Зеленый Свет

Лэйди вскакивает на кровати в холодном липком поту и держится за голову одной рукой. Все вокруг словно звенит, и парень до сих пор видит перед глазами свой сон, который был видением. Он закашливается и опускается обратно на подушку, обтирая лоб тыльной стороной ладони. В висках стучит кровь, сердце бьется о грудную клетку, в горле отвратительный вкус перегара. Лэйди шатающейся походкой идет к туалету и надолго зависает над унитазом. Пока его желудок полон, он упивается страданиями и головокружением. Мальбоку так хреново, что он по дурости может начать петь русские застольные песни, но Лэйди побарывает себя и встает, держась за стену. Обтирает сырые от слюны губы и умывает руки. Холодная вода приводит его в чувства, парень стоит перед зеркалом и снова и снова прокручивает видение перед распахнутыми глазами. Ошибки быть не может — это Соло и Илья, в кабинке туалета, занимаются непристойностями… Лэйди снова сгибается от приступа блевоты и рывком оказывается над унитазом. Его рвет долго и безрезультатно: в конце концов, в желудке остается только желтоватая кислота, и Мальбок сдается, оседая на полу. Еще никогда в жизни ему не был ТАК отвратителен его дар. Хотя, если подходить с другой стороны, это было даже забавно — Лэйди поджимает колени к груди и обхватывает их руками, откидывает голову назад, загибается и тяжело вздыхает. — Оу, кошмар приснился? — слышится насмешка в дверях. Это Соло, и ему, похоже, тоже не спится, поэтому он встал с кровати и решил сходить в туалет. Лэйди смотрит на мужчину, который и не представляет, что вытворял в его видении, а потом заливается громким, почти истерическим смехом. — С тобой все нормально? — Соло моет руки и замечает на крышке унитаза желудочную желчь. — Да, более или менее, — Мальбок не без помощи стены встает и поправляет трусы, натянувшиеся слишком высоко. Парень думает, стоит ли говорить Наполеону о том, что он увидел, колебания передаются по воздуху самому Соло: — Точно? Выглядишь неважно, — с умело скрываемым беспокойством уточняет он. Лэйди отмахивается и в очередной раз ополаскивает руки под струей теплой воды. Он стряхивает капли воды с ладоней и пристально смотрит на Соло. — Который час? — спрашивает, спохватившись, он. Наполеон невозмутимо, блестяще и с грацией вытирает мокрые от воды волосы и делает вид, что думает: — Семь утра. А что? — Ничего, просто вопрос, — Лэйди уходит из туалета понурый, словно ощущая разочарование от предстоящей встречи с отцом. По крайней мере, думает парень, Соло выглядит нормально. И это действительно так: ни синяков под глазами, ни впалых щек, ни помятого видка - да, Наполеон в абсолютном порядке, что кажется странным, учитывая их вчерашний разговор. Мальбок быстро одевается и идет на кухню: готовить он, конечно, не будет, но посидеть за столом со стаканчиком вина и подумать о будущем все же стоит. Лэйди падает на стул у окна и стучит пальцами по столешнице, это барабанной дробью отдается в его голове — липкие полосы видения все еще ярко и красочно галопом носятся взад-вперед в голове, и от этого не становится легче, наоборот: Лэйди хочется удавиться. Впрочем, он поворачивает лицо к окну, и свет очерчивает его курносый правильный профиль, все, что ни делается — к лучшему. Настроение парня колеблется от «плохо» до «очень плохо», потому как он хоть и является толерантным человеком, геев вживую видеть не привык. Лэйди вздыхает: как бы Илья не отрицал своих симпатий, они все же есть. Парень следит взглядом за потоком разноцветных разнокалиберных машин и качает головой. Тишина давит ему на мозг, заставляя прокручивать в нем видение снова и снова. Лэйди тяжко, очень тяжко вздыхает и закатывает глаза: — Со-о-ло-о!!! — протяжно, как мартовский кот, зовет он. Через минуту или две в дверном проеме стоит мужчина, уже одетый и уже сияющий своим самодовольным блеском. — Да? — тянет он, стоя в дверях. Мальбок указывает ему на стул и умоляюще смотрит: — Есть разговор. — Что-то срочное? — настороженно спрашивает Соло, садясь напротив. Мальбок окидывает его оценивающим взглядом: Соло хорош — очень хорош — на нем его повседневный костюм; рукава рубахи вновь закатаны, галстука на вороте нет, жилет приталивает и, как и всегда, подчеркивает стать и стройность. Лэйди вздыхает и сцепляет руки замком, ставит их на стол и кладет на них голову. Наполеон пока не может разобрать полета его мыслей, но ему, почему-то, немного тревожно. Всю прошлую ночь он почти не смыкал глаз, на его запястье до сих пор жгло от прикосновений Курякина: Илья, конечно, заснул почти через секунду от своих просьб, но хватки не ослабил ни на миг. Наполеон закидывает ногу на ногу и вспоминает, как он смотрел на свои колени, пока рядом в подушку храпел Илья. Напарник. Соло одергивает себя мысленно: не Илья, а — парень, которого я хочу трахнуть, — напарник. Наполеон думал всю ночь, всю ночь думал о том, что будет дальше. Грань они уже успели перешагнуть с разбегу, но ведь и ход назад еще сделать не поздно: можно иногда говорить друг другу «Я тебя придушу» и жить счастливо. Наполеон облизывает губы и смотрит на Лэйди, тот неуверенно, стеснительно мнется. — Вообще, нет, но… — робко отвечает он, но Соло прерывает его жестом руки. — Если это одно из твоих видений, то смело берусь утверждать, что будущего знать не хочу, — и он правда не хочет. Лучше пройти этот путь самому, сломать лбом пару граблей, но все выстрадать на своей шкуре. А то, что он будет знать расклад карт, не сделает ему погоды — в конце концов, Илья останется Ильей и в любой момент сможет прописать ему, Наполеону, с колена в живот. — Как хочешь, — в выдохе сдается Лэйди, и Соло дежурно улыбается. — Я бы тоже не захотел узнать «такое»… — у Соло загораются глаза, охотник в нем просыпается с троекратной силой, но, держа себя в руках, мужчина скромно и совсем не намекающе интересуется: — Какое «такое»? — Да так, — машет рукой Мальбок. Наполеон отпускает случай, разумеется, до более удобной минуты, и приступает к готовке завтрака: из продуктов в номере нет ничего, поэтому Соло решает отправиться в магазин. Он легкой походкой спускается с лестницы и буквально летит над землей, его настроение прекрасно и ничто, кажется, не может его омрачить. Соло идет по улице, ловит на себе легкомысленные кокетливые взгляды нарядных и всегда прекрасных американочек, одаряет их своей сногсшибательной улыбочкой и почти вприпрыжку спешит вперед. В его голове ни одной вшивой мысли, кроме мыслей о будущем — сегодня они вернут Лэйди отцу и получат новое задание от Уэверли, и тогда все начнется сначала: эти спасения друг дружки, перестрелки, слежка, жучки… Наполеон не теряет нити повествования, ему очень лестно ощущать симпатию Курякина. А тем более приятно вспоминать их объятия в пустой белой комнате с выбитым стеклом: это даже лучше, чем поцелуй, просто потому, что искренне. Конечно, Соло не сомневается в Илье, тот искренен всегда, но пик его искренности как раз пришелся на их объятия. Соло вспоминает и с ухмылочкой шагает по улице, пропуская вперед спешащих на работу серых людей. Он словно попал в параллельную вселенную, где ему резко полюбились все проявления нежных чувств — раньше от Наполеона и слова доброго было не дождаться, все всегда резко, быстро и грубо. А сейчас же: в каждом движении читается размеренность, зрелость, здравость. Возможно, это вообще пройдет, ведь, как выразился Лэйди, у Соло кризис среднего возраста — что ж, так далеко в будущее тоже забегать не стоит, и Наполеон решает пока закрыть этот ящик. Он заходит в ближайший магазин и идет вдоль полок с корзиной для продуктов: в ней появляется масло, филе рыбы и приправы. Гурман, Соло всегда гурман. Он всегда прав, он всегда безупречен, он всегда идеален — и ему очень хочется верить, что Илья тянется к нему не потому, что видит в нем того, с кем хочется соперничать до конца жизни: тогда бы зачем ему тратить свои ограниченные границей СССР сантименты? Наполеон расплачивается, успевает взглядами пофлиртовать с симпатичной продавщицей и даже берет ее номерок по старой привычке, но как только выскальзывает из магазины, выкидывает смятую бумажку на дорогу. Со свистом проносится машина, и от номера осталось только приятное утреннее воспоминание — это приходящее, и, если понадобится, Соло всегда найдет себе развлечение в тысячу раз интереснее, чем приевшиеся женщины. Соло идет, стуча по серому асфальту каблуками начищенных туфель, и усмехается, как всегда: величественно, неподражаемо, красиво — это его каждодневное оружие, которое пробило даже неприступную русскую броню из гомофобности. Соло смотрит на небо — день только задается, солнце ползет к середине неба, заливая вокруг все янтарным маслом своих лучей. Это превосходно, разгар лета — отличная погода, чтобы взять отпуск и поваляться на песке золотого пляжа с живыми волнами, но Соло точно знает, что Уэверли наверняка припас для них, агентов «А.Н.К.Л.», что-то еще. И Наполеон искренне благодарен ему за это, потому как задания — отличный способ показать, как ты справляешься в команде, как ты жертвуешь собой ради напарника. Мужчина подходит к отелю, придерживает дверь перед каким-то мужчиной, пропускает вперед пару женщин и входит сам. Быстро поднимается по лестнице, причесывает волосы и стучит в дверь полусогнутыми пальцами. Открывает Габи. — Где ты был? — невежливо спрашивает она, смотря на бумажный пакет в руках Соло. Он входит, снимает туфли, аккуратно прикрывает за собой дверь и проходит в кухню: — И тебе привет, Габи. Я был в магазине: решил, что все хотят отведать немного вкусной и полезной пищи, — Наполеон подхалимничает, замечая, как девушка прекрасна в пижамном костюме. Она фыркает и уходит к себе, а Соло торопится на кухню. Там его встречает Лэйди с голодными горящими глазами. — Что-то ты долго, — как бы невзначай говорит он, и Соло ставит пакет на стол. Выгрузив продукты, он сминает и выкидывает бумагу, омывает руки, надевает фартук, висящий на плите. Берет в руки разделочную доску и острый нож, стоя расправляется с этикеткой на филе. Мальбок с урчанием живота ловит каждое движение, смотрит, как Соло искусно и умело разделывает филе рыбы на маленькие кусочки. Каждый он обмакивает в муке и валяет в специях, а затем кидает на разогретую сковороду со скворчащим маслом. Пока рыба жарится, Соло готовит гарнир из овощей: мелко нарезает зелень, овощи, посыпает все солью и сбрызгивает маслом. Лэйди звучно сглатывает, чуя неповторимый вкусный запах на всю кухню. У него снова урчит в животе, и парень придерживает его руками: — Долго еще? — Нет, если ты поможешь, — Наполеон отдает Мальбоку штопор и бутылку красного-полусладкого, которое он купил, основываясь на цене и пустоте полок. Лэйди мастерски вскрывает бутылку и разливает вино по бокалам, которые из шкафчика достает Соло. Как только на стол накрыто, в кухню сходятся все: Соло и Лэйди сидят рядом и о чем-то говорят, иногда смеясь, вскоре к ним выходит Габи и садится, начиная есть без особого энтузиазма. — Где ты учился готовить? — спрашивает Габи, пережевывая кусочек рыбы. Соло усмехается и делает маленький глоток вина, а потом морщится — кисловатое. — Жизнь научила меня если не всему, то многому, — говорит он, относя свою тарелку в мойку. Габи отстает и продолжает есть, на кухню выкатывается бодрый и совсем не выглядящий заспанным Курякин: на нем брюки и водолазка, рукава засучены, подтяжки перетянули грудь. Он садится рядом с Габи и смотрит на свою стынущую порцию. — Доброе утро, Большевик, — дружелюбно, но не поворачиваясь, говорит Соло. Илья не отвечает, молча съедает все за пару мгновений и воротит нос от бокала с вином. — Как спалось? — Наполеон моет посуду, которую ему подали Лэйди и Габи, и виляет бедрами, как среднестатистическая домохозяйка. Курякин молча смотрит на спину напарника и молчит. — Илья, я не умею читать мысли, — честно и иронично говорит Соло, домывая последнюю вилку. Он расставляет посуду по своим местам, потому что любит порядок, и оборачивается к остальным. Курякин хмуро и ненавидяще смотрит на него, словно ему приснилось нечто столь же непристойно, что привиделось Лэйди. Габи, во избежание лишних разговоров и драм, уходит одеваться, Мальбок покидает кухню вслед за ней, говорит, что сходит покурить. Илья и Наполеон остаются наедине. — Доброе утро, — только сейчас говорит Курякин и протягивает Соло свою тарелку. Тот вздыхает и быстро моет посуду, в конечном итоге отправляя ее на место. Илья смотрит так, как обычно — по-русски, слишком серьезно, даже как-то угрожающе. — У тебя запоздалая реакция, Большевик, — язвит Соло, опираясь бедрами о стол. Курякин поднимает голову к нему и чувствует, как он ненавидит, — хочет, — этого мерзавца за все его шуточки и колкости. Соло отдает себе отчет в собственной привлекательности и томно вздыхает, заправляя за ухо выпавшую прядь волос. В каждом его жесте читается насмешка, превосходство, нескрываемый блеск. — Как спалось? — невинно спрашивает мужчина, разбавляя затянувшуюся паузу. Илья пожимает плечами и откидывается на спинку стула, вкрадчиво смотрит на напарника, а потом опускает взгляд. — Тебе виднее, — говорит он наконец, и Соло немного его не понимает. — В каком смысле? — он изящно ломает бровь, картонно удивляясь. — Ну ведь не я следил за собой всю ночь, — прямолинейно отвечает Курякин, и теперь уже Наполеон готов ударить его по лицу за дерзость. Илья берет в руки нетронутый бокал вина и, сделав маленький глоточек, опустошает его залпом. Соло тактично кашляет в кулак, а потом смотрит на Курякина взглядом столь пронзительным, что у того невольно что-то шевелится в груди. — Большевик, я волновался, — говорит Соло, и все аргументы Ильи летят, — к ebenyam, — в тартарары. Он готов что-то сказать, но только открывает рот — слова кончаются или становятся совершенно глупыми и ненужными. Курякин просто и скромно кивает, Соло ухмыляется уголком губ. Виснет пауза, Илья не дышит, усиленно делает вид, что занят разглядыванием бокала, хотя, все же, ему стоит признать: Соло идеален. Да, нет проколов ни во внешности, да и язык подвешен с двух сторон, — трепаться легче, — красив, умен, начитан, убивает по щелчку пальцев. Прямо мечта, а не напарник! Курякин смущенно краснеет, едва заметно, но достаточно для того, чтобы Наполеон с ехидным хихиканьем покинул кухню. Илья вздыхает и крутит в руке бокал — в нем катается красная капля вина. Мужчина вытряхивает ее в рот и швыряет бокал на пол, тот бьется с громким звоном, и Илья чувствует, что он попал, — в жопу, — в переделку сердечных уз. Ему немного непривычно, все-таки чувства к мужчине для него новы, но он определенно уверен, что это подкрепляется их с Соло дружбой. Или ненавистью. Там не разберешь — когда как. Раз на раз не приходится, Илья облизывается и смотрит на осколки — прозрачное стекло искажает в себе грани реалий и делает возможным к просмотру иллюзорный стеклянный мир — все криво и настолько неправильно, что даже ему, Курякину, хочется исправить все, вплоть до положения осколков. Илья хмурится, настойчиво думает, что ему так вести себя не пристало, и перебирает пальцами черную приятную на ощупь ткань водолазки. Подтяжки, кожаными ремнями впившиеся в грудь и спину с плечами, не дают спокойно вдохнуть, но это уже успело войти в привычку, поэтому Илья не жалуется — так было, так есть, так будет. Это словно бы игра, но никто не играет всерьез. Две пешки на доске, и это даже не диванная философия, это просто констатация факта: куда подует ветер, туда они и отправятся вместе с Соло. Курякин точно уверен, что теперь он связан с Наполеоном теми нерушимыми узами дружбы, из-за которой распадаются браки, случаются убийства на почве ревности, но все равно не слышно слов «Я тебя люблю». Илья улыбается, потому что это так и есть. Нет, он не любит Соло, он готов его придушить, но как он готов это сделать! На белых или красных простынях, под падающие лепестки роз и струи белого полусухого вина! Да, впрочем, это всего лишь очередная глупая фантазия, коим предаются девушки. Поэтому Курякин строит рожу-кирпич и скрипит зубами, двигает челюстью и продолжает, продолжает тяжело дышать. Ему нравится тишина, потому что он не наблюдает рядом Соло: это и успокаивает, и бесит одновременно — с одной стороны, все же лучше держаться на расстоянии, а с другой — можно иногда и спасать его на заданиях. Курякин чешет затылок — Р-романтика. Ему смешно, и он улыбается своей грустной русской улыбкой, от которой у Наполеона пошли бы все внутренности прахом, а потом вздыхает и встает: нужно убрать осколки. Илья опускается на колени, срывает со стола скатерть эффектным резким движением и складывает в нее битое стекло. Он поочередно рассматривает каждый кусок и неустанно фантазирует, ему даже немного грустно: почему все миссии они выполняют так быстро, не успев даже насладиться — друг другом — самим заданием? Их мотает и будет мотать по разным странам, как каких-нибудь туристов, и это всегда будет сопровождаться изменчивой погодой, но именно сегодня солнце светит так ярко, что Илье хочется прогуляться по американским улочкам и выпить пару коктейлей. Он хватается за последний осколок слишком опрометчиво, нечаянно, — или вполне осознанно, — режет палец и сидит с кровоподтеком, который растекается по ладони. — В следующий раз голову себе отпили, — в кухню заходит Соло: он при параде — успел принять душ и надеть новый костюм. Тебе идет, хочет сказать Курякин, но вместо этого строит очень сложно выражение лица и ненавистно смотрит на напарника. — Только тогда, когда отпилю твою. — Большевик, кто научил тебя острить? — интересуется Наполеон, разглядывая, как Илья заворачивает в заляпанную каплями крови скатерть осколки. — И бить бокалы из дорогого хрусталя? — прибавляет он с усмешкой. Илья специально, как робот, встает и демонстративно выкидывает белоснежную скатерть вместе с «дорогим хрусталем» в мусорное ведро. Соло укоризненно качает головой, его брови домиком в неверящем взгляде поднимаются — «Серьезно? Браво». — Ты что-то конкретное хотел, Ковбой? Или опять пришел, чтобы убедиться в собственном скудоумии? — скалит клыки Курякин. Соло леденеет в дверях и недоуменно смотрит на напарника. Впрочем, это сарказм. — Зашел сказать, что мы выезжаем через пять минут, так что тебе бы поторопиться, — вздыхает и исчезает Наполеон, на его губах Илья успевает заметить улыбку. Курякин вздыхает, промывает рану под проточной водой и отправляется вслед за Соло. Надевает кепку, кожаную куртку, туфли, а потом спускается вниз по лестнице, где ключи от номера уже сдает Наполеон. Габи и Лэйди мнутся на улице и, видимо, ждут такси. Илья широким шагом настигает напарника в дверях и распахивает их перед ним: — Дамы вперед, — усмехается он. — Увы, вперед дамы пропускают своих собачонок, — машинально отвечает Соло и выставляет руки вперед, открывая Курякину путь. Тот не может сдержать улыбки, поэтому прячет ее за своим фырканьем. Они выходят на улицу и ждут такси. Когда машина подъезжает, все рассаживаются и смолкают. Впереди длинная дорога.