Зеленый Свет

Ни свет ни заря Курякин просыпается с головной болью и болью в области задницы. Это его ужасно пугает, и он, с суматошным настроением, выворачивается из одеяла и смотрит на спящего Соло — глаза закрыты, волосы растрепаны, все тело в мурашках от холода. Илья сдавленно выдыхает и потягивается, хрустя костьми позвоночника. В висках шумит, мужчина еще какое-то время стоит рядом с кроватью, а потом, словно сонная муха, идет на кухню. По дороге он врезается в тумбочку и истошно орет: конечно, в кулак, стиснув зубы и зажмурившись. На кухне Илья наливает себе стакан воды и пьет его залпом — жар немного колотит тело, а голова продолжает кружиться. В глотке сухо, как от обезвоживания, и Курякин отмалчивается, глядя в окно. — Странная выдалась ночка, — говорит он сам себе, почти шепотом, почти неслышно. За стеклом просыпающийся город: машины, вывески, люди. И Илья притихает, обхватив себя руками. В нем что-то яростно клокочет, заставляет краснеть оттопыренные уши, и Курякин задается вопросом: «Какого черта он не остался спать на диване?» Не найдя ответа, мужчина кладет голову на столешницу, ощущая холод от гладкой поверхности столешницы. Сам сон ему, безусловно, понравился, но осознание того, что это было в присутствие мужчины, — извращенца, — пусть и напарника, омрачает собой все. Илье снился урок истории, как он сам, маленький Курякин, сидел за партой и читал учебник. Дальше ничего особенно важного, кажется, и не было, но даже только то, что из множества других предметов подсознание мужчины выбрало именно «историю», было жирным намеком на прокол в сердечных делах. Соло, да, признание, отличный мужик, да еще и агент, ко всему прочему лучший из ЦРУ, но! Илья не знал, что противопоставить этому, кроме заученных фраз «Это не предусмотрено природой» и «Задница создана не для этого». Илья тяжело вздыхает, словно из его легких выкачали тонну кубометров соленой морской воды, и бьется головой о стол. — От этого ты умнее не станешь, — слышит он насмешку за спиной. Курякин оборачивается и видит, как Соло тоже наливает себе стакан воды. — Как спалось? — певучим голосом с некоторой осторожностью спрашивает он. Илья закатывает глаза. — Ясно, — смеется Наполеон, опустошая стакан. Курякин отворачивается: не нравится ему этот диалог, не кончился бы он очередным приступом, чего доброго. — А ты в курсе, что на ночь тебя нужно оставлять в одиночной камере? — как бы между делом интересуется Соло, присаживаясь напротив. Илья с тяжестью смотрит на его покатые плечи и отводит взгляд в сторону, бурча: — Знаю. Соло удивляется, что Курякин сдается без боя, и решает разрядить обстановку: он настукивает по столу свою любимую песню и тихонько ее напевает, пока Илья оттаивает с каменным видом. — У-у-у, — тянет Наполеоон с безнадежным видом. — Да на тебе лица нет, Большевик! Кошмар приснился? Только сейчас Курякин замечает на теле напарника гематомы и синяки: похоже, про отдельную камеру Соло не шутки ради сказал. Илья хмурится и тычет пальцем в синяк на плече Наполеона: — Ты как, Ковбой? — Я? — Соло на секунду теряется, а потом надевает усмешку и оглаживает свои плечи. Илья нервно передергивается, напряжение между ними близится к середине критической отметки. — Если б твой храп не мешал мне спать, все было бы архибожественно. А так — весьма сносно. Илья молчит, тупым застывшим взглядом смотря на плечи Соло. У, да-а, Наполеон уже не тот, что раньше: роста в нем будет больше, как и мышц; прибавим к этому брутальную ослепительную красоту и получим конфетку, — какашку с изъянами характера, — в обольстительно привлекательной обертке. Курякин закрывает глаза и глубоко вдыхает, выпуская воздух через раздувшиеся ноздри. Соло вертит в руках стакан, по пальцам его бегают капли влажной воды. Он не то в недоумении от чрезмерной молчаливости своего коллеги, то просто не знает, что сказать. — Доброе утро, — на кухню входит Мальбок, завернутый в одеяло, как в кимоно. Илья пропускает мимо ушей незатейливое приветствие, Соло кивает. Лэйди опускается на третий стул, воцаряется гнетущая тишина. Где-то сверху слышатся крики, ругань, стоны, нецензурная брань. Становится очень неловко только одному Илье, Мальбоку и Соло, видимо, не в первой. — Хорошо сидим, — прямо говорит Лэйди, укоризненно качая головой. Наполеон пропускает смешок, Курякин только хочет что-то сказать, как на весь номер раздается телефонный звонок. Соло быстро встает и идет к аппарату. — Доброе утро, — он дышит в трубку. — Кому могу быть полезен? — Ваше задание, Соло, если вы, конечно, хотите его выполнить, все еще в силе: к четырем вечера в номер доставят два кейса — одежда для вас с Ильей. Как только оденетесь — наймете такси и поедете в клуб «Голубая Лагуна». Илья отвлекает и прикрывает, ты — забираешь Габи. Все ясно? — это Уэверли, и, похоже, что он встал не с той ноги: голос грубоватый и глухой, будто мужчина гасится виски на фоне рассвета. Соло живо представляет себе эту картину и кивает, будто Уэверли может его видеть. — Да. — он кладет трубку и зависает на диване. В номере холодно, и от этого волоски встают дыбом на гусиной коже. Соло откидывается на спинку и закрывает глаза, сосредоточенно дыша. Ночка выдалась веселой, — жаркой, —, а если быть точнее — умопомрачительной. Ужасно, ужасно стыдно Соло так не было с… Да никогда ему не было так стыдно перед самим собой! Ох, Наполеон, не страдай. Но он страдает — что же будет дальше? Конец миссии? Счастливый конец? Или конец Ильи? Соло готов истерически рассмеяться, и он бы сделал это, если б в соседней комнате не сидел Курякин. Все, что остается — ждать. Ждать того, что Илья сам сделает шаг вперед, ведь им дали всего двадцать, а свои десять Наполеон уже отшагал. И если Курякин ничего не предпримет, они так и останутся вдалеке друг от друга. Соло вздыхает, потирает виски и смотрит в потолок: это стало дурной привычкой — чувствовать. Раньше такого почти никогда не было, а сейчас хоть под нож лезь, лишь бы не так сильно страдать. Наполеон снова чувствует разбитость, и это не кажется ему чем-то романтичным, скорее, наоборот — убийственным. Даже горько, а не смешно, как было раньше, и мужчина грустно улыбается, смотря на свои жилистые руки. Ладони инстинктивно сжимаются в кулаки, и Соло делает вывод, что в нынешнем состоянии он не очень-то способен работать на сто процентов. Это не печалит, а удручает — та степень горя, когда уже становится немного все равно на то, что будет дальше. Соло думает, — представляет, — что могло бы быть, если б Илья не был таким, — тупым, — своеобразным. Конечно, иметь отличительные черты от остальных людей, выделяться из серой массы обыденного общества — это плюсы, но не понимать очевидных намеков и подкатов — это уже явный, — маразм, — идиотизм. — И Кремль подкрался незаметно… — выдыхает Соло, грустно улыбаясь. С кухни слышатся шаги: Мальбок уходит в ванную комнату и запирается там, рядом, на диван садится Илья. Он глядит сначала на Соло, а потом на телефон, затем выдает совершенно монотонным голосом: — Мне понравилось. Сначала Соло не понимает, что происходит, какой на дворе год и что будет дальше, но постепенно до него доходит, что Илья только что пытался ему… признаться? Соло делает вид, что прочищает уши, а потом недоверчивым голосом спрашивает: — Прости, что ты сказал, Большевик? — Я сказал, — уверенно начинает Курякин, но прерывает мысль и тухнет, гаснет, перегорает. — Что здорово было бы поскорее отыскать Габи. — Да. — стальным голосом скрежечет Наполеон. Нет, послышалось, думает он, а в глазах готовы плескать слезы. — Я тоже так думаю. Они сидят в тишине недолго, вскоре к ним выходит Мальбок с мокрой головой. Он проходит, впрочем, мимо, одевается и говорит, что хочет прогуляться. Никто его, в обще-то, особо и не держит на месте, ревностно не охраняя. Отчего-то Лэйди даже кажется, что всем на него плевать. Он молча с легким шуршанием двери скрывается из отеля. Илья занимает ванную. — Ковбой, я был бы рад познакомиться с тобой при других обстоятельствах, — зачем-то через шум воды кричит он. И Соло снова грустно улыбается. И кивает: — Я тоже. Но Курякин не слышит и думает, что слова ушли в пустоту. Ему бы выйти сейчас, да прижать к себе Соло до хруста в позвоночнике и ребрах, зарыться носом в макушку его черных кофейных волос, прижаться щеками к теплым острым скулам и надолго замереть так. Но кто ж позволит? Илья мылит голову и думает, что поступает верно, а за дверью, — точнее, под ней, — умирает Соло. Умирает от тех же самых нереализованных побуждений. И ему глубоко, глубоко, глубоко хреново. А ведь день начинался так неплохо… Илья моется через «нехочу», смывает с себя пену с тем лицом, с каким раньше ходили на каторгу, стоит перед зеркалом в полной прострации. Так странно, думает мужчина, убирая мокрые волосы назад, все это так странно. И никто ему не перечит, потому что это и в самом деле странно — все это: начиная от Соло, заканчивая теми убивающими эмоциями внутри каждого. Илья скрипит зубами, а потом рассматривает их в отражении, свои клыки. И ему кажется, что он чертов энергетический вампир, ошибившийся целью и вместо жертвы выбравший самого себя. Это уничтожает, разрушает каждого, а Курякин не может, не хочет, — шутка, очень хочет, — понять, что Соло к нему не равнодушен. Конечно, с чего бы ему быть холодным, когда в этих двух метрах в холке сочетаются и нечеловеческая «сообразительность» и оперативность: Курякин способен снести все, разобраться со всем, починить почти каждую сломанную деталь. Только вот с самим собой он не может быть таким честным, поэтому сейчас убивается, оттягивая впалые щеки и отпуская кожу. Они обрубают свои мысли одновременно: Соло резко встает из-под двери, Илья открывает ее молниеносным движением. Немая сцена: мужчины дышат друг в друга, и эта близость не то, что сводит их с ума, она в буквальном смысле заставляет их терять голову. Соло неконтролируем, — ошибка системы, —, а Илья непростительно раскрепощен. Они стоят, молча не смотря друг на друга. Курякин ощущает дыхание напарника на своей шее, сам завис в паре сантиметров от черных волос Наполеона. Врежьте им кто-нибудь, я вам заплачу!!! Они потупляются, в неловком порыве пытаются разойтись. — Там… Это… Того… Самого… — себе под нос бормочет Илья, даже не пытаясь сдвинуться с места. — Твой талант изъясняться местоимениями очень впечатляет, Большевик, — нервно дышит Соло. Он поднимает голову тогда, когда ее опускает Курякин. И встреча взглядов неминуема. — Заткнулся бы ты, Ковбой… — злостно, но нежно шипит Илья, и руки его почти лежат на плечах напарника. — А ты заставь меня, Большевик… — самонадеянно, но со страхом вторит ему Наполеон. Слышится звук открывающейся двери, в номер входит Лэйди. Илья отшвыривает от себя Соло с красным лицом, — и не только лицом, — и быстро, словно ураган «Виктория», уносится в другую комнату. — Мило, — сухо отзывается Мальбок, ковыряясь в кармане пиджака Соло. — Куда это он так спешил? Аж без трусов. И до Наполеона только сейчас доходит, что на напарнике не было нижнего белья. Ладно, взгляд в пол был уж совсем слепым, Соло упустил все самое интересное. Ах! — А ты зачем вернулся? На подружек не хватает? — скверно шутит мужчина, меряя Мальбока оценивающим взглядом. Тот легкомысленно пожимает плечами и растворяется за дверью. Соло обессиленно вздыхает.