Третья сторона

      — Не беспокойтесь, работа непыльная, — полковник отложил в сторону бумаги и заглянул в ящик стола. — Как раз для отставных оперативников. Как вы.       Его слова меня покоробили. В армии не умеют общаться с подчинёнными по-другому, кроме как со списанными в утиль инструментами.       Я стоял в центре кабинета навытяжку, понимая, что в эти мгновения расплачиваюсь с прошлым. Ему я отдал почти всё. Взамен же получил не лишённые самодовольства реплики руководства.       — Вон оно! — полковник выложил на стол толстую папку, обмотанную бечёвкой. На обложке красовался штемпель — "совершенно секретно". Я ухмыльнулся про себя. Вся моя жизнь — под обложкой этой чёртовой папки. Каждый шаг, каждое моё движение, каждое слово. Я ничего не имел за душой, не мог похвастаться тем, что у меня есть какая-то личная жизнь, какие-то секреты. Я наблюдал, как полковник листает моё досье. Он хмурился, тяжело вздыхал, иногда удивлённо поднимал брови. Для повышения мне не хватило всего одного боевого задания. Тогда бы уже я сидел за этим столом и диктовал другому отставнику его дальнейшую судьбу.       — А наград-то у вас немало… — сказал мужчина.       — Так точно, сэр!       Полковник заулыбался.       — Майор, ну что вы! Сейчас уже можно забыть об этом. Вы без пяти минут на гражданке. Вольно, майор, вольно.       Он издевался надо мной.       Я расслабился.       — Армия США упускает ценные кадры, майор.       — У каждой вещи есть свой срок годности, — ответил я. — Мой, видимо, истёк.       — Сколько у вас было ранений?       — Не сосчитать, сэр.       — Наверное, надоело так часто соваться в пекло?       Какого ответа он ожидал? Полковник засиделся в своём кабинете, совершенно забыв, как чувствуют себя те, кому однажды взбрело в голову найти свой удел в настоящей армейской службе, а не в офисной работе. Я промолчал.       — Хорошо, — мужчина захлопнул папку. — С этого дня, майор, вас отправляют в запас. Ваша служба окончена. Пенсия, премии — всё уже готово. Даже квартирку вам нашли. Но есть ещё кое-что. Вашим досье заинтересовалось АНБ.       — Разрешите спросить, сэр…       — Майор, пожалуйста, давайте без формальностей. Спрашивайте, что хотели.       — При чём здесь АНБ?       Полковник насупился.       — Тамошние начальники высокого мнения о вашей деятельности. Особенно им понравилось, как вы провели диверсию на одной из вражеских баз на Ближнем Востоке пять лет назад.       Повисла тишина. Через открытое окно доносился уличный шум. Был октябрь, и день выдался солнечным. Пока мужчина прятал в стол моё личное дело, я обернулся, взглянув на дверь в кабинет. Свет от солнца наползал на косяк, открывая взгляду плавные узоры деревянной фактуры. Когда я выйду из этого помещения, то стану обычным гражданином с ворохом наград и почестей за спиной, которые мне, по сути, и не принадлежат, ведь вся моя армейская работа проходила под предводительством спецслужб, и таким, как я, на руках медали не оставляют. Они пылятся где-то в архивах. Как и моя собственная душа. В данные секунды я испытывал состояние некоей пустоты, словно меня выбрасывают на помойку.       Но зачем я нужен АНБ?       — На этом всё, майор. Вооружённые силы объявляют вам благодарность за службу.       — Спасибо, сэр!       Я приставил вытянутую ладонь ко лбу, приветствуя висящий на стене за спиной полковника американский герб и портрет президента. Чёрт, как же это всё паршиво! Я опустил руку.       — Мне не сообщили, когда с вами свяжутся. АНБ не любит раскрывать своих планов до конца, вы же знаете.       — Догадываюсь.       — Даю вам день на сборы — и после этого вам будет необходимо покинуть территорию штаба.       — Так точно.       — Прощайте, майор.       — Прощайте, сэр.       Следующие несколько недель я жил, как затворник, в той самой квартирке, предоставленной Министерством обороны. Окна выходили прямо на линию надземной части метро. С перерывами в десять минут пол начинало трясти от проезжающего мимо состава. Утром люди торопились на работу, вечером — домой. Я почти не выходил на улицу. Моё существование стало неподвижным, и время застыло, будто погрязнув в трясине. После армейской службы такая жизнь выглядела чистилищем. Я начинал сходить с ума от безделья. Стоило бы подыскать себе какую-нибудь работу, но она стала бы лишь поводом ещё глубже погрузиться в мир беспросветной тоски. Невозможно было смотреть на лица горожан без толики жалости и отчаяния.       И в итоге я начал выпивать. Алкоголь, конечно, не спасал, но с его помощью я быстрее уходил от реальности, хотя... Можно ли было назвать реальностью этот город, эту квартиру — можно ли было назвать реальным меня, когда вся моя жизнь осталась там, в горячих точках, на поле боя? Нет, я хотел вернуться, меня осаждали воспоминания. Каждый, кого только что отправили в отставку, признается: исполненная мечта о том, чтобы ужасы войны остались позади, принимает обратный характер. Война чересчур глубоко укоренилась внутри — она зовёт к себе, желает, чтобы ты вернулся. Я как будто умер, между мной и жизнью прочертили непроходимую линию, и продолжал вливать в себя спиртное, лишь бы забыться — до следующего утра, когда голова начнёт гудеть с похмелья, но я буду знать, что достаточно приложиться к очередной бутылке, чтобы вновь послать к чёрту эту действительность. Правильно говорят: солдат — это переработанный материал. Армия использует людей — так же, как молотки, отвёртки, ножи… Солдат — это просто вещь. И рано или поздно инструменты ломаются, каким бы надёжными они ни были.       Виски остужало голову и одновременно подначивало меня к очередным самокопаниям. Нет, я не сломанный инструмент. И не хочу им быть.       Я часто возвращался к вопросу полковника о том, не надоело ли мне лезть в пекло. Сейчас я понимал, что оно было гарантом того, что я ещё жив, что во мне что-то бьётся. Шутка ли, но самым жутким кошмаром обернулась именно эта сторона жизни. С работёнкой по двадцать долларов в час, кислыми рожами в подземке, бомжами в подворотне, гопниками, барами, «белыми воротничками», которые так смешно выглядят со своими телефонами и деловым видом. В этом я видел только фальшь. Всё не по-настоящему. Этот город — чёртова глотка с бушующими в ней ураганами лицемерия и подлости.       Однажды вечером я почему-то решил сходить в расположенный неподалёку кинотеатр. Полуночный сеанс. Почти пустой зал. Очередной фильм для выжигания мозгов. На задних местах какая-то парочка занималась любовью. Их стоны иногда перекрывали звук с динамиков. Мне было плевать. Я глядел в экран, совершенно не понимая сути происходящего. Словно смотрел сквозь изображение, не видя ничего, кроме пустоты. И вышел из зала, так и не досмотрев кино. А парочка и не думала останавливаться.       По дороге домой я купил бутылку виски. Завернув на свою улицу, услышал звуки борьбы. Кто-то кричал. Во всяком случае, пытался. Бедняге быстро затыкали рот. Слабо разносились вокруг глухие удары. Наконец, я увидел само действие: в проулке, куда едва доставал свет фонарей, шпана из трёх-четырёх человек избивала прохожего. Его лицо всё было в крови, он лежал на асфальте, стараясь поджать под себя колени, но подонки продолжали лупить бедолагу ногами с надетыми на них тяжёлыми берцами. Мне не было никакого дела до этого остолопа. Ни капли героизма. Я просто хотел ввязаться в драку. Как по сигналу, кровь в жилах немедленно закипела, и в голове не осталось больше ни одной мысли, кроме той, что я должен прикончить этих недоносков. Я понимал: у них нет ни единого шанса. Как противники они мне не ровня.       Я молча двинулся в сторону шпаны.       Они заметили меня не сразу. Только когда я оказался в шаге от них, самый толстый из банды посмотрел на меня. Выматерившись, он приготовился врезать мне, однако я быстро заставил парнишку сильно пожалеть о таком решении. Я сломал ему руку, и он громко закричал от боли, затем исчезнув где-то во тьме. Второго я впечатал головой в стену, так что тело его обмякло и повалилось на землю. Двое оставшихся засомневались, стоит ли связываться со мной. Бутылка виски к этому времени уже лежала разбитой где-то под ногами. Наконец, один набросился на меня, видимо, поверив, что его безбашенная отвага напугает меня. Но, проведя захват, я повалил паренька наземь и продолжал удерживать его, сильнее выкручивая руку. Ещё немного — и сустав просто не выдержит. Я мог сделать это мгновенно, но мне хотелось оттянуть момент, почувствовать, как рвутся сухожилия и ломаются кости. Оставшийся у меня за спиной парнишка, видимо, был готов слинять, поступая в принципе благоразумно. А тот, кому я продолжал выкручивать руку, начал звать маму и молить отпустить его. Вдруг раздались звуки сирены, и темноту проулка начали полосовать мигающие отсветы красного и синего цветов. На нас упал луч полицейского фонарика. Парень, наверное, впервые в жизни был рад копам.       Похоже, кто-то из жителей всё-таки решился вызвать полицейских.       Меня и этих четверых отвезли в участок. Бывшие хулиганы представляли собой жалкое зрелище. Их быстро отправили в госпиталь, а меня, поскольку с собой никаких документов не взял, задержали до утра. Офицеры были уверены, что я — какой-то маньяк-убийца, но я отвечал, что лишь хотел помочь человеку, которого, кстати, по прибытию на место полицейские даже не осмотрели. Неизвестно, добрался ли бедняга домой. Если это не был просто бездомный бродяга. Чёрт. В этом мире прогнило всё. И я постепенно становился его частью. Или всегда был ею, просто не осознавал этого…       Меня заперли в камере. Вместо со мной здесь находился какой-то торчок: он сидел на койке, вжавшись в угол, и пустым взглядом буравил пространство перед собой.       Часов в шесть ко мне явился офицер, отпер камеру и сообщил, что меня отпускают. И что за мной пришли.       — Кто? — спросил я.       — Мне какая разница. Иди давай.       Он, судя по всему, с самого начала мечтал от меня избавиться.       На проходной меня встретили двое мужчин в гражданской одежде. Но у каждого было при себе удостоверение АНБ. Внезапное появление, ничего не скажешь.       — Здравствуйте! — поприветствовал меня агент. — Меня зовут Стрикленд.       Второй агент молчал.       — Ваши действия подрывают вашу репутацию, — сказал первый.       — Драка в подворотне — не очень серьёзный удар по репутации, — ответил я.       — Но для службы в агентстве не очень хорошая рекомендация, сэр. Мы закроем глаза на это происшествие, учитывая ваш опыт и заслуги. Но только в этот раз.       Не прошло и тысячи лет, как АНБ вспомнило про меня.       На улице ждала машина. Стрикленд сел вместе со мной на заднее сиденье, второй агент разместился спереди. После того, как первый дал приказ ехать, водитель нажал на газ, и полицейский участок остался позади.       — Простите, куда мы едем? — спросил я. — У меня нет с собой документов…       — Не беспокойтесь, сэр, — спокойно ответил Стрикленд. — Сегодня они вам не понадобятся.       — А есть ли вообще смысл спрашивать, куда мы едем и зачем?       — Вы всё узнаете на месте.       Я взглянул на него, на водителя. Эти ребята прекрасно выполняли свою работу. Как роботы, в которых загружена определённая программа, они не отступали от заданных директив. Муштра пострашнее, чем в армии. Одно случайное движение, случайно обронённое слово — и вот, ты уже разгласил гостайну, стал врагом собственного государства. Спрашивать этих парней, куда меня везут, действительно было бессмысленно. Я попробовал посмотреть на эту ситуацию со стороны. К участку подъезжает чёрный «форд», оттуда выходят ни дать ни взять «люди в чёрном» и забирают готового спиться вояку. «АНБ не любит до конца раскрывать своих планов». Впрочем, начальники в штабах тоже предпочитают не до конца прояснять приказы. Постоянно чувствуешь себя пешкой в чужой игре. В окне мимо нас проносились кварталы, и глядя на прохожих, я стал замечать, что они тоже не вполне владеют собственной жизнью. Люди как будто ненастоящие. Батарейки, которые можно заменить в любой момент на новые.       Вдруг подумалось: а могу ли я отказаться?       Наверное, нет. Даже в отставке я вынужден слушаться приказов.       Позади остались таунхаусы, пригородные территории. Уже пару часов мы ехали по междугороднему шоссе. Водитель держал почти одну и ту же скорость, сама дорога являлась почти пустой, и унылый, однообразный пейзаж за окном начал вгонять меня в тоску, но это было не впервой. В такие моменты я умел просто «отключаться», пока не произойдёт что-то действительно важное. Момент затишья, ожидания. В них и открывается подлинное мастерство выдержки и терпения. Немногие солдаты способны на это. Большинство рвётся в бой только для того, чтобы заглушить чувство страха и паники, которое даёт о себе знать в ожидании очередной команды к атаке или штурму. В своё время я тренировал своих бойцов, чтобы они могли спокойно переждать время затишья, потому что, как только начинается действие, солдат не сразу включается в происходящее. Он будто долго сидел в темноте, а потом врубили свет — боец просто парализован, ослеплён такой резкой сменой обстановки. И толку от него никакого. Сопровождающие меня агенты, скорее всего, понимали, что моё молчание и видимая леность — лишь прикрытие. Необходимо быть всегда готовым. Неизвестно, с какой стороны нанесут удар. Надо просто не давать себе полностью расслабляться. Правда, так и параноиком стать можно, что и происходит с некоторыми из военных, когда они выходят на «гражданку».       Машина сбавила ход, и мы съехали на автостраду, что привела нас к какому-то закрытому комплексу. На пропускном пункте офицер охраны попросил Стрикленда показать документы, в то время как другой солдат с винтовкой наперевес и закреплённым на штативе зеркалом осматривал автомобиль. Офицер заглянул в салон. Увидев меня, он подозвал стоящего у будки сержанта и попросил связаться с начальством. После того, как мою личность подтвердили, нас пропустили внутрь.       Комплекс являлся обычной армейской базой — почти неотличимой от той, где я служил. Не сказать, чтобы испытал острый приступ ностальгии, но внутри меня что-то зажглось. Нечто тёплое и приятное, как от возвращения домой.       Водитель остановился у самых ворот во внутренний двор главного здания.       Стрикленд и второй агент, которого я про себя назвал Молчуном, вывели меня из машины и проводили в холл, что напоминал больничный приёмный покой.       Жизнь на армейских базах всегда идёт в строго определённом, изолированном от внешнего мира ритме. Вдруг я понял, насколько сильно привык к солдатскому быту. Проходящие мимо рядовые и сержанты практически не замечали меня. Оно и понятно: на мне ведь нет формы, тем более я в отставке, так что отдавать приветствие им было не за чем — однако это зацепило меня. Мне почему-то снова вспомнился тот полковник.       — Доложи Салли, что мы на месте, — приказал Стрикленд Молчуну, и тот быстро скрылся. Первый агент повёл меня на второй этаж комплекса, где почти весь персонал ходил в штатском, царила полная тишина, не считая стука каблуков.       Помещение, куда меня привели, являлось комнатой для допросов. Проблем с законом, кроме недавней стычки с отморозками, я не имел, и поэтому такие комнаты видел только с другой стороны. Бывали случаи, когда я сам проводил допросы. Большинство из них проходили отнюдь не в чистоте и стерильности, как здесь, и чаще всего сопровождалось всё это пытками: какими бы крепкими и закалёнными ни были допрашиваемые, рано или поздно они ломались. Рано или поздно. Как ни странно, из-за допросов кошмары мне снились чаще, чем из-за участия в боях.       Стрикленд усадил меня за стол, поинтересовавшись, не нужно ли мне кофе, не хочу ли я покурить и так далее. Когда я ответил, что не испытываю ни в какой из предложенных услуг нужды, агент кивнул головой и вышел из комнаты, заперев дверь.       Я посмотрел в зеркало. Наверняка в соседнем помещении уже находились мои наниматели. Их явно не устраивало то, что меня привезли из полицейских казематов. Впрочем, АНБ не доставило бы меня сюда, посчитав, что я не оправдал их ожиданий.       Прошло около часа, когда, наконец, в комнату вошла сотрудница агентства. Как и остальные, она была одета в штатское: отутюженный костюм, белоснежная рубашка под плотной тканью пиджака. Убранные в хвост русые локоны. Несмотря на унифицирующий дресс-код, минимизирующий различие между лицами мужского и женского пола в агентстве, сотрудница всё равно производила приятное впечатление. Она являлась очень симпатичной женщиной; судя по морщинкам на лице, ей было уже далеко за тридцать. В руке она держала папку без каких-либо обозначений и штампов на обложке. Положив документы на стол, сотрудница села напротив меня.       — Добрый день. Меня зовут Салли, — представилась она.       — Здравствуйте.       Я посмотрел на свою одежду. После проведённой в изоляторе ночи помятые куртка и джинсы создавали весомый контраст с идеальной формой сотрудника АНБ.       — Если у вас есть вопросы, — сказала женщина, — задавайте.       — Вы хотите предложить мне работу?       Салли кивнула.       — Я могу отказаться?       Снова кивок.       После этого я замолчал, ожидая, когда она начнёт мне рассказывать о плюсах предложенной вакансии.       — Если решите отказаться, — сказала Салли, — вас отвезут обратно в город. Мы не боимся вас отпустить: ведь вы даже не знаете моего настоящего имени.       — АНБ разве что не научилось менять внешность сотрудников.       Женщина засмеялась.       — Да, это так.       Моё же имя, собственно, она ни разу не произнесла. Обращаясь только на «вы», Салли держала в секрете мою личность неизвестно от кого. Видимо, шпионы других агентств в АНБ — столь обыденная вещь, что один офисный работник может в течение нескольких лет работать под ненастоящим именем и не знать, что его сосед по рабочему месту — совсем не тот, за кого себя выдаёт.       Стрикленд ничего не знает о Молчуне. Молчун ничего не знает о Стрикленде. Никто ничего не знает. Даже если организовать диверсию в этом комплексе, враг ничего не выведает. Только если не сделать сеть своих агентов ещё более засекреченной, чем сеть внутри самой АНБ.       Голова идёт кругом от этих шпионских игр.       — Поскольку у вас было время обдумать этот вариант, то рекомендуем озвучить решение прямо сейчас.       Я невольно удивился.       — То есть время с момента отставки до сих пор было для обдумывания?       Женщина вновь кивнула.       Я чувствовал, как моей жизнью играются невидимые тени, и Салли так же, как и я, являлась фигурой на шахматной доске, но что самое смешное, наверное, и сам гроссмейстер был марионеткой. В какой точке сходятся нити? Вспомнив, что последнюю неделю практически пьянствовал от безделья, я понял: в данном случае возможно только одно решение. АНБ, конечно, это не армия. Пусть я и служил в спецназе, шпионом я всё же не являлся. Я не знаю, как плести интриги. Я — простой солдат. Вернее, был им.       — Можно ещё один вопрос?       Кивок.       — Зачем вам нужен я? Разве у агентства нет своих силовиков?       — Я смогу ответить только в случае вашего согласия, — в конце она улыбнулась, будто предлагала мне скидку в фастфуде.       Эта женщина ничем не выдавала себя. При взгляде на Салли даже самый опытный психолог не смог бы выяснить, что у неё на уме. Она была чиста, как лист. Как манекен. Человек без прошлого, без души. Безделушка. Меня с ней объединяло гораздо больше, чем казалось вначале. Такой, какой я видел эту сотрудницу сейчас — скорее вещью, а не человеком — таким видели и меня мои командиры.       — Я согласен.       До конца не могу сказать, что именно двигало мной, когда я произнёс эти слова. Возможно, попросту испугала перспектива нормальной гражданской жизни; может, я просто не вжился в её образ. Возможно, не видел своё существование вне армии. Наверное, я не умею жить по-своему. Действительно, однажды отдав своё сердце солдатскому бытию, вернуться назад нельзя. И этим согласием я только подтвердил свою судьбу, принял её. Я вернулся, как побитый пёс, о чём говорил мой внешний вид. Так бы и умер — в пьяной драке. Меня бы забыли. В эти секунды я всеми фибрами души ощущал собственную незначительность по сравнению с теми, чью волю исполнял. Но ни полковник, ни Салли, ни Стрикленд, ни Молчун — никто из них не обладал властью. Она постоянно скрывалась за спинами тех, кто отдавал приказы. Моя же суть заключалась в том, чтобы их исполнять. И это я умел делать очень хорошо. Возможно, я просто не умею жить. И поэтому согласился. Потому что как человек я ничтожен. Я — цепной пёс, и без привязи не могу протянуть и доли секунды. Мне нужна война. Я должен чувствовать её огонь. Я не знал, что мне сулит служба в АНБ. Знал только, что она спасёт меня от той бездны, что обещала так и не изведанная мной свобода. А может, и нет никакой свободы? Только кукловоды водят нами, как им вздумается. Сумасшедший тот, кто считает, что поступает в согласии с собственной волей. Вот она, свобода — белоснежная комната десять на десять футов с непрозрачным окном и прослушкой в каждом углу.       Сразу после моего ответа женщина положила перед собой папку и раскрыла её. Там не было, как я ожидал, моего досье. Только информация о каком-то центре с эмблемой в правом верхнем углу.       — Агентство ценит умения, подобные вашим, — сказала Салли. — Начальство тщательно изучило ваше дело. Подход у вас, как бы так сказать, довольно деликатен. По сравнению с тем, что происходит на Востоке, ваши действия даже можно назвать бескровными.       — Да, — заметил я. — Кроме боевых операций, кстати, я ещё руководил эвакуационными работами.       Она коротко взглянула на меня.       — Разумеется. И это нам тоже известно. Поймите, мы не испытываем необходимости в мясниках. Тем не менее, вы нужны АНБ по другой причине. Запомните: вы дали согласие — а значит, как только покинете это здание, вы автоматически даёте подписку о невыезде и о неразглашении гостайны. Любое неосторожное слово сулит высшую меру наказания.       — Я знаю.       — Прекрасно. В общем, на территории Соединённых Штатов действуют несколько научных центров, в которых занимаются разработкой новых видов вооружения. Главные из них два — Aperture Science и научно-исследовательский комплекс «Чёрная Меза». Разумеется, вы про них никогда ничего не слышали.       — Хотя бы потому, что большую часть своей жизни я провёл не на родине, — сострил я, что Салли не очень понравилось. Я промолчал. Женщина вернула разговор в прежнее русло:       — Проводимые в этих двух научных центрах исследования очень важны для наращивания оборонного потенциала страны.       «Когда идёт речь об армии, всегда говорят об «обороне», — подумал я, — «забывая об этой самой «обороне» в те моменты, когда войска напрямую вторгаются на территорию страны, ресурсы которой так необходимы дяде Сэму». Но за годы службы я успел выработать особый сорт цинизма.       Сотрудница продолжала:       — Мы активно привлекаем финансовую поддержку из частных инвестиций. Правительство, тем не менее, курирует все исследовательские работы. Я не могу рассказать вам всего, но здесь, — Салли положила ладонь на разворот папки, — вся необходимая вам информация.       — В чём же заключается моя работа?       — Инспектирование.       — Что, простите?       — Вы только сейчас решили задать вопрос?       — Инспекция — не мой профиль.       Женщина сложила руки и перенесла вес тела немного вперёд.       — Поймите, — сказала она, — мы не можем отправлять в эти центры агентов без боевой подготовки. Проводимые в Aperture Science и «Чёрной Мезе» исследования превосходят многие представления о науке в целом. Если противник узнает, чем занимаются наши учёные, он непременно воспользуется малейшей лазейкой, чтобы нанести удар и выкрасть результаты исследований.       — Но ведь я — инспектор.       — В том-то и дело. Ваша задача — проверять весь рабочий процесс в научных центрах.       — Я не учёный.       — В вашем деле сказано, что вы необыкновенно быстро усваиваете новую информацию и способны спустя короткое время сориентироваться в ситуации, с какой бы скоростью она ни менялась.       — Да, Салли, я быстро воспринимаю полевые сведения, а не научные теории.       — Вы же в курсе, чем занимается АНБ?       Женщина, видимо, готова была всё разжевать мне, как какому-нибудь идиоту. А чего удивляться? Я же — обыкновенный солдафон…       — Вы имеете в виду контрразведку? — спросил я.       Сотрудница повела бровями.       — То есть моя инспекция — это ещё и работа по ловле перебежчиков и продавцов государственными секретами?       — Первое правило разведчика — никому не доверять.       — Как же вы тогда отбираете себе персонал?       — Это затяжной процесс. Секретность многого стоит.       Я пожал плечами.       — Вот, — Салли подвинула в мою сторону папку. Я наконец разглядел эмблему и название организации — «Чёрная Меза».       — Вы отвечаете за инспектирование этого объекта, — добавила женщина.       Я начал просматривать указанную на страницах информацию. Территориальное расположение, род деятельности, финансирование… Таблицы, снабжённые бесконечным количеством комментариев и описаний.       Сотрудница тем временем вызвала кого-то по внутреннему телефону. Спустя несколько минут в комнату вошёл Молчун. Он держал в руках толстенную папку, далеко превосходящую по размерам ту, что принесла с собой Салли. Молчун положил папку рядом со мной. Женщина распорядилась, чтобы мне принесли кофе. Я не мог отказаться. И без указаний понял, что мне предстояло проштудировать содержимое обеих папок — прямо здесь и сейчас, поскольку выносить документы за пределы базы, естественно, строго запрещено.       Скоро Молчун принёс мне кофе. Это он повторял в течение всего вечера и ночи. Я прочитывал страницу за страницей, вникая в суть дела. «Чёрная Меза». Исследования в области оборонной промышленности. Изучение квантовой механики. Энергетическая промышленность. Комплекс оснащён собственной атомной электростанцией. В общем, город-крепость. Понятно, по каким причинам АНБ так трепетно относится к безопасности этого объекта и почему правительству так важно, чтобы внутри не оказалось лазутчиков.       Я переквалифицировался, но по сути задача осталась той же — найти и обезвредить врага. Только теперь он выглядел иначе. Врагом мог оказаться кто угодно. И каждый раз, прилетая на очередную инспекцию, я заочно записывал всех и каждого в реестр подозреваемых. Шпион среди шпионов.

***

      … однако миссию я провалил.       Главный шпион всегда находился прямо под самым носом.       Не знаю, как долго я провёл в забвении, но едва придя в сознание, почувствовал, как тело пронзили десятки раскалённых жгутов. Пробуждение было не из приятных, и в шквале болевых ощущений я уловил отблеск мысли, что тенденция вырубаться на неопределённый срок успела порядком поднадоесть.       Я не мог сосредоточиться. Жар обволакивал кожу, будто плёнка. Каждый вдох сопровождался резкой болью в области груди. Где-то в подкорке возникло желание насколько возможно задержать дыхание, лишь бы это мучительное ощущение не возвращалось.       Красная пелена закрыла взор; начало казаться, будто я совсем лишился зрения.       Последнее, что сохранила память — безумный вихрь жаркого, как в преисподней, воздуха, который буквально оторвал меня от земли и швырнул в скалу. Огненная буря. После такого не выживают. Мне столько раз это говорили. И так же часто повторяли, что я — везучий, упрямый, что смерть меня не берёт. А пуля, что должна была стать последней, отправлялась в металлический лоток полевого хирурга.       Сознание понемногу собиралось из разнесённых осколков. Я вспомнил Фримена. Потом увидел себя, словно со стороны, как бегу, точно раненный зверь, через залитый огнём и усыпанный обломками плац. Мои глаза горели ужасом, а гибель приближалась со скоростью несколько сот миль в секунду. Пули-то медленнее летают… Когда меня подхватил поток воздуха, я даже испытал облегчение. Был уверен, что умру быстро. Но тело, в отличие от сознания, помнило всё — и теперь возвращало пережитое с лихвой.       Попытавшись пошевелить рукой, я почувствовал, как жгуты пришли в движение, и теперь боль начала волноваться, как море при шторме, затопляя рецепторы массой огня. Да, я чувствовал собственное тело — но расплачивался за это порывами невыносимых мучений. Удивительно, как ещё не откинул копыта от шока.       Красная муть спала, и глазам предстало ночное, усыпанное звёздами небо. Почему-то этот вид успокоил меня и даже сделал страдания терпимее.       Я слышал, как что-то горит. Треск огня вкупе с темным небосклоном создавали ощущение, будто нахожусь на пикнике. Поблизости разожжён костёр. Разбита палатка. Сознание, как огарок свечи, медленно угасало — ведь в мире иллюзий боли нет. И какой-то голос звал меня к себе. Прямо из сердцевины мрака, где мне было обещано освобождение ото всех мучений. Я шёл на голос, и красная пелена вновь начала наползать на сетчатку, но уже убаюкивая.       Вдруг закричали.       Нет, это не галлюцинация. Кто-то действительно орал. Причём прямо в ухо.       В голове тут же зазвенело, будто несколько сотен человек ударили в набат, и страшное напряжение волной прошло по черепу, отчего возникло предчувствие, что его попросту разорвёт на части.       Крик повторился.       Голос звал на помощь. Не меня конкретно.       Красная муть вновь рассеялась. По наитию я попытался поднять руку к рации.       А где она?       Сознание ещё пыталось собраться в единое целое, когда рефлексы уже выполняли всю работу за меня. Пальцы обхватили маленький пластиковый корпус рации и машинально нажали на кнопку принятия сигнала.       Я что-то произнёс. Из-за сухости во рту слова превратились в ничего не значащий поток рваных звуков.       — Эй, кто-нибудь! Пожалуйста, помогите! Ответьте! Это профессор Магнуссон! Ответьте, чёрт возьми!!!       Рация надрывалась, как бешеная, а я всё никак не мог ничего сказать, хоть и удерживал кнопку.       Я до сих пор думал, что это кошмар. А боль — пережиток дурного сна. Но она была реальнее, чем никогда. Наконец, я выдавил из себя несколько фраз:       — Где вы… назовите координаты… ранен… пришлите помощь…       — Это мне, МНЕ нужна помощь!!       От слабости я закатил глаза.       — Где вы…       — Третий уровень! ТРЕТИЙ!! Общежития!! Здесь кругом солдаты и пришельцы!! Господи, ПОМОГИТЕ МНЕ!!!       Рация замолчала.       Третий. Это слово надёжно впечаталось в подкорку. Оно прозвучало, как приказ. Я сделал попытку приподняться, но тщетно.       Воздух был тёплым. Меня окружали скалы, чьи тени образовывали какую-то невообразимую, сказочную стену. Я будто находился в крепости.       Третий. Третий уровень. Это ведь общежития. Где они, эти чёртовы общежития?! Я приподнялся на локтях, увидев перед собой развороченные бетонные плиты и выскальзывающие из трещин языки пламени, как если бы под землёй находилась гигантская сталелитейная кузница.       Благодаря какому чуду я снова остался жив, да к тому же ещё и мог двигаться — неважно.       Я должен был идти, следуя голосу.       Почему — не знаю.       Наверное, очередной приказ…       Когда встал на ноги, земля начала куда-то уползать, но вскоре я понял, что просто не могу пока найти ориентацию в пространстве. Меня шатало. Ослабевшие конечности с трудом удерживали вес тела. Вопреки этому я направился в сторону разделявшего плацы сетчатого забора. Вернее, оставшихся от него пары столбов.       Везде, куда доставал взгляд, бушевало пламя. HECU отлично поработали.