это ломало систему и крашило Шаману мозг. Потому, что на Соплю он привык смотреть исключительно сверху вниз, и мог смотреть на него тогда, когда ему вздумается, и столько, сколько будет душе угодно.       На уроке можно было сесть вполоборота и пялиться на этого шибздика до тех пор, пока у него не покраснеют уши, и пока он не начнет ерзать на своем стуле. А когда Сопельника вызывали к доске, можно было прожигать взглядом его спину – и он обязательно чувствовал этот взгляд, начинал оглядываться, сбиваться… Это было забавно, все время его дразнить, все время держать на крючке, все время напоминать о себе, о том, что Сопля сколько угодно может прятаться за своей последней партой, но от Алекса Шаманского все равно никуда не денется и не спрячется.       В больнице он вообще рассматривал Сопельника так, будто тот был его собственностью: инспектировал, проверял на повреждения… А в голове еще вертелись мысли о том, что Рыба, конечно, полный отморозок и дуболом, так неосторожно сломал любимую игрушку.       Шаман сам установил такой порядок вещей: с тех самых пор, как понял и почти смирился с тем фактом, что Сопельник, может быть, и самое красивое существо на земле, но совершеннейший олень, пень дубовый и отморозок, и из внешних раздражителей воспринимает только боль и агрессию. С тех пор Олег Сопельник из разряда желаемого и недостижимого переместился в разряд личных вещей: то ли мальчиков для битья, то ли боксерских груш для отработки ударов. Впрочем, Алекс-то и бил его всегда вполсилы: то ли жалел, то ли черт его знает, что еще…       Прямо сейчас сознание Шамана делало хитрые кульбиты, отматывало время назад, пыталось сопоставить факты – и находилось в полнейшем ступоре. Потому, что из всего происходящего Алекс Шаманский понимал только одно: в какой-то момент, определив Соплю в мальчики для битья, он круто наебался. Но как, когда, почему… и почему, черт возьми, сам Олег все это время вел себя так, будто у него нет ни достоинства, ни воли, ни мозгов? И откуда сейчас вдруг взялись все эти злость, спесь, гордость? Из какой задницы он их вынул и почему держал там все это время и не вынимал раньше?       Когда в прихожей этот горе-боец вдруг начал заваливаться набок, Шаман подхватил его под руки, не дав приземлиться лицом в угол банкетки. И вместо благодарности Сопельник лягнул его ногой и чуть не добавил еще раз по лицу. А еще попросил убрать от него руки и ни в коем случае не вызывать «скорую». Ну, то есть, как попросил… если «руки, бля, убрал, придурок» и «не вздумай «скорую» вызвать, мразь сердобольная» можно было издали спутать с просьбой.       А потом Сопля едва ли не полз в свою комнату, медленно, хватаясь за стены, как в каком-нибудь фильме с дешевыми слоу-мо эффектами. И пока Шаманский стоял в раздумьях, стоит ли ему помогать Олегу, или пусть, раз такой умный, ползет в спальню на карачках, тот даже успел приглашающе махнуть рукой: мол, проходи, мил человек, не стой столбом на пороге… Честно говоря, Алекс даже не знал, восхититься ему или послать мелкого пиздюка нахуй и свалить домой.       Но, понятное дело, домой он не поехал. Не для того, в конце концов, он вообще сюда добирался, чтобы сбежать, поджав хвост, когда все пойдет как-нибудь не так. Прямо сейчас абсолютно все шло «как-нибудь не так» – по крайне мере, не так, как этого ожидал сам Шаман. А вот чего ожидал от этого разговора сам Сопля, бог весть. Спросить у него напрямую Алекс пока что так и не решился – в конце концов, этому полутрупу стоило сначала прийти в себя и отдышаться, а уже потом вести задушевные беседы о вечном.       Хотя, лично для себя Шаман уже ответил на один немаловажный вопрос: да, у Сопли все-таки были яйца. Не то чтобы стальные и звякающие при ходьбе – скорее, обычная такая мужицкая мошонка вкупе с нормальным, почти человеческим характером и, о боги, почти адекватным поведением. А значит, вся эта история наконец-то начинала обретать хоть какой-то смысл. Потому что, давайте будем честными, когда кто-то настолько же крутой, как ты, Алексей Шаманский, западает на кого-то вроде Сопли, такого же пиздюка и лузера, ты всерьез начинаешь сомневаться в его адекватности.       В своей адекватности Алекс не сомневался – а Сопля все равно продолжал цеплять. Как блесна, засевшая где-то глубоко в кишках.       - И долго ты собираешься здесь сидеть?       Олегов голос отвлек Шамана он его мыслей и будто бы вывел из транса – тот вздрогнул, тряхнул головой, наконец-то поднял взгляд на Сопельника.       - Тебе уже лучше?       Ответный Олегов взгляд был внимательным, изучающим и настороженным.       - Хватит сил, чтобы врезать тебе еще раз, уебок.       - Ага, а потом красиво сдохнуть... – Шаманский не мог не вставить шпильку, с Соплей это получалось уже почти на автомате – но осекся, недовольно поморщился. – Давай перед тем, как мы бросимся друг на друга с кулаками, попробуем выяснить все миром. В конце концов, мы уже дважды целовались, и мне показалось, что ты был не то чтобы против.       - Ничего не выйдет. – Олег сел, опустил ноги на пол, оперся руками на край кровати, то ли пытаясь встать, то ли таким образом удерживая равновесие. – Шаман, серьезно, я не знаю, какую игру ты затеял, но я подыгрывать тебе не буду.       Он вдруг взвился, вскочил с кровати, выбежал из комнаты, какое-то время громыхал на кухне чашками, и Алекс почти совсем собрался пойти вслед за Олегом, но тот вернулся с чашкой воды, запил какие-то таблетки, снова сел, заелозил босыми ногами по стертому паркетному полу.       - Слушай, богатенький мальчик, я понимаю, что тебе скучно, что у телочек, которых ты трахаешь, в какую дырку не загляни, везде одно и то же, но я-то тут при чем? – Шаман чувствовал, что Сопельник пытается хорохориться, но голос у него дрожал, срывался на почти панические нотки. – Есть клубы специальные, всякие сайты знакомств… за разнообразием вали туда. И просто оставь меня в покое. Я плясать под твою дудку больше не буду. И избивать себя больше не дам.       - А если я скажу, что не собираюсь тебя избивать? И что я хочу предложить тебе встречаться?       - Я скажу, что твои шутки зашли слишком далеко. И что по уровню жестокости ты превзошел сам себя. – Олег криво улыбнулся, покачал головой. – И что даже если бы я был геем, я бы даже за возможность родиться здоровым не стал бы с тобою… встречаться.       Он снова поднялся на ноги, заходил по комнате взад-вперед, будто дикий зверь в клетке. И Шаман, наблюдая за этими перемещениями, не мог не думать о том, что если Сопельнику снова станет плохо, то пусть он катится ко всем чертям со своими угрозами, потому что на этот раз Шаман точно позвонит в «скорую».       - Алекс, ну подумай сам своей головой. Ты с седьмого класса методично превращал мою жизнь в ад. – Сопля обнял себя руками и отвернулся к двери. Голос у него снова дрожал, и Шаману показалось, что Олег пытается спрятать дрожащие губы и стоящие в глазах слезы. – Ты все время меня избивал, ты натравил на меня одноклассников, ты натравил на меня учителей… Да ты всю школу на уши поставил, всех настроил против меня! И все, все до единого тебя послушали! Я не знаю, как ты это делаешь, чем ты их гипнотизируешь, откуда у тебя такая власть над людьми… – Он шумно вздохнул, еще сильнее втянул голову в плечи. – Пока ты не появился, все было в порядке. А потом вы с Аскольдом вернулись из спортивного лагеря… Знаешь, я раньше часто мечтал о том, чтобы вы не вернулись. Любил воображать, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы ваш автобус перевернулся на скользкой дороге. Вы бы погибли, и все пошло бы тогда по-другому…       Олег замолчал. И, честно говоря, Шаман чуть ли не впервые в жизни не знал, как и что ему ответить. И стоило ли ему вообще отвечать. Он был огорошен и оглушен. Наверное, он все-таки был слишком уж избалованным, слишком уж благополучным и счастливым подростком: от всех людей, которые его окружали, он получал только любовь, восхищение… Ему завидовали, на него смотрели с открытым ртом, кто-то, возможно, даже его боготворил. Родители не чаяли в нем души, учителя восхищались его успехами, девчонки сами падали под ноги и укладывались в штабеля. Так было всегда и со всеми, это был неизменный порядок вещей, такой же нерушимый, как то, что солнце встает на востоке и заходит на западе. И в глубине души Шаман был уверен, что Сопля будет бегать за ним на цыпочках, и есть с его рук – он просто щелкнет пальцами, и хороший мальчик Олежка побежит туда, куда он скажет.       Но хороший мальчик Олежка ненавидел его и желал ему смерти. И, скажем прямо, не то чтобы у него не было на то причин.       - А я ведь тобою восхищался, Шаман. – Сопельник усмехнулся, и в этой усмешке было столько горечи и отчаяния, что Алекс почти ощутил привкус скопившейся во рту крови и желчи – как фантомные боли. – Несколько раз я попытался познакомиться, пообщаться… ты даже руки мне не подал, просто прошел мимо, будто я пустое место. А потом… наверняка, ты уже не помнишь. Я болтал на перемене с Ачкариком… с Иркой Ачкасовой. Женевская еще задала тогда кучу какой-то фигни, а я по русскому тогда был ни в зуб ногой... Я даже не понял сначала, почему я упал. А ты просто подлетел сзади, оттолкнул, свалил меня на пол, начал бить… И кричал еще тогда, что твоя девушка не будет общаться с каким-то жалким педиком.       - А потому, что нехуй было ей так улыбаться!       Шаман сам не понял, как подскочил к Сопельнику, развернул его к себе. Ну точно, губы искусаны, дрожит, как мышь, в глазах слезы… Сопля бестолковая.       - Нехуй было ходить и улыбаться всем подряд, понял? Выискался, тоже мне, улыбчивый такой… – Он встряхнул Олега за плечи, обнял, прижался лбом к его лбу. – И если еще раз увижу, что ты кому-то улыбаешься, я до смерти изобью. И его, и тебя.       - У тебя странные способы заигрывания, Шаман…       - Ты будешь со мною встречаться?       - Нахуй иди, придурок.       Они лежали на узкой Олеговой кровати, явно не рассчитанной на двоих, и Олег прижимался к Шаману костлявым боком, а тот обнимал его за плечи. В горизонтальную плоскость пришлось переместиться после того, как у Олега начали подкашиваться ноги, и он мертвой хваткой вцепился в ворот Алексового свитера.       Будь на месте Олега какая-нибудь девчонка, любая девчонка, Алекс непременно списал бы все на свое очарование и на то, как круто он целуется. Но с Соплей почему-то первым делом подумалось о том, что этот, хоть и хлипкий, но может и удушить от переизбытка чувств. А потому пришлось подхватить его на руки и для начала усадить на край кровати.       На ощупь Сопельник был как мешок костей в мешковатом свитере – сплошные ребра и острые углы. А еще он был легким, куда легче Ирки или, например, хрупкой Светочки Артемовой. И, в отличие от девчонок, не расслаблялся под руками, а только напрягался и зажимался еще больше. Сейчас он лежал рядом с Шаманом, бревно бревном, вытянувшись в струнку, и, судя по его виду, старался даже не дышать.       - Ты в порядке? – Алекс прижал Соплю к себе, заглянул в лицо.       Судя по затравленному взгляду, тот был ни разу не было в порядке, но упрямая мелочь только замотал головой.       - Олеж…       - Шаманский, я руку тебе сломаю. За Олежу и вот эти ути-пути. – Сопельник резко сел на кровати, нервно хохотнул. – Пиздец какой-то. Я вообще не понимаю, что происходит. С седьмого класса ты меня бьешь смертным боем и чмыришь так, что я дышать спокойно не могу. Из-за тебя, придурка, я чуть с жизнью счеты не свел – дважды. А теперь что? А теперь я с тобой целуюсь. Знаешь, по законам жанра здесь должны быть скрытые камеры. И сейчас из-под кровати выскочат Аскольд и Ачкарик с криками «сюрприз, нах, а ты, Сопля, повелся».       - Здесь нет скрытых камер.       - Спасибо, кэп, я в курсе. – Олег отмахнулся, снова лег, пытаясь удобнее устроить свое тощее тельце между Шаманом и стеной. – Это мой дом, знаешь ли.       - И ты не рассказывал, что собирался с собою покончить. – Алекс вдруг помрачнел, но Сопля сделал вид, что ничего не заметил:       - А ты и не спрашивал. Мы с тобою не то чтобы часто общались, помнишь? И лучшими друзьями никогда не были. Но – я бы оставил тебе предсмертную записку. Что-то вроде: «Привет, Шаман, сегодня после твоих побоев и издевательств я почувствовал себя особенно никчемным, больным и усталым, мне незачем больше жить, прощай, жестокий мир». Но я всегда трусил. На самом деле, я просто всегда трусил. Уговаривал себя, что это как-то глупо, столько лет бороться с болезнью, чтобы потом почикать себе вены.       - И ты никогда не говорил о том, что болен.       - А хули толку? – Олег пожал плечами, отвернулся к стене. – Узнал бы ты, что я болен, перестал бы меня бить, придумал бы какой-то другой способ до меня доебаться. Ничего бы в итоге не изменилось. А я… у меня тоже есть гордость, знаешь ли. Я никогда не хотел, чтобы меня жалели, чтобы делали исключения. Хотел просто быть нормальным, вот и все.       - Олеж, я дебил. – Шаман, разумеется, забыл об обещании сломать ему руку, обнял Олега за плечи, притянул к себе. – Я полный тупняк, признаю, даже отнекиваться не буду. Ты мне нравился. Всегда нравился, с того самого дня, как я тебя увидел впервые. Зацепил. Я все смотрел на тебя и не мог понять, почему я вообще на тебя смотрю. Ты бесил меня дико. Тем, как ты стоишь, как ты ходишь, как ты улыбаешься… что ты вообще кому-то улыбаешься, и этот кто-то – не я. Я сначала вообще не мог понять, почему меня от тебя так штырит, ходил, как больной. А тебе будто бы пофигу было, и я еще больше заводился… Это, знаешь, как девчонки, к которым не понимаешь как подступиться, и начинаешь дергать их за косы, забрасывать снежками…       - Но раз у меня нет косы, то нужно было меня лупить? – Шаман почувствовал, как Олег снова напрягся. – Если бы у меня был какой-то опыт… в этом всем… может, я бы понял раньше. Но не с моим сердцем. И не с моим всем. – Он замолчал, будто собираясь с мыслями, заворочался, то ли устраиваясь удобнее, то ли пытаясь побороть волнение. – Когда погиб отец, у меня в очередной раз коротнуло сердечко, и после операции мне сказали: слыш, парень, волнения тебе противопоказаны, вообще любые волнения, ты или будешь чувствовать, или сдохнешь. И я приучил себя ничего не чувствовать, делать вид, что меня это вообще не касается. Даже когда ты меня доставал, я просто думал о том, что ты моральный урод, что школа – человеческий зверинец, а дети – самые жестокие звери. И что это просто правила школы, в каждом классе должен быть свой лузер. А потом мать приперлась с этим мудаком… А тут еще и ты… И если бы не отец Аска…       - Олеж…       - Да ты заебал со своим Олежей. Шаманский, серьезно, будешь разводить тут драму – я сломаю тебе руку. – Сопельник заворочался снова, сбил покрывало к ногам и наконец-то затих, прижавшись спиной к Шамановой груди. – Бабки моей тут нет, она бы точно дала нам просраться.