Зеленый Свет

— Нет. Не трус. — серьезно отвечает Соло, резко подаваясь вперед: поцелуй выходит каким-то зажатым, судорожным, слишком осторожным, можно сказать и наглядно подтвердить — больным. Губы Ильи такие соленые на вкус, и это можно заявлять безо всякого романтизма — это больше, чем просто вкус. Что-то слилось между ним и Курякиным, теперь ниточка под названием «напарники» навсегда была разорвана. Она не подлежала восстановлению: Соло водит шершавыми губами по губам Ильи, боится ненароком вызвать гнев и получить по лицу, но тот лишь крепче обнимает его плечи и тянет к себе. Поцелуй разорван, но он был богоподобен: каждое движение, каждое робкое касание, каждый позыв и порыв. Илья расслаблен и точно может сказать, что он в сознании. Его руки прижимают Соло ближе, словно единственное, что сейчас хочется сделать — согреться. И Илья греется, как умеет. Ему достаточно такого проявления чувств и со своей стороны, и со стороны Соло. Это правдиво. — Я бы все равно придушил тебя в первом же попавшемся углу, — глухо шепчет он в шею Наполеона, царапая ухоженную кожу ногтями. Тот смеется, тихо и искренне, и это вполне можно считать победой. — Ну, а я бы снова поцеловал тебя, Большевик, — он зарывается носом в макушку Курякина, и это выглядит даже нелепо, смешно, неловко, ведь Илья явно больше, а жмется вперед, как маленький мальчик. Соло улыбается: это то, что жизненно необходимо ему каждый день, чтобы существовать, это то, что даст ему уверенность в себе, это то, что сможет вылечить избитую душу. Они сидят во мраке и тишине несколько долгих минут, а потом Курякин молча встает и смотрит на Соло. Он поднимается следом — они расходятся по разным частям здания в поисках Габи. Как только Илья возвращается на панель, сердце его начинает бешено колотиться. Он совсем забывает о тревоживших его накануне предрассудках, в голове есть только одно, и это нечто прекрасно по своему содержанию — поцелуй. Но Курякину кажется, что он поступил необдуманно, спонтанно, даже глупо. Руки сокращаются в приступе, пальцы холодеют, мужчина спрыгивает на пол и бежит на улицу, глаза его застилает пелена, волна беспроглядной ярости. Нет, нет, НЕТ!!! — думает Илья, круша все на пустой улице. Он распинывает мусорные баки босыми ногами, скалит зубы, когда боль становится нестерпимой, бьет кулаками стекла припаркованных рядом машин: ему плевать, если кто-то предъявит ему за ущерб, он будет в состоянии убить человека. Илья срывается снова и снова, опять бьет и бьет, стоит звон битого стекла и скрежет метала, у мужчины все сильнее и сильнее мутнеет в глазах. Соло приближается — кулак бьет дверцу иномарки и мнет ее, Соло улыбается — кровь разбегается из ссадин и порезов, Соло целует — Илья кричит, зверски и настолько громко, что проходящие мимо люди спешат скрыться. Илье дурно, он падает на асфальт и начинает бить и его тоже: кожа трещит по швам, рвется, стирается, багровая, алая кровь окрашивает кулаки, а затем и разжатые квадратные ладони, в кровь, теплую и липкую. У Ильи создается впечатление, что ему никогда не отмыться, никогда не счистить с себя этот чертов голубой позор. Хуже всего то, что ему — blyat'!!! — понравилось. В висках стучит, Курякин дышит тяжелым спертым в груди воздухом и держится за голову окровавленными руками: шум улицы глушит его слабый хрип, по ушам долбит музыка из клуба, фары проезжающих мимо машин ненадолго выхватывают из темноты тесной улочки куски, части тел и других автомобилей. Илья учащенно дышит, проводит рукой по своим растрескавшимся губам и смыкает их, закрывая глаза: — Это я виноват, Ковбой. Он встает с хрустом костей и, потягиваясь, на ходу вынимает из-под юбки пистолет. Крадется внутрь, замечает на танцполе Баумгартена и пулей летит туда. Хватает мужчину за загривок и приставляет к его горлу холодное дуло. Баумгартен шипит от неожиданности и злости: — Какого черта? .. — Закрой рот, — резко вставляет Курякин, сильнее нажимая на его шею. — Где Габи? — Откуда мне знать? Развлекается где-то здесь! — отмахивается, пытаясь привлечь чужое внимание, Баумгартен. Илья умело создает иллюзию приватного танца, чтобы его не загребли охранники. Он ведет Баумгартена к черной двери, за которой таится коридор, и выпихивает его на дорожку, грубо отшвыривая от себя. Баумгартен оскорбленно смотрит на Илью и встает, поправляя костюм. — Отвечай, — сурово и вдумчиво говорит Курякин, наставляя пистолет на голову противника. Баумгартена ничто не смущает, он пожимает плечами, будто в самом деле не знает, что Илье от него нужно. — Погоди… — он с хитрым выражением лица смотрит на Курякина, а потом усмехается. — Это же ты, тот гей! А где же твой дружок? Нашел себе кого-то поменьше? — Баумгартен заливисто смеется, а Илья, крепче сжав скользкими от крови пальцами рукоять пистолета, стреляет в его ногу. Выстрел немного оглушает Курякина, он пошатывается и еле стоит на ногах. Баумгартен падает с истошными воплями, в коридор выглядывают люди, за спиной слышатся голоса бегущих охранников. Из-за противоположной двери, в самом конце этого мрачного коридора, выруливает Габи, а следом за ней вылетает Соло. Он видит Илью в звенящей тишине и словно в слепом наваждении кричит: «Сзади!!!» Курякин падает на спину. Не потому, что он слишком слаб, а потому, что теряет сознание от шума в голове. Духота этого коридора довела его до света в туннеле, все удивленно смотрят то на пистолет в руке Ильи, то, но орущего и плюющегося ядом Баумгартена. План зреет в голове моментально, Наполеон скидывает пиджак и несется к… Напарнику. — Я врач, я врач!!! — громко оповещает он и падает на колени рядом с бездыханным двухметровым телом. Габи незаметно крадется и хватает пистолет: — Никому ни с места, иначе я буду стрелять!!! — в обойме еще девять патронов, этого вполне хватит, чтобы выбраться отсюда. Наполеон подхватывает тело Ильи, и они втроем идут через расступившуюся толпу к выходу. Баумгартен кричит: — Вернись, вернитесь все!!! Я вас достану! Каждого!!! — он презрительно и с ненавистью смотрит на Габи, а та в ответ простреливает ему вторую ногу. Они удаляются под роптание толпы, Соло быстро ловит такси, и все втроем отправляются в отель. Наполеон кладет голову Ильи на свое плечо и с облегчением вздыхает незаметно для Габи. Девушка осматривает через стекло удаляющийся клуб и что-то быстро и с чувством говорит на немецком. Но Соло слишком устал, чтобы что-то понять: он сжимает ладони в кулаки и убирает их в карманы брюк. Его изучающий взгляд скользит по разбитым костяшкам Курякина, и Соло скрипит зубами: это виноват он. Мужчине отвратительно, он не может без сожаления смотреть на Илью, хотя тот, похоже, упал в обморок по аналогичной причине. Соло добил себя окончательно. И хуже всего то, что он осознанно сделал это, потому что осталось два пути: принятие или отрешение. И понять, по какому пойдет Курякин, не очень сложно. Соло тяжко вздыхает, его сердце, как раньше он считал сам — не существовало, а теперь бьется так сильно и громко, что его, Соло, можно ставить вместо молотка в старинных часах. Он смотрит в окно и видит свое измотанное отражение: мешки под глазами, впалые щеки, скулы стали еще резче, свет в зрачках потух. Наполеон уже не тот, что раньше. И нет бы, отнестись к этому с юмором - нет, он не может, потому что ему не до смеха: на плече сопит и тяжело дышит Курякин, а его голова то и дело соскальзывает и грозит упасть на колени Соло. Черт возьми, — думает тот, ощущая дыхание Ильи. — Меня снова обвели вокруг пальца. Дали пряник, а потом выхлестали кнутом. Мне не нравится эта тренировка, я хочу на волю, хочу жить беспечно. Но он уже не может: вся его жизнь теперь перевернута с ног на голову, вверх дном, там нечего искать, там нечего ловить, там даже нечем дышать. — Как он? — тихонько спрашивает Габи, с волнением смотря на Илью. Соло вздыхает: забирай его, Теллер, он нужен тебе, а не мне. В глазах девушки страх за Курякина, он ей не безразличен, он ей нужен. А Соло нужна нормальная жизнь. Нормальная. — Простой обморок, ничего страшного. К утру будет в норме, — устало говорит мужчина, смотря куда-то в сторону. Габи гладит Илью по щеке, а внутри Наполеона все переворачивается и громыхает взрывами: нет, нет, нет, это неправильно! Он сдерживает гнев внутри, запечатывает его в своем черном сердце до лучших времен и уже с нетерпением ждет окончания выматывающей поездки. Все-таки он был прав — из «А.Н.К.Л.» лучше добровольно уйти, чтобы потом не страдать до самой смерти. Наполеон массирует виски пальцами, нечаянно касается ладонью теплой щеки Ильи — тот тихо стонет с болью и ворочается, видно, его мучает кошмар. Машина паркуется у отеля, Соло уже привычно платит и быстро вылазит на свежий воздух. Порыв ледяного ветра хлещет кнутами по лицу, по спине бегают мурашки: он наклоняется и вытаскивает Илью из машины, кладет его руку на свое плечо и, приобнимая за талию, тащит в отель. Подъем по лестнице чудом обошелся без падений, Соло дотаскивает Курякина до номера и стучит в дверь — открывает Лэйди с бутылкой скотча в руках. Он без вопросов пропускает Наполеона вперед, а потом знакомится с Габи. Наполеон озлобленно швыряет Илью на кровать, на какой они спали бок о бок, и присаживается на колени рядом. Илья сопит в крепком сне, ворочается из стороны в сторону, и Соло сдерживает грустную улыбку, внутри все крошится в пыль. Он не хочет гладить Курякина или поправлять на нем юбку из рюш: это признаки слабости — не хочется опускаться на дно за один день, все-таки это нужно делать постепенно. Громких фраз типа «Я тебя люблю» говорить тоже не хочется, поэтому Соло сидит в мертвой тишине наедине с бывшим напарником и смотрит на его измученное лицо. Они так не похожи. Но угораздило же их… — Я бы позволил тебе себя придушить… — шепчет Соло, вставая, а сердце переводит на свой лад: «Я бы отдал за тебя жизнь». Илья бы понял этот шифр, но, увы и ах, он спит. Наполеон тенью выскальзывает из комнаты и осторожно прикрывает за собой дверь, идет на кухню и застает там Мальбока. — Привет, — говорит Лэйди, жестом приглашая сесть рядом с ним. Соло садится напротив и подпирает лицо кулаком, парень пристально смотрит на его поношенный вид и констатирует: — Я так и думал. — Здорово, — бездумно, ведомый природным сарказмом в себе, откликается Соло. Он хватает бутылку из рук Лэйди и сначала долго смотрит на нее, а потом отставляет в сторону. — Я бы заглушил боль алкоголем. Но решать тебе, — легкомысленно жмет плечами Лэйди. Благородство, благодетель так и веют силой от возвышенного, утонченного в своем мазохизме Соло. Он улыбается так, как делают это самоубийцы перед прыжком с крыши, и смотрит на Мальбока, стоически сдерживая горящие на глазах слезы. — Я в порядке. — Оно видно, — хихикает Лэйди. — Что думаешь делать, Ковбой? — Я… — слова на половине пути застревают где-то в глотке, Соло застывает, ему так непривычно слышать такое обращение от кого-то другого, и это так режет, режет без ножа. Соло сжимает кулаки. — Доставлю тебя отцу и вернусь в ЦРУ. Уверен, они по мне скучают. — Илья тоже по тебе скучает, — замечает Мальбок, отпивая из горлышка бутылки. Наполеон смеется, наигранно и совсем картонно, но этот смех полностью перерастает в настоящий, истерический, и Соло действительно смешно, потому что попасть в такую ситуацию, — дерьмо, — мог только он. У него даже не находится колкости на ответ, и зажженный свет так же быстро угасает в душе, как и его стремительное воспламенение. Мальбок укоризненно качает розовой головой, из голубых глаз видно сочувствие, сострадание, милосердие. Слышен звук воды из ванной — Габи принимает душ. Рассеянный свет падает на лица сверху, затягивает и сглаживает углы. Соло думает. — Я не шучу, над этим не стоит смеяться, — добавляет еще более серьезным голосом Лэйди. Наполеон сглатывает и выпускает воздух в смешке. В высокомерной усмешке можно различить возглас о помощи: «Спасите меня!», и Мальбок легко читает его и кивает — он поможет. — Я знаю, Лэйди, я знаю, — совсем как Илья говорит Соло. Мальбок в растерянности не находит, что сказать. Он жмет плечами и делает глоток скотча, горячительное растекается по телу с жаром, становится немного легче, но парень чувствует, что даже алкоголь не способен бы был помочь Наполеону. Он ставит бутылку перед ним и говорит: — Делай выбор. Илья или свобода. Потому что ты не сможешь так жить дальше. — он немного молчит, а потом добавляет: — Я видел. И это как очередной разряд грома среди туч раздается в голове Соло: он не сможет, не сможет так жить! Мужчина с поражением выдыхает и закрывает глаза, откидывается на спинку стула и слушает, вслушивается в рваное дыхание Курякина из соседней комнаты. Он крепко спит, определенно, но его сон такой же беспокойный, как реальность Наполеона. И от этого, черт возьми, не убежать никому, никому не под силу скрыться от этой предательской выжженной несправедливости. Ужасно больно. Ужасно. — Ты не видел, что я выберу? И выберу ли я вообще? — задается вопросом Соло, истинно желая знать ответ. Мальбок кивает: — Я видел. Но к этому ты должен прийти сам. Пойми. И прими это. — он коротко кивает в сторону комнаты, где спит Илья, и сдавленно измученно улыбается. — Да, я понимаю, — медленно и почти сонно отвечает Соло, перед его глазами проносится вся служба в ЦРУ, война, его детство… Яркие, взрывные картины с убийственным концом — так быть не должно, но так есть, и от этого не становится легче. Соло опрокидывает голову на сложенные руки и мотает ей из стороны в сторону. Лэйди понимающе смотрит на него: в конце концов, кто из нас не страдал от любви? Выбор всегда сложно сделать. Тем более — Соло. Он ведь Соло, — не забываем об этом. Потрясающе. Просто потрясающе. — Не стоит так убиваться. Просто сделай шаг к тому, что лежит на душе. Станет легче, — общими фразами Наполеона было не успокоить, но Лэйди все равно пытался это сделать, потому что это было единственным, что ему оставалось. Мужчина валялся на столе и почти хныкал. Так на него не похоже. Так не в его стиле. И даже Мальбок, видевший жизнь Соло отрывками видений, мог с точностью заверять каждого, что он сломался, искрошился, испарился, закупорился вместе со своими мыслями в собственной голове. — Да. Я… понимаю. — снова говорит Соло и встает, чуть не опрокинув стул. Его ножки скрипят по кафелю, Соло идет в комнату и достает свой чемодан: он сделал выбор. В чью пользу — даже не обсуждается. Слишком болезненно. Он пакует вещи так быстро, как только может, и все внутри холодеет, когда Илья открывает глаза и смотрит на него. — Куда-то собрался, Ковбой? — без всякого подтекста спрашивает он. — Спи, Большевик. Ты в бреду, — усмехается Соло и продолжает складывать вещи. Илья хватает его за руку — его ледяные длинные пальцы обвивают запястье тисками, Курякин тянет Наполеона на себя и роняет у кровати. Опять на колени. — Помолчи со мной, Ковбой, — спокойно говорит он ясным голосом, а в глазах его плещется тоска. Соло не может вымолвить и слова в ответ, просто пялится на Илью, губы его мелко дрожат, все тело давно похолодело. Сердце пропускает удары. — Просто помолчи со мной и никуда не уходи. — Илья, — не строго, но серьезно говорит Соло, но Курякин взглядом обрывает его попытки пресечь эту ледяную нежность в холодной комнату, погруженной в полумрак. Соло сдается и замолкает. Илья держит его за руку, закрывая глаза. — Не уходи, Ковбой. Посиди со мной, Ковбой. Я не вынесу этого, Ковбой…