Зеленый Свет

Курякин без каких-либо умыслов и задних мыслей лежит на диване и смотрит на костюм, оставленный Соло. Он вспоминает, как в магазине напарник любезно завязывает ему галстук и поправляет ворот рубашки. Эта любезность окончательно выбивает Илью из колеи — теперь он не знает, в какую армию податься: красный тыл или голубой фронт. Ситуация кажется ему абсурдной, и Курякин в который раз хватается за бутылку: благо, их он рассовал по всему номеру. Попивая виски, Илья шатается из угла в угол, в надежде, видимо, что пол под его весом сдастся да и скрипнет разок другой. Он еще никогда, никогда не чувствовал себя паршивее, все его существо разрывало на две дольки мандаринки, подумай он о том, что его наклонности могли быть односторонними. Конечно, Соло — бабник и любитель женских юбок, и это, несомненно, значит, что в своем превосходстве он уверен на сто процентов — Илья был готов поклясться, что если б кто-то изобрел машину для клонирования, Наполеон незамедлительно бы ей воспользовался, чтобы создать себе клонов и переспать с ними. Ну да, нужно же как-то в собственной безупречности убеждаться. Илья нервно треплет край куртки: с прихода в гостиницу он так и не рискнул раздеться. Да, конечно, мужчина заметил с утра «хищные» взгляды Соло, когда тот огреб дверью по носу и чуть не пробил головой на удивление прочный пол. Курякин ставит под сомнения ориентацию друга, но это не есть комильфо, и, чтобы забыться, он делает очередную затяжку с бутылкой во рту. Все сейчас кажется Курякину двойственным, и даже чертово горлышко от бутылки кажется ему теперь, blyat', chlenom. Оу, нет, он даже не может произнести этого в своей голове, одна мысль о «голубом небе» заставляет щеки невинно краснеть. Илья вздыхает. Он нормальный, гетеросексуальный мужик, и чтобы разобраться в себе, не обязательно хотеть трахнуть своего напарника прямо на этом чертовом диване. Щеки Курякина горят от краски, он даже не чувствует ярости за закрывающей ее волной стыда. Илье чертовски стыдно: с чего он вообще решил, что Соло — педераст? Может, эта штука и процветает в Америке, но Курякин убежден, что его друг полностью и бесповоротно так же, как и сам Илья, желает сохранить честь и целомудрие своей задницы. Ага, кивает Курякин и делает еще несколько глотков. Он знает, как проходит само соитие, потому как в КГБ люди придумывают хитрые и изощренные пытки для каждого, кто идет против правил. Кажется, чтобы наказать нарушителя, они и сами часто сворачивают на темные тропы. У Ильи пересыхает в горле, а напиваться до потери сознания прямо перед разгаром миссии ему не хочется, он встает и быстро шоркает на кухню, где, приложившись к крану, жадно пьет и лакает воду, прямо как овчарка, уставшая после очередного задания. Илья думает, на что это похоже со стороны, и он улыбается, позволяя себе лишнего - да, определенно, шансов на адекватность не остается, — Курякин лижет кран и не перестает пить воду. И ему, казалось бы, даже нравится отгонять гомофобные мысли прочь от мозга. О нет, где же тот Илья, что краснел при слове «секс», как рак, брошенный в кипяток? — вторит его подсознание, но Курякин слетает с катушек от попавшего в кровь алкоголя, и упорно растягивает свое горло по холодному стальному стволу крана, что, впрочем, со стороны выглядит, как неудачная попытка самоубийства. Илья отвлекается на смущенный выдох из дверного проема и, давясь и кашляя, резко отстраняется от крана, вытирая мокрые губы. Он ошарашенно смотрит на Соло, который, кажется, все эмоции только что запечатал в точно такой же сейф, какой они вскрывали в Риме. Но это, конечно, точно не означало того, что Соло был единственным мастером по вскрытию. — Надеюсь, ты просто очень хотел пить, — констатирует Наполеон. Илья смущенно опускает глаза, теперь он отчаянно похож на нашкодившего котенка. И Соло хочет ткнуть его мордой в дерьмо, потому что он, черт возьми, видел все, абсолютно все, от начала и до конца: и язык, и глотку, и почти совсем скрывшийся в ней ствол крана. Э, нельзя было точно сказать, что Соло абсолютно и бесповоротно любил развлекаться с мужчинами, он просто не отрицал, что имел в этом опыт. Причем это было давно. И сейчас ему больше всего хотелось добавить — и неправда. Но, увы и ах, Курякин выглядит столь умопомрачительно, что внутри Наполеона все жжет и сгорает дотла. Он складывает руки на груди и в вымученной усмешке ждет оправданий. Да, Соло убеждает себя, что никому в этой ситуации ничего не перепадет, потому что он, Соло, профессионал, а Курякин — русский, что автоматически записывает его в ряды ярых гомофобов. Илья поднимает свои честные глаза на напарника и виновато, очень жалобно и трогательно ерзает на месте: в принципе, здесь Наполеон мог бы растаять, и они б вместе предались жаркому питью воды из-под крана, но он почему-то находит это весьма забавным и смешным, поэтому хохочет от души, не скрывая затаившейся на сердце печали. Но Курякин не подхватывает плеяду смеха, а сменяет свой взгляд с милого и безобидного на черствый и суровый. Оп, думает Соло, приплыли. Илья уже привычно хмурит брови, Наполеон замечает, как нервно в предвестии бури дергаются его жилистые худые руки, и уже хочет убраться поскорее, до того момента, как Курякин решит перейти к рукоприкладству. — Да. Так и есть. — в красноречии глаз Илье не занимать, и со своим скудным равнодушием Соло отступает в тень. Да, да, он согласен, боже, он согласен, что хочет повторить свой «опыт», но в то же время совсем, абсолютно не хочется совращать невинную чистую душу бедного русского доходяги. К тому же — шансы получить от попыток в челюсть или печень очень велики, а подвергать себя страданиям ради сомнительного удовольствия Соло тоже не хочет. Он массирует виски и устало, как выжатый до последней капли лимон, смотрит на Илью: — Я так и подумал. Повисает неловкая пауза, в которую Курякин тысячу раз успевает спросить себя «А точно ли мои колебания взаимны?», а потом, ответив на все попытки души всколыхнуться в пьяном порыве, присекает грозным барским «Нет!» в собственной голове. — Что-то хотел, Ковбой? — на распев тянет Илья, без зазрений совести раздеваясь. Ладно, он признается — проверить можно. Проверить нужно!!! И Курякин стягивает с себя куртку, а следом принимается за футболку. Соло невозмутим и непоколебим. Хотя, возможно, поколебать стоит. Да, определенно. Он решает испытать Илью — все-таки хоть какая-то отмазка на случай, если они окажутся в постели — «Как я заметил, ты не был особо против…» Наполеон садится за стол и вальяжно разваливается на стуле, широко расставляя ноги. Халат едва прикрывает пах, и Курякин с ужасом понимает, что после душа напарник не надевает белья: — Зашел удостовериться, что ты все еще трезв, Большевик. — за шуточки его стоит сжечь на костре, но Курякин смело и слишком опрометчиво соглашается и принимает пари — Ладно, до первой… Ночи?». Он на секунду теряется, но потом берет себя в руки и начинает нарезать круги вокруг стола. Соло не смотрит на него, точнее, в его глаза, он слишком занят вычислением, чтобы что-то расценить как вызов со стороны Ильи. — Да? В таком случае… Спешу тебя разочаровать: как видишь — я трезв, а ты… Debil. — в ладонь ехидно хихикает Курякин, и Наполеона уже выворачивает наизнанку от предвкушения. О да, он проверит, еще как проверит чертового русского на вшивость. А если подозрения подтвердятся — он использует его, как одну из множества женщин, что были в его постели. — Так… Как у вас с Габи? — наивно спрашивает Наполеон, и Илья круглыми пятаками смотрит на него в ожидании пояснений. — Твои… Царапины на шее и, кхм, не только, говорят сами за себя. — Пустяк, — выдыхает Курякин, чувствуя смелость от алкоголя и обескровленное лицо. Он побледнел, испугался, струсил. Да ладно, брось, никто не говорил, что на тебя кто-то клюнет, — про себя бурчит мужчина, но упорно смотрит на Соло с тем отчаянным упорством, с каким тот пытается не рассмеяться: ну это же глупо, — вторит Соло, — взрослый мужик из СССР… — Ясно, — туманно отвечает Наполеон. И на самом деле ничего ему не ясно, внутри идет дикое противостояние двух вполне разумных сторон. — Это началось в Берлине… — нечаянно и едва дыша выговаривает он. И по понимающему взгляду Ильи он готов поклясться, что Курякин отчетливо корит себя за ровно симметричную ситуацию в голове. Боже, разве они просто не могут быть друзьями и «видеть кремлевские звезды» по ночам? Нет, ничего и никогда не станет так просто, Соло это отчетливо понимает, и поэтому в душе его теплится надежда на взаимность. Но он кроет, троекратно кроет свой жалкий влюбленный вид трех-этажной защитой из сарказма и иронии, и да, ему нравится Илья, теперь мужчина понимает это яснее: в нем что-то ползает, что-то, похожее на глубокую привязанность, и Соло зарывает ее в яму до окончательного вердикта — для начала нужно распознать голубые нотки в Илье. Ах, Наполеону неловко о таком думать, он словно предает друга, товарища. Со времен операции в Риме прошло не так много дней, чтобы они смогли лучше узнать друг друга или что-то вроде того. Илья же, напротив, решает выяснить — только ли дружба заставляет его переживать за Соло. За взрослого состоявшегося альфа-самца, по щелчку пальцев которого откроется любая дверь, отдастся любая женщина и сгорит любой мост. Курякин снова хмурится, бычится, тяжело дышит: приступ ярости захлестывает его, и поэтому ему хочется убить Соло, придушить и покромсать на куски. Ну вот какого huya ты такой безупречный? — взглядом спрашивает он, смотря в лед глаз Наполеона. Тот не понимает вопроса, не распознает в этом жилки заинтересованности, теперь здесь именно он не занимается чтением между строк. Увы и ах. Виснет в густой вакуоли тишины мрачное, скользкое и мерзкое напряжение, в голове Ильи поет шарманка наперебой с гармошкой, Соло же выглядит так, словно его насильно привели сюда, в эту комнату, чтобы поглазеть на торс Курякина еще разок. Он опускает взгляд на свои ноги и качает головой. Все, почему-то, снова застывает: на лед плеснули ведро воды в тридцатиградусный мороз. Илья сипло дышит, ему прохладно без водолазки, но делать-то нечего — не отказываться же из-за смущения, —, а в том, что это было именно оно, мужчина не сомневался, — Наполеона от своих чертовых русских принципов. Как там говорили агенты КГБ? Русские не сдаются? Курякин был готов опровергнуть и даже съесть за это пуд земли, лишь бы отказаться от своих поступков, которые в миг стали казаться ему тупыми и необоснованными. — Ковбой, если бы ты был женщиной, я бы все равно тебя убил, — у Ильи резкие перепады настроения. Сейчас в этом очаровательном детском, — или девичьем? — гротеске проблеснул путь отступничества. Ясно, в который раз про себя вздыхает Соло, делаешь шаг назад, потому что не справляешься с управлением. Разумно. И это действительно так, ведь Наполеон быстро меняется в глазах, он вмиг решает пресечь попытки всяких домогательств, пусть даже если ему это ну очень, — в профессиональном плане, разумеется, — интересно. Соло откашливается, из него чудесным образом испаряются все дневные и вчерашние страдания, он, похоже, смело смотрит в светлое будущее. В конце концов, Соло надеется даже на то, что судьба разведет их, кто-то в конечном итоге уйдет из «А.Н.К.Л.», и другому станет легче дышать. Так долго продолжаться не может, эта мозгодробиловка продолжается достаточно, чтобы любого сурового русского мужика заставить думать о своей принадлежности к гетеросексуальности. Соло усмехается про себя: вот и я, я вернулся. Ты скучал, Курякин? — Что ж, если б я был женщиной, я бы позволил тебе себя убить, — желчно, гнусно, черно, низко, господи, как стебно звучат эти слова, ведь Илья понимает: да, я глупее, глупее. И этого оказывается достаточным, чтобы Илья прояснил в себе один момент — он любит женщин, и если б Соло был одной из них, он бы, возможно, приударил за ним. Или за ней? Курякин вздыхает и с легким сердцем забывает об этих мучительных днях, как о страшных адовых мучениях. В конце концов, думает он, «А.Н.К.Л.» не будет существовать вечно, а я слишком занят, чтобы постоянно сбегать от дел в КГБ. Они долго и проницательно смотрят друг на друга в полной тишине, а потом громко, заливисто смеются. И Соло, наверное, впервые слышит этот смех Ильи: нет, он не был каким-то особенным, потому что у Ильи был самый заурядный тембр голоса, ничего не следовало приукрашивать, но все равно было приятно, что Курякин наконец соизволил скинуть с себя одеяния Снежной Королевы; пусть даже и по такому глупому случаю. Они смеялись, а в голове каждый крутил: «Боже ж мой, как хорошо: это не симпатия, это привязанность и дружба! Глубокая привязанность, крепкая дружба!» Должно быть, это было их судьбой — ничего друг другу не показать, но все понять на подсознательном уровне. Они отказались от глупых затей, Илья укрепил свою веру в пары «женщина-мужчина», а Соло в очередной раз убедился, что он неотразим настолько, что на него клюют все подряд. — Смешно… — и все-таки остается какое-то непонимание. В голосе Ильи слышна та интонация, с какой прекращают смеяться после отчаянного приступа нахлынувшего веселья, как у старых друзей при встрече: они смеются, а потом им становится как-то неловко. Курякин вздыхает полной грудью и тянется за водолазкой — все чушь, ничто не вечно, «А.Н.К.Л.» распадется, и этот радужный прогноз, — «ты не гей, Илюша, тебе не нравятся мужчины», — растягивается в мозгу большими красными буквами на белом плакате. Курякин остаточно улыбается, он не хочет, но улыбка сама лезет на его губы. Это проявление слабости, думает Илья и смиряет свое веселье. Ах, как хорошо, как хорошо на широкой русской душе! — Не смешнее, чем твой вид, — да, как не хватало, как не хватало Илье привычного, саркастичного мерзавца-Наполеона. Он то улыбается, то придерживает уголки губ и надувает их, двигая бровями. — Собственно, я зашел сказать, что пора одеваться: банкет начнется через час, а мы еще не одеты. — Ага, то-о-очно, — скептично выдыхает Илья, выпячивая губу и, насупившись, смотря на махровый халат Соло. Тот легкомысленно закатывает глаза. — Большевик, мой навык одевания отточен и закален армией. А вот ты и второй носок за день не найдешь, — высокомерно, с долькой, — с ведром, — сарказма говорит Соло. Он встает и ждет, пока встанет Илья. Вместе они идут по номеру прямо до шкафа. Курякин достает начищенные до блеска черные туфли и свой любимый галстук. — Ковбой, будешь считать себя избранным, получишь «поцелуй в ушко», — он ломает бровь, и Соло притворно вздрагивает и поджимает руки к груди, как маленький щенок. Он дразнит Илью, хоть и понимает, что это непрофессионально, а потом надменно выдыхает с громким «Пха» и направляется к выходу: — Я бы только на похороны надел галстук с этим костюмом, — он коротко кивает на сверток, лежащий на диване, и невинно хлопает дверью, уходя. Илья, побежденный, откладывает галстук и ищет свою парадную бабочку. Ну-ну. Илья одевается довольно быстро. По своим меркам, разумеется: и ему нравится результат — он высок, широкоплеч и, что бы там кто ни говорил, хорош собой, хорош на лицо. Благородная щетина, проницательный взгляд и худые, испещренные венами квадратные ладони. На левом запястье отцовские часы, что ему вернул Ковбой, а на шее, — шутка, не шутка? — бабочка в тон костюму. Рубашка на два тона светлее, что выглядит довольно органично и мило. Илья улыбается, как тогда, для Габи, и, точно так же сжав кулаки, легко пританцовывает, двигая бедрами. Ему нравится, а, значит, понравится и Соло - он, безусловно, тот еще пройдоха, и верить его словам вряд ли можно всегда, но сейчас он был категорически прав: бабочка идеально вписывается в этот поющий и легкий, звучный ансамбль. Курякин спешит спуститься, на ходу придумывая подколки пообиднее. Нет, это не легкий флирт, о чем вы? Это жестокий бой двух языков. И нет, это не то, о чем вы подумали! Ах, Илья смеется, он смеется про себя, ему легко, бело и пушисто, ему — хо-ро-шо, а это следствие облегчения. Определенно, не стоит больше возвращаться к этом вопросу — голубой или красный, — просто стоит вести себя естественно, как обычно, как Илья, черт возьми, русский большевик-агент-КГБ-и-просто-отличный-человек, Курякин! Он никогда не появлялся у Наполеона в номере просто так: всегда это сопровождалось чем-то либо масштабным, либо очень важным. Вот и сейчас Курякин мнется у двери, как двоечник перед кабинетом директора, что, в совокупности с громадным ростом и пропорциями, творит из ситуации лютый Московский цирк. Илья любит цирки, больше всего ему нравятся тигры — властные животные с силой воли и достоинства. Они сильны и мудры — кого сожрать, а кого оставить в живых, — без сомнений, — они решают при помощи своего выдающегося звериного ума. Илья крутит в голове едкие строчки от Соло - бабочка, бабочка, бабочка... И он со вздохом стучит в дверь - ebanaya бабочка. *** «— Отнять твой пафос — кто ты без него? — Агент ЦРУ, Ковбой, эксперт по моде, специалист по наглой роже.» ©