Зеленый Свет

Курякин просыпается, переполненный эмоциями: в своем номере, на большой пустой кровати ему слишком одиноко, слишком холодно. Илья сворачивает одеяло жгутом и обхватывает его всем телом, но это не то, совсем не то, чего он ожидал. Ему грустно, ему плохо, ему — пар-ши-во. Он чувствует себя, как брошенная хозяевами дворняга, вынужденная скитаться по одиноким унылым дворам из серого кирпича. Илья дышит в сверток одеяла противоестественно тяжело, в голове у него ни единой адекватной мысли, Курякин до сих пор не отошел от вчерашнего: и дело даже не в поцелуе, — его Илья успел позабыть, потому что даже не запоминал ощущений, он не успел распробовать, — а в словах Соло. Соло сожалел, Соло желал все забыть, Соло обещал больше никогда не встретиться, Соло говорил всерьез. Курякина колотит мелким ознобом, он присаживается на кровати и пялится на свои сцепленные замком пальцы — в голову ему не идет лучшей идеи, кроме как выпить, и Илья, поддаваясь душевному трауру, идет искать припрятанную бутылку скотча. Он открывает ее, разбив горлышко, и льет себе в рот, даже не глотая, а просто пропуская в глотку горячительное. Конечно, Илья знает, что ему не стоит вот так просто напиваться, но это, по крайней мере, лучше, чем неконтролируемые вспышки гнева время от времени. Курякин слоняется по дому, как тень, бесшумно и безвкусно: вся эта операция, да и сами «А.Н.К.Л.» потеряли для него вкус и шум. Блеск исчез из голубого льда глаз, Курякину, наверное, второй раз в жизни по-настоящему захотелось удавиться. И он сделал бы это, если б не стук в дверь. Илья думает, что это горничная, поэтому идет открывать только через минуту промедления — красные опухшие глаза его смотрят на босые ноги, Курякин одергивает белую майку на свои трусы и шагает к двери с самым невозмутимым видом, какой только успевает сочинить. — Привет, Большевик, — Илья захлопывает дверь так же быстро, как и открывает ее. Он слышит, как Соло топчется и ругается, но ему, почему-то, даже все равно. Он делает еще один большой глоток прямо из битого горла и глотает, ощущая жар, разлившийся по телу. Соло пинает дверь ногой, стучится и просит открыть. Илья слушается: — Так вот, Большевик, — Курякину даже смотреть на напарника нельзя: он снова хлопает дверью. — Ты издеваешься?! — по ту сторону преграды возмущается Наполеон. Илья подпирает дверь спиной и затихает в полусогнутом состоянии, хмуря брови и смотря в даль. Наконец голос Соло стихает, и Курякин сползает вниз по двери, садится на пол и поджимает колени. У него жалкий, убитый вид. Сейчас его бы обнять, успокоить — но никого решительно нет рядом. Курякин вздыхает и выпивает все до последней капли, со всего маху швыряет пустую бутылку в косяк и закрывается от осколков. — Илья, — Соло никогда не называл его так, никогда. И Курякину нестерпимо отвратительно, впрочем, на лице этой боли так просто не прочесть. Соло отходит от открытого окна, — Курякин искренне жалеет, что на ночь открывает окна, — через которое попал сюда, и подходит ближе: матерь божья, он в одном халате — и Илья не торопится поднять глаза. Соло останавливается напротив и протягивает ему руку: — Большевик, если б я тебя не знал, подумал бы, что ты алкоголик. — А ты и так меня не знаешь, — цедит Илья и с силой хватает ладонь напарника. Тот вытягивает его с пола и, осторожно минуя осколки, идет к спасительному дивану. Садится, привычно закидывает ногу на ногу и ждет, когда Курякин присоединится к нему. Илья остается стоять у косяка, в самом эпицентре осколков. Он складывает руки на груди и с лицом-кирпичом смотрит на Соло. — Не смотри так, — с грустной усмешкой вздыхает тот. — Я смущаюсь, — Илье плевать на эту лирику, он не романтик серебряного века, он мужик, суровый русский мужик, который, похоже, влюбился в своего напарника. — Ближе к делу, — в суровости Илье не занимать. — Ах, да. Дело! — словно он пришел точно не по этому поводу, вспоминает и немного оживляется Соло. — Видишь ли, сами того не желая, мы поменялись с Баумгартеном телами: у нас Мальбок, у него — Габи. Илья делает вид, что его задело, и его на самом деле задело — в малой степени, но все же задело. — С утра звонил Уэверли: сказал, что в ближайшее время Баумгартен отправится в Америку. Так что мы отправляемся за ним, а по дороге возвращаем Мальбока его отцу. — оканчивает Наполеон. И Илья не может врубиться: на его лице всегда столько пафоса и высокомерия, или он годами тренируется, чтобы в один прекрасный момент активизироваться?! Тупой, тупой, тупой Наполеон! — крутит в голове Курякин, а на самом деле широко притворно улыбается. Соло смотрит на него с явным недоверием, а потом спрашивает, все ли хорошо. Илья кивает, ничего не объясняя, берется за веник и убирает осколки, пока все это время Соло шляется по его номеру и оценивает все, что попадается ему на глаза. Курякин упорно игнорирует дружеские подколы, потому что на них ему глубоко плевать: вчера напарник его, прямо-таки, отшил. Как девчонку, как доверчивую студентку-комсомолку, которая доверилась шоколадному магнату. Курякин кривится от противных и чересчур сладких ассоциаций, а потом отправляется в ванну: снять стресс и напряжение, да и освежиться ему бы тоже не помешало. Он не закрывает дверь, потому что более, чем уверен, что Наполеон сюда не зайдет по доброй воле, — разве что под дулом пистолета. Курякин раздевается до гола и плюхается в ванную, включает воду, которая окатывает его жидким азотом. Илья не кричит, — он же русский, — потому что это привлекло бы лишнее, — шутка, очень даже нужное, — внимание Соло. Перетерпев смену температур, Илья расслабляется и пускает пустые взгляды в потолок. Ему кажется, что эту стадию он уже прошел: был испуг, отрицание, а сейчас пошло принятие — да, похоже, что Курякин, — тот самый суровый, русский мужик, — влюбился. Не абы в кого, а в своего коллегу. Сказать ему? — думает Илья и смеется истерическим смехом. — Легче застрелиться. Меня либо засмеют до смерти, либо просто застрелят. Нельзя думать плохо о своем напарнике, хотя он и скотина. Курякин слышит доносящуюся из-за двери музыку и щурит глаза — неужто Наполеон шалит с радио? Илья вздыхает, тяжело и устало, а потом мочит голову и намыливает ее шампунем. Пена обволакивает тело, ему тепло и приятно, давненько мужчина не чувствовал этих эмоций, отчего ему становится лучше — как морально, так и физически. Курякин смывает с себя мыло, вылазит из ванны, чуть не поскользнувшись в луже воды, заматывается в полотенце и накидывает сверху халат - отлично, тепло и удобно. Он минуты три чистит зубы: дотошно, педантично, — а потом умывается и сушит волосы. Просушив горло кашлем, мужчина идет на кухню. Ему хочется есть, а к сюрпризам он не готов: у плиты хлопочет Соло, жаря на сковороде яичницу. Должно быть, пересолил, думает Илья, в надежде, что есть стряпню напарника ему не придется. Наполеон, едва заметив Курякина, почти насильно усаживает того за стол и ставит перед ним горячую тарелку. — А вилку? — бурчит Илья, с подозрением всматриваясь в жареные желтки. — Ешь руками, — безразлично бросает Соло и садится напротив со своей порцией. Он ест и не забывает поглядывать на Илью: испытующе, разумеется. Со вчерашнего дня, точнее, ночи, они так и не говорили, точнее, не вспоминали о происшествии в особняке Баумгартена. Наполеону искренне жаль, но вместе с тем ему жутко, до одури, до ночного головокружения и бессонницы понравилось. Соло, в очередной раз став жертвой непредусмотренных страстей, запал на Илью. И он готов был признаться, если б не словил вчера кулаком в челюсть — Курякин был против, еще как против. Так против, что чуть не придушил его. Опять. Соло вздыхает, быстро доедает яичницу и смотрит в пустой диск тарелки — ему опять хочется сбежать подальше отсюда. Чувство непонимания со стороны напарника угнетает день за днем, разве это не очевидно: он ему не безразличен! Соло мотает головой, вытряхивая из нее дурные мысли, и смотрит на Илью, который, наверное, из принципов, цепляет яичницу голыми руками и спешно отправляет ее в рот, чтобы не обжечься. Курякин давится, но ест, явно целую гору соли. Но он узнает о том, что соли было больше, чем в океане, только в его порции, лишь потом, много позже и совершенно случайно, а пока же Илья сильно разочарован в кулинарных способностях Соло. Наполеон ловит его взгляд, и на секунду между ними рушится целый мир, внутри каждого обрывается по сотне струн арфы, музыка стихает, играет только коварный контрабас и скрипка, что создает впечатление безысходности. Соло выразительно поправляет свои волосы одной рукой и смотрит на Илью уже привычнее, наглее и нахальнее: — И как тебе? Нравится? — что-то есть в его "нравится", что-то гораздо большее, чем просто вкус от блюда, и Курякин уверен, черт возьми, в этом. Но он так же уверен, что это очередная подколка от всея догадливости-Соло. Илья неуверенно кивает, опустошая тарелку. Завтрак был ужасным, с точки зрения вкусовых рецепторов русского языка, плюс — точка зрения влюбленного человека. Создалось такое ощущение, что Соло специально пересолил яичницу, специально спросил "Нравится?", специально стал смотреть на него своим мальчишечьим задорным и совсем по-детски противным взглядом, чтобы в Илье вновь всколыхнулась спящая ярость, чтобы он еще раз попробовал придушить напарника. — Бывало и лучше, — давит Курякин, обожженным языком водя по зубам. Соло жмет плечами: — Но тебе, все же, понравилось, — подмечает он с той проницательностью, с какой Илья уже собирается его хоронить. Соло не находит слов, чтобы продолжить диалог, он просто перекидывается через стол и кладет руку на плечо Курякина. Тот вздрагивает и не поднимает взгляда, словно его уличили в чем-то очень плохом, а сейчас настало время для признания. Наполеон дает ему возможность, дает ему паузу, чтобы раскрыть свои чувства, он искренне и безвозмездно надеется, что сейчас услышит нечто нежно-русское и прекрасное. Но Илья выворачивается из-под ладони и встает, убирая грязную посуду. Они поняли друг друга. Поняли, но не так, как было нужно. Илья думает, что он высмеян, и теперь будет валяться на дне океана в глазах товарища до конца своих дней. Соло думает, что он не понят, что его чувства остались без отдачи, что ему нет ни шанса, ни малейшей удачи на... на Илью. Курякин предлагает проверить Мальбока, и Наполеон послушно ждет, когда он оденется. По выходу из номера они неудобно застревают в дверях. Соло опускает взгляд, как мужчина, а Илья смотрит в его макушку, и на какое-то время это даже начинает нравиться обоим, но Курякин снова бьет все, чувствуя себя высмеянным. Они идут в номер Соло: Мальбок крепко спит, завернутый в ковер — это постарался Илья. Без лишних слов мог вчера убедить в надобности сего действа Соло, а тот и не смог попытаться отказать. — Отлично. Сейчас узнаем у этого выродка, куда Баумгартен может скрыться, и отправимся на поиски Габи. — говорит Илья, присаживаясь на корточки рядом с ковром. Он шлепает Мальбока ладонью по щекам, тот нехотя просыпается, постанывая: — О, опять вы, ребята! Я же уже сказал — я не по ту сторону баррикады! — Почему ты так уверен, что мы хотим затащить тебя в постель? — наконец задает давно мучавший его вопрос Соло. Мальбок жмет плечами. — Да потому что вы переспите, — его тонкий голосок рихтует по ушам и Соло, и Илью. Они выпадают в космос на несколько недолгих секунд, пытаясь осмыслить весь масштаб сказанного парнем. Курякин хмурится и отмахивается: — Чушь. Ковбой — мой напарник. И большее, что я могу для него сделать, так это придушить, — говорит он с ужасающей хладнокровной улыбочкой. Мальбок фыркает, пытаясь вывернуться из ковра. Соло помогает ему. — Как бы странно это не звучало: я солидарен с ним, — поддакивает он, выворачивая Лэйди из тяжелого персидского свертка с густым ворсом. Паренек отряхивается от пыли и встает, поправляя смокинг. — Мое дело - предупредить и обезопасить себя. — говорит он под дружные переглядывания Курякина и Наполеона. — А теперь: я хотел бы освежиться. Могу я где-нибудь испить воды? — В земле, — скрипит зубами Илья, который, похоже, принял слова Мальбока близко к сердцу. Соло скептично вздыхает и указывает парню рукой направление до кухни, а потом идет к шкафу и переодевается на ходу. Он быстро оказывается в нижнем белье, затем берется за рубашку - выглаженную и белую; заправляет ее в брюки и, надев носки, зашагивает в готовые начищенные туфли, сверху - жилет, и вуаля: Наполеон Соло — эксперт по соблазнению Ильи Курякина! Илья тяжело дышит, сильно смущается и отворачивается к окну с круглыми шарами глаз. — Ты правда думаешь, что слова парнишки - не брехня? — осведомляется Соло, в голове ликуя. В душе ликуя. Везде, — особенно, в штанах, — ликуя. Курякин медленно кивает, а потом вспыхивает стыдом: "Нет, нет, конечно, нет! Что за глупости, Ковбой? Тебе галстук перетянул горло?!". Соло ехидно смеется. Ух, самовнушение, думает он, смотря на широкую исполинскую спину Ильи, страшная штука. — Думаю, что к обеду мы уже соберем вещи. Уэверли заказал частника, так что добраться до Америки проблем не составит. Илья! Илья? Эй, Большевик, Мальбок прав! — Что?! Что?! — отмирает Курякин. Наполеон смеется, потирая ручки, как муха. — Процесс пошел...