Зеленый Свет

— Сладкая моя, — щебечет с невероятным акцентом Баумгартен, придерживая Габи за талию. Она улыбается и умело заигрывает с ним весь вечер, очень надеясь на то, что Илья и Соло смогут найти Мальбока. Баумгартен переходит к активным действиям: отводит в сторону, целует в шею, шепчет на ухо разного рода непристойности, а потом уничижающе смотрит на того, кто посмел их прервать. Рыжий наемник улыбается, говорит, что сработала ловушка, и Габи напрягается, шестым чувством ощущая, что в этом замешаны ее «профессиональные» коллеги. Баумгартен велит наемнику подержать их в зале ожидания пару минут, и рыжий кивает, уходя. Габи смотрит ему вслед сердитым волнительным взглядом, ей очень не хочется, чтобы Соло или, — уж тем более, — Илью убили. Она еле как намеками и легкими ласками уговаривает Баумгартена посмотреть, кто попался в ловушку. Мужчина сдается, и они идут из залы, потом по длинному темному коридору, где он порывается поцеловать ее в губы, но Теллер умело выворачивается, как змея из петли. Они останавливаются у резной белой двери, у которой уже ждет рыжий наемник. Он открывает перед дамой дверь, и та краснеет от злости и уже готова кинуться на Соло и Илью, которые стоят у стены с руками над головой. На них наставлены пушки, дула скользят по шеям, Габи замечает разорванный костюм Курякина и царапины на ладонях Наполеона. Баумгартен кивает, заходя, и Рыжий оставляет их, скрываясь в темном коридоре. В комнате полумрак, фиолетовое свечение от стен рефлексами скользит по ткани костюмов, Габи останавливается рядом с Баумгартеном и кивает в сторону пойманных: — Кто это? — Пока не знаю, — улыбается Баумгартен и гаркает на охранников: — Представьте нас, — он притягивает Габи за талию к себе, самодовольно улыбается и ждет, чтобы увидеть лица неудачников. В грубой форме охранники заставляют повернуться и Соло, и Илью: на их лицах каменная молчаливость, готовая застыть в позе мыслителей на века. Габи невозмутимо осматривает их и решает немного помочь. Она обращается к Курякину, и у того сердце уходит в пятки: — Длинного я знаю — мы зашли вместе: это мой друг. И он гей. Должно быть, — легкомысленно тянет она. — Нашел себе игрушку на вечер. — Наполеон захлебывается возмущением, лавой вставшим в его горле, словно дамба. Он шипит и дергается, за что получает жестокий тычок в бок. Илья — не шевелится, держит руки за головой, стоит, словно пятая стена в комнате, и думает, что с Габи он поговорит потом, ведь сейчас главное — не словить пулю промеж бровей. — Да? Как трогательно, — умильно выдыхает Баумгартен и трется носом и нос девушки с зажмуренными глазами. Соло высовывает язык, словно все, чем он обедал, стало резко проситься наружу. Баумгартен смотрит на них долго и изучающе, а потом выдает фразу, от которой у Ильи начинают трястись ноги: — Искали место для уединения? У Курякина темнеет в глазах от ярости, и он уже не уверен, что пуля — худший вариант. Соло легонько пинает его носком туфли в икру, словно говоря «Подыграй, не ломайся». — Кто вы такие? — он смотрит на Соло, явно понимая, что вдумчивого ответа от Курякина будет добиться куда сложнее. Наполеон сглатывает и облизывает губы, руками успевая поправлять вихры черных волос на затылке. — Думаю, что, при Вашем уровне смекалки, Вы и сами догадались, кто мы, — Соло даже немного смешно, но он усиленно изображает в себе море голубых американских флажков, и Баумгартен изгибает бровь, как хитрый кот всматриваясь в его голубые глаза. — Если ты еще похож на гея, — говорит он, и Курякин готов укатиться под стол от смеха, но снаружи, конечно, держится скалой. — То твой дружок, — мужчина кивком указывает на Илью и расплывается в гнилой усмешке, ближе прижимая Габи к себе. — Скорее выглядит, как сбежавший из тюрьмы преступник. Соло дежурно улыбается, на его щеке играется ямочка, он осторожно опускает руки под пристальным взглядом охранника, который держит ствол наведенным на него, и разводит их в стороны: — Я снизу. Габи не понимает, что задумал Наполеон, она уже чувствует на языке тревожное чувство страха, на шее проступают мышцы, ладони потеют. Соло не перестает улыбаться, но про себя проклинает свою же беспечность — попасться в такую простую ловушку, как кролик на кусочек яблока под корзину! Наполеону стыдно за самого себя, он не уверен, поверят ли ему, такому безупречному вруну, поэтому решает убедить всех в своих «наклонностях». — Вы позволите Вам продемонстрировать? — он дожидается нетерпеливого кивка от Баумгартена, возмущенного взгляда от Габи и приступа смелости от, — ха-ха, Ильи, — себя, а потом в один миг оказывается рядом с Курякиным, хватает того за волосы, и без того испорченные и растрепанные, и дотягивается до его губ. Илья в какой-то момент думает, что он повесится от позора, но именно тогда, когда губы Соло уверенно, но с небольшой скованностью касаются его губ, он знает, что в петле будет болтаться не сам — он впихнет туда напарника, а потом подвесит на одном из остроконечных куполов Кремля, как гомофобный флаг всея СССР. Рука Курякина на автомате, на уровне инстинктов, самообороны, сжимается в твердый русский кулак и летит в квадратную челюсть Соло. Тот шатается, а потом замирает на месте в неловкой паузе: — Он не привык показывать этого на публику, — голос у Наполеона слегка подрагивает, но он находит в себе силы на обольстительную улыбку, за которую Илья готов отпинать его до смерти. На губах горит этот нелепый, грубый, неприятный поцелуй. Трещины, трещины, трещины — у Курякина внутри все трещит по швам, ему кажется, что из легких выкачали воздух и засыпали их щебнем, в голове слишком пусто, — даже для него, — а пальцы начинают играться, вознеся знамя о новом приступе. Габи обращается к Баумгартену, который, кажется, полностью купился на этот дешевый цирк. Охранники кривятся, не скрывая отвращения. — Думаю, мы можем продолжить вечер? — Габи тянет Баумгартена к выходу. Он тает от взмаха ресниц, приказывает охранникам «заняться более важным делом» и уводит девушку, оставив Илью и Соло наедине. Как только дверь захлопывается и комната погружается в убийственную тишину, Наполеон таращится на почерневшего от злости Илью, что-то лепечет о важности задания, начинает клепать обвинения на Илью в том, что это его вина, и вообще — он его ударил. Курякин надвигается, как фашисты, как рой пчел на кусок хлеба с медом, как ураган на цветочный сад, в голове при этом крутя все возможные варианты пыток для Соло. — Илья, ты же понимаешь: я должен был… — очень убедительно говорит тот, пятясь от разъяренного Курякина. — Илья, ты же не хочешь? .. — Придушить тебя? — светским тоном осведомляется Курякин, на секунду останавливаясь и принимая вид литературного критика. — Очень хочу! — он дает старт вслед за Соло, который выскакивает из комнаты, как пробка из бутылки шампанского. Наполеон на ходу, смеясь во все горло и на самом деле переживая за сохранность своей жизни, придумывает извинения, в то время как Илья бежит за ним, влеченный пеленой злобы и гнева. Они летят по коридору, по которому их привели в комнату, а за спинами свистит ветер. Курякин не улыбается, не ухмыляется, и даже просто не кривит губ — все его внутренние демоны пробудились, он возжелал, ярко и дико, смерти для Соло. Ему хочется, безусловно, обезглавить его, а затем расчленить на глазах у изумленной восторженной публики. Илья сглатывает, пока бежит, и смотрит в спину Наполеона невидящим слепым взором — Я догоню тебя и придушу! Соло заворачивает за угол и припадает к стене, смыкая губы, чтобы не было слышно его тяжелого дыхания. Грудь его вздымается, он жмурится и ждет темноты в глазах. Через несколько секунд из-за угла выруливает Курякин, и гонка «вооружений» продолжается: они выбегают в залу, где все всё еще пьют и ждут аукциона, и несется к спасительному дивану, чтобы спрятаться за ним. Илья в падении хватает его за пятки, и они вместе предаются вольной борьбе за спинкой кожаного диванчика. Курякин быстро ловит напарника в захват и пытается придушить, пока ярость не отпускает его. Илья смотрит на Наполеона: — В следующий раз я точно убью тебя. — Соло хохочет - ага, второй раз за день, — а потом восстанавливает дыхание и качает головой: — Не будет следующего раза. — у Курякина отчего-то щемит в сердце, ржавые шестеренки поскрипывают, и Илья думает, что сейчас Соло тоже хочет его убить. Они коротко смотрят друг на друга, Наполеон кусает и облизывает губы, а Курякин хмурится и ждет знака свыше: ох, нет, ему никогда не понять, что творится в голове Соло! — Дамы и Господа, — празднично объявляет Баумгартен, и все притихают. Музыка гаснет, работорговец выходит на подиум, который находится у панели с подростками. Юные тела неуверенно мнутся и замирают все, как один. Баумгартен вольным жестом руки окидывает их и смотрит на своих гостей. — Надеюсь, вы уже посмотрели товар! Гости шуршат, шепчут, переговариваются между собой, а в то время Илья и Соло поднимаются на ноги и отряхиваются. Наполеон поправляет галстук, шипит на Курякина, чтобы тот тоже привел себя в порядок. Илья слушает лишь из побуждений прилично выглядеть пред столькими людьми, поэтому стягивает с плеч пиджак и швыряет его куда-то в сторону — все равно ему не нравится ни костюм, ни сама затея. А теперь эти его противительные мыслишки получили почву и кров в голове. Илья без особого интереса слушает болтовню Баумгартена, ему неинтересен даже сам процесс торга, он выпадает из реальности на некоторое количество времени, в которое успевает обмозговать «прикрытие» от Соло. Впрочем, Турция — страна, где широко распространено влияние Америки, так что волноваться о том, что его принял за педераста какой-то испорченный извращенный мужик, не стоит. И Курякин бы не волновался, если б эти заявления были беспочвенными, но ведь состоялся, — рвотный позыв, — самый настоящий поцелуй. Пусть и недолгий, пусть сухой и не очень романтичный, — ведь под дулом пистолета ты сделаешь все, лишь бы не слечь за полу с дыркой в груди, — но он все же был. Илья облизывает губы языком, их жжет, они почти стерты — то ли от стыда, то ли от того, что Илья в волнении облизывается каждую секунду. Розоватые дольки немного саднит, как будто кто-то пробежался по ним ватой с нашатырем, но Курякин усмиряет свою буйную фантазию и отбрасывает предрассудки в сторону — в конце концов, он даже не успел разобраться, понравилось ему или нет, — шутка, понравилось, конечно, — еще одна шутка: конечно, нет! Илья опирается задницей о диван, руками вцепляется в кожаную обивку и теряет нить повествования — душный зал, белая дверь, коридор, битое стекло и нежные объятия. Ему бы очень хотелось поставить здесь точку, но, к сожалению, — с сарказмом, к счастью, — он чертит, черкает запятую: поцелуй был. Было все, все было. Черт возьми, было все! Все было! Уши Ильи горят, он неистово смущается, плавится, словно помадка на булочке с маком, и от этого ему становится не по себе. Рядом внимательно слушает каждое слово Баумгартена Соло, и ему, похоже, все равно, что произошло, на него, похоже, — видок типичного мерзавца-красавца с наглой ухмылочкой, — ничего не способно произвести впечатление. Да, по логике вещей они должны будут забыть об этом, как о страшном сне, а потом разъехаться по своим странам, но что-то, какая-то часть в Курякине не желала этого забывать — теперь не желала. Можно сказать, что тонкая русская поэтичная душа прониклась всеми кружевами и бантиками этих голубоватых соплей, так отчаянно пахнущих развратом. Интересно, Соло затащит его в постель? Для миссии. Для миссии!!! Илья опускает взгляд и сбивчиво выдыхает — вляпаться в такое дерьмо за пару часов: да это талант! Он мотает головой, словно пытаясь выгнать из нее гнусные мыслишки, а потом решает, что никто, — в первую очередь, его душа, которая зад, — не простит ему такой оплошности. Определенно, думает Курякин, нужно договориться с Ковбоем, чтобы никто не узнал о том, что было. Свидетелей — в топку, Габи можно подкупить новой иномаркой. Вот и все — все в кармане, осталось только сделать. Так почему Илья ничего не делает? Рука не поднимается, в прямом смысле, Курякин не может оторваться от дивана в силу своих каменных частей тела — оно затекло, — как, видимо, и мозг, — и Илья не может пошевелиться. Паралич, скользит в голове Курякина, нервный паралич! Соло рядом тянет его за рукав: — Большевик, здесь ловить нечего. Похоже, что моя теория оказалась неверна. Предлагаю уйти. За Габи волноваться не стоит — она уже не ребенок. Курякин кивает, и они тихо смываются из зала, незаметно выскальзывают на улицу и только собираются уходить, как замечают в углу двора Мальбока. Точнее, его замечает только Соло, так как он единственный, кто его видел. Парень стоит, нервно покуривая сигарету, его розоватые волосы развевает легкий ветерок, смокинг на нем немного помят, но в целом создается впечатление, что он очередной гость. Наполеон тянет Илью за собой, они подходят к Мальбоку и встают напротив него. — Хотите потрахаться — ищите кого-нибудь другого, — грубо говорит сопляк, и Курякин думает, что все в этом мире настолько плохо, что даже такие мелкие хмыри уже знакомы с сексом. — Вы нас не поняли, мы не ищем любовных утех, — вежливо и ласково говорит Соло, осторожно вынимая сигарету из худых пальцев Мальбока. — Мы ищем Вас. — Меня? — он не особо удивлен. Похоже, этого засранца ищут многие. Илья цыкает и сплевывает, попадая прямо рядом с туфлей Мальбока: тот меряет Илью презрительным раздраженным взглядом своих ярких ледяных глаз и переводит взгляд на Соло. — Что ж, вот он я, — говорит он и встает в ту позу, в какой Христа распяли на кресте. — Будете брать? — Нет, если Вы не хотите, — улыбается Соло. - Нам, в общем-то, все равно, убьют вас или вернут домой. — Мальбок теряет запал и нахальность в миг, щенячьими глазами смотрит на Наполеона, как на Будду воплоти. — Вас нанял отец? — пищит он. Илья немногословно, но довольно красноречиво кивает. Парень выдыхает. — Нет рая, нет прощенья! Я не хочу возвращаться домой. Соло и Илья переглядываются: — Серьезно? — Ага, — вновь нагло ухмыляется Мальбок. Он вырывает сигарету из пальцев Соло и делает затяжку, пуская дым в лицо Курякина, который выше него на три головы. — Можете передать папашке, что я нашел более удобное место для самореализации. — Ага. У работорговца, — резко фыркает Илья. Мальбок обходит его по кругу и останавливается напротив. — Ты — неотесанный чурбан, если не понимаешь всей красоты свободы. — А Вы, я смотрю, перечитали Оскара Уайльда? Дорогой мой, Мальбок.. — Соло запинается и вспоминает имя. — Лэйди, вы не Дориан Грей, хотя с финансами Вашего отца вполне могли бы им стать. Тем не менее, у нас есть задание, которое мы обязаны выполнить, так что, пожалуйста, пройдемте с нами? — он выжидающе смотрит на Мальбока. Как все оказалось просто. И теория все-таки верна. Паренек тушит окурок о стену и только хочет что-то сказать, как падает на землю и теряет сознание. — Серьезно? — для себя риторическим вопросом задается Илья, пока они тащат бездыханное тело по дороге к гостинице. — Эй, Большевик, прости… За все, — росчерком молнии приходятся слова Наполеона по ушам Курякина. Он ничего не говорит, ведь Соло продолжает: — Обещаю, как только все это дерьмо кончится, мы больше не увидимся. Они идут по улице. На дворе глубокая ночь. А Илье снова хочется убить его, убить своего напарника. А потом убиться самому.