Wishing On A Star

Жизнь – чёртова вереница событий – полна сарказма и едкого юмора. Жизнь – чёртова непредсказуемость – мастерски удивляет, изощрённо поворачивая и сплетая судьбы. У Лидии привычная красная помада (более тёмных, насыщенных тонов), каблуки, на которых можно свернуть шею (лодочки – лучший вариант) и рыжие локоны, рассыпанные по плечам (с первыми седыми прядями). У Лидии работа – орава несносных детей, нежелающих её слушать, тетради огромными стопками на столе, с едва разборчивыми буквами, пляшущими между строчек, и близорукость, как завершение логической цепочки. У Лидии электрический чайник на столе, чай в разовых пакетиках с ароматом смородины и сплетни по расписанию – в четыре пятнадцать, когда все уроки и факультативы заканчиваются. У Лидии уважение и зависть коллег, громкое «завуч» перед мисс Мартин и ноющие суставы из-за каблуков, и распухшие глаза после очередной стопки тетрадей 6 «В». Лидия – как и прежде – Мартин заваливается домой в семь, если повезёт и пробок не будет. Лидия скидывает туфли у порога, пальто горчичного цвета – мимо вешалки, а саму себя – на диван, неопрятно разваливаясь на мягкой поверхности. Лидия поднимается спустя пятнадцать минут, когда Имоджен возвращается с танцев, а Сьюзен – с дополнительных занятий. Лидия накладывает тушёные овощи и улыбается по привычке светло, когда старшая – Сьюзен усаживает её на стул и занимается её работой сама. Сьюзен – четырнадцать, и она характером в мать, но внешне – копия отца. Они пьют чай с мятой, заваренный Лидией, рассказывают, что и как случилось, и ожидают, когда часы пробью девять вечера – дети отчего-то очень любят отца. Айзек заваливается в квартиру в девять восемнадцать, и дети, их дети, бегут к нему, прыгая буквально на руки. У Айзека тогда глаза светятся (не по-волчьему), и улыбка появляется на губах прежняя. Айзек целует её в лоб и обнимает крепко-крепко – они оба слишком дорожат жизнью, боясь не удержать, не успеть. Лидия будет светиться, как раньше, и привычно жить, даря любовь своим детям. Они вместе проведут вечер с чаем, приготовленным Лидией, посмеются от души и пойдут по делам, зная, что их семья самая лучшая – идиллия, царящая кругом, слишком привычна и нужна, чтобы Лидия рушила её. А ночью Лидия замрёт около комода, где стоят фотографии, Лидия вцепится в фоторамку и будет смотреть и едва подрагивать, словно от прохладного ветра. А ночью Айзек достанет сигареты и скроется на балконе, не забыв закрыть дверь комнаты девочек плотно. А ночью прошлое вновь нагрянет, сигаретным дымом окутывая их. Лидия слишком яро помнит, слишком долго не позволяет себе забывать. Лидия помнит карие глаза Эллисон и тетиву лука, натянутую тонкими пальцами. Лидия помнит Скотта с его вечным геройством, с верой в лучшее. Лидия помнит Стайлза, нелепого, но догадливого. Лидия помнит всех. Киру, Малию, Хэйден, Лиама. Лидия помнит каждого. Лидия помнит, как Айзек спас её. У Лидии руки тогда тряслись сильнее, чем сейчас и глаза слезились слишком отчётливо. У Лидии тогда был ступор, был шок, не позволяющий сдвинуться. У Лидии тогда мир разломался на части. Лидия помнит Скотта, что уже никого не смог бы спасти, помнит Стайлза, ненормально-бледного и молчаливого. Лидия помнит Малию, чей предсмертный вой ещё звенит в ушах. Лидия помнит, как Джерард предал их, как Девкалион забрал глаза Скотта МакКола, а Пустынная Волчица вернула силу, выдрав Малии глотку. Лидия помнит Хэйден, чей мир тоже сломался, чей мир умер вместе с Лиамом. Лидия помнит Киру и улыбается сквозь слёзы – Кира жива, у Киры кольцо на пальце, непостоянное место жительство, катана всегда рядом и прошлое страшными картинками. Лидия помнит Айзека. Айзека, что приехал, когда начался тот ад, Айзека, который вернулся, чтобы выжить. Айзек всегда был эгоистом, честно. Айзек вернулся, потому что вляпался в проблемы, потому что убил одного из другой стаи, и стал целью номер в один. Айзек, желая спастись – у Лидии вырывается истерический хохот – приехал в место, где проще всего умереть, и, как ни странно, выжил. У Айзека была всё та же кожаная куртка, синий шарф и волчий ген в крови. Лидия помнит Айзека. Лидия помнит, как ревела на его руках, как колотила его от ненависти, как проклинала весь мир – Лидия позволила своим друзьям умереть, не смогла вовремя вырваться из дома Эйкена. Лидия помнит Айзека. Айзека, который не умел спасать, потому что сам нуждался в этом. Айзека, на которого нельзя было надеяться. Лидия помнит Айзека. И что-то тёплое, светлое и приятное просыпается за грудиной каждый раз, когда он, возвращаясь с работы, переступает через порог. И что-то родное находит Лидия каждый раз, когда они пьют чай, когда Айзек травит анекдоты, из-за которых Лидия прикрикивает на него, а девочки смеются, заливисто и светло. И зима за грудиной перестаёт быть проблемой, и приходит долгожданная оттепель, когда Айзек прижимает её к себе, пряча от остального мира. И когда Айзек успокаивает её, когда прижимает к себе, когда Лидия снова чувствует этот надоевший запах сигарет где-то рядом, Лидия чувствует себя чуть лучше – словно смерть её стаи не самое страшное, словно это можно пережить. И когда Айзек исчезает на балконе с пачкой сигарет, когда свет его голубых глаз перестаёт слепить, когда боль становится слишком явной, а невозможность забытья – самой верной, Лидия живёт – Лидия чувствует боль, но боль – значит жизнь. И когда Айзек срывается на «я не могу, Лидия», на «я не справляюсь», боль перестаёт быть самым важным на свете, а значит перестаёт быть нестерпимой – Лидия не одна. И Лидии плевать, что на её пальце нет заветного кольца, плевать, что нет громких обещаний и истории с сюжетом какой-нибудь мелодрамы. Лидии достаточно их детей под боком и тёплых объятий, вместо любых доказательств. Странно, несуразно и криво, но они нашли свою версию (не совсем) счастливого конца. И плевать, что не приторно-сладкого. И плевать, что без идеально "счастливого", главное – "долгого". И плевать, что не по классике. Они давно должны были понять. И теперь, Лидия (неизменно) Мартин понимает. Вдвоём легче пережить тяжёлые времена.