BTS. Драбблы.

Пустыня - это сотканная из тысячей тысяч песчинок пустота, рассыпающаяся ночным звездным небом сквозь пальцы. Пустыня душит душной и сухой влагой, разъедающей глаза и кожу, оставляя ее белой и беззащитной пред палящим в миллиарды ватт солнцем. В пустыне есть только одна дорога - на север, к живительным родникам оазисов, к жрецам последних крох настоящей воды, хранителям того, что осталось от когда-то цветущего зеленью государства. Пустыня задувает сухим ветром под ткань галабеи, опаляя белоснежную кожу впивающимися в нее песчинками. Юнги глотает густой, словно патока, воздух, прикрывает ладонью нос и рот, стараясь дышать не так глубоко. Еще немного, и от его дороги на север не останется ничего. Он либо дойдет. Либо высохнет до смерти. ... В оазисе его встречают жрецы. Молчаливые и недружелюбные. Красивые, до режущей боли под ресницами. Юнги теряет какую-либо связь с реальностью, пытаясь выловить в этой толпе людей хоть кого-нибудь, кто сможет ему объяснить. Объяснить, что дальше. - Здесь могут оставаться только жрецы, - чужой голос заставляет вздрогнуть и обернуться, впечатываясь взглядом в по-изящному пухлые губы аккуратном лице, - ты готов стать одним из нас? Юнги изучает незнакомца, как изучал бы врага. Долго и тщательно, замечая каждую деталь: ключицы, торчащие под газовой тканью его одеяния, изящные запястья, не по-мужски узкую талию. Юнги изучает серьезный и темный взгляд ореховых глаз. Впрочем, дольше остального он изучает губы. Пухлые и налитые кровью, словно цветущая пустынная роза. - В пустыне я не выживу. Вы ведь на это рассчитываете, когда говорите, что все дороги ведут на север? - Юнги говорит медленно, чтобы не обмануться чужой красотой. - Я ни на что не рассчитываю, - улыбка едва-едва намечается в уголках его губ, - меня зовут Сокджин. - Я... - Юнги, я знаю, - Сокджин ведет кончиками пальцев в воздухе, словно ловит невидимую паутинку и кивает ему, мягко и бережно. Юнги теряет целую минуту своей жизни, непонимающе пялясь ему вслед. *** Юнги не удивлен тем, как они становятся жрецами. Юнги, в целом, очень сложно удивить. Он пожимает плечами и соглашается, вспоминая бесконечно долгую дорогу от задыхающейся в песке деревушки до цветущего оазиса, где есть вода и приторно-сладкие фрукты. Где есть мята, растущая кустами у родников, кружа голову своим перечным запахом. Звук барабанов отдается вибрацией в голове, костры и факелы смазываются пред глазами. Дети пустыни белые и белоснежные, у жрецов молочная, почти сливочная кожа, матово блестящая в лунном свете. У Сокджина глаза - пылающее ореховое дерево, и кожа терпко пахнет мятой и сладостью рамбутанов. Юнги ведет губами по шее, вдыхает чужой запах, окунаясь с головой в едва тлеющую атмосферу ожидания, натянутого в струну. Нервы рвутся и лопаются, стоит обнажить лишний участок чужой кожи. Сокджин дышит часто и сбивчиво, прикрывая свои невозможные глаза и запрокидывая голову назад. Чужие тонкие запястья стянуты атласной лентой, звенящими золотыми браслетам, пальцами самого Юнги, очерчивающими каждую голубую вену под мягкой кожей. Юнги знает, это не секс и не любовь, что-то среднее и что-то большее, мятная религия, долбящая в висках желанием обладания. Он поклоняется и молится этой религии в стонах чужого высокого голоса, в изгибах ломкого тела, во всполохах пламени, делающего каждую тень четче и глубже. Юнги разводит чужие ноги в стороны, сминает нежную и мягкую кожу на бедрах, наклоняется ниже, слизывает выступающие капли терпкого пота, ощущает режущий мягкий привкус на языке и теряется в этом вкусе еще сильнее. Сокджин под ним дрожит и стонет, глухо и гулко, отдается пульсацией в подкорке. Юнги ведет пальцами между ягодиц, влажных от масел, только касается пульсирующего кольца мышц, прежде чем медленно и тягуче погрузить внутрь пальцы. Два. Три. Скользящих свободно внутри смазанных и мягких стенок. Юнги сцеловывает горячие стоны с чужих пухлых губ, пробует на вкус пустынную розу, цветущую кровью на языке, стоит прокусить тонкую кожицу, словно спелую вишню. Мятное дыхание Сокджина отдается свежестью, когда он стонет на грани крика. Юнги входит в него одним тяжелым и одурманенным толчком. Голову ведет от душного и влажного воздуха, пропитанного запахом фруктов и трав. Юнги целует чужие ключицы, ведет руками по проступающим под кожей ребрам, сильнее сжимая узкую талию. Единение с чем-то всевышним происходит тогда, когда он ощущает единение с человеком, изгибающимся под ним, почти ломающемся в пояснице. Когда ощущение того, как заполняется нутро Сокджина горячей и вязкой жидкостью, кажется, что мир раскалывается на миллиарды осколков, осыпается горячим и плавящимся стеклом, оставляя только мирно тлеющие глаза напротив. Глаза сытого дракона и любящего брата в одном флаконе. Ореховый цвет пылает не хуже факельного пламени. Кожа Сокджина пахнет мятой, кипящей в воде над костром из орехового дерева его глаз. Юнги вдыхает полной грудью, и этот запах вымывает из него последние остатки режущего глотку песка, остатки сухой пустынной влаги, раздирающей глаза. - Добро пожаловать домой, Юнги.