Wishing On A Star

У Джеймса кривая ухмылка, как у типичного антигероя, нож, спрятанный у лодыжки, и желание отомстить, ярое, яркое, непреодолимое. Эмме страшно до болезненного «нет» и «не могу», до постоянных раздумий после. Эмма не боится острых ножей и электрошокеров, не боится кривых ухмылок и непреодолимого желания отомстить – видели, знаем. Эмма боится лишь одного: Джеймс – копия её отца, и сердце болезненно сжимается, когда не отец, а его копия летит в ледяную воду. Эмма не может не представить на его месте Дэвида – всё до ужаса просто, ведь оболочка у них одна. Эмма трясётся ночью, не смея отогнать страшные картинки в голове – Эмма боится потерять родителей и слишком сильно боится Джеймса. У Джеймса коварные планы, неплохие навыки боя, кожаная куртка и Де Виль за плечом – с таким раскладом не выиграть, не здесь, не в сказке. Эмма сильнее прижимается к Крюку, проверяет пистолет в заднем кармане и нож у лодыжки – какая ирония – оружие они знают куда прятать. Эмме страшно, непривычно-ненормально, неясно отчего – кривая ухмылка Джеймса становится самым страшным кошмаром. Джеймс ненавидит Дэвида, ненавидит собственную смерть, ненавидит всех – Джеймс хочет жить, но жизнь его давно утеряна – душа не поддаётся возврату (если она у него, конечно, была). У Джеймса ненависть, как основная цель, порочность, как основная черта характера и отсутствие жизни, как единственный плюс для всех – Джеймс ни черта не может за пределами этого мира, осталось лишь выбраться. У Эммы в противовес ему великодушие, доставшееся явно от родителей, верность, возвращающая её даже из ряда Тёмных (хотя оттуда вроде как непринято возвращаться) и жизнь полным ходом – у Эммы впереди ещё тысяча планов и мечт, нужно лишь выбраться из этого Ада. Эмма ненавидит себя – Эмма поддаётся, не замечает в образе отца Джеймса и потом платится, едва не отдавая жизнь Дэвида ценой. Эмма ненавидит его – Джеймс играет до ужаса достоверно, словно здесь, в Аду, где-то есть курсы для начинающих актёров, Джеймс играет натурально, входит в роль пастуха, как влитой и едва не одерживает победу – у Джеймса без шансов, нельзя выиграть в сказке без приставки «герой». Эмма не видит в Джеймсе родственника, а его одинаковость с Дэвидом лишь пугает – Джеймс её дядя, но к чёрту таких дядь – одни проблемы, угрозы и смерти. Эмма рассуждает слишком долго, по привычке ищет оправдания, но для Джеймса не находится пары слов, обесценивающих бесчеловечные поступки в её огромном списке «причины для признавших свою вину злодеев». Джеймс свою вину не признал, но Свон склонна всё идеализировать – Эмма – чёртова спасительница, у неё функция «спасать» срабатывает автоматом, не разбираясь, кто есть кто. Эмма рассуждает долго – ищет что-то в смутных воспоминаниях о кожаной куртке и пистолете, направленном в спину – Джеймс, стоит сказать, даже храбр, но правильнее было бы отчаян, но Эмма по привычке пытается найти что-то хорошее – выходит натянуто и жалко, но Свон не сдаётся. Эмме его вовсе не жалко, Эмма успевает воспылать ненавистью за считанные секунду – дуло пистолета в спину ускоряет процесс возникновения ненависти. Эмме его не жаль, просто у Свон – спасать, искать оправдания и что-то положительное (неотрицательное тоже пойдёт) – целый набор вредных привычек. Эмме его не жаль, Эмме просто банально страшно, а его выражение лица и разгневанный взгляд, и та сосредоточенность с жаркой, а не холодной расчётливой ненавистью отпечатываются в мозгу, оставляют след и заедают на повторе – картинки крутятся в голове, напоминая снова и снова. У Джеймса холодные, ледяные руки, и хватка грубая, совсем не как у её отца – Эмма помнит то мгновение, когда он передаёт ей пакет, и что-то должно было показаться не тем, но не показалось. Эмме страшно – её радар «правда/неправда» не срабатывает на Джеймса, хотя тот стоял совсем рядом, на расстоянии, что не достигало метра. Джеймс – словно отражение её отца. Джеймс – словно Лили для Эммы. Джеймс – всё самое тёмное и страшное, всё неправильное и перекошенное, извращённое, ломаное – всё то, чего нет в Дэвиде. Эмма чётко делит своего отца и Дэвида – Джеймс – злодей, тот, что хотел убить, а её отец – герой. Они как чёрное и белое, тёмное и светлое – Эмма тёмного боится, Эмма всё ещё помнит тьму в сердце, помнит, как тьма нарушила порядок, ворвалась в её жизнь и практически содрала надпись «Спасительница», едва не лишив шансов. Эмме, привыкшей к вечным вторым шансам, раскаявшимся героям и капле, хоть и очень маленькой, чистоты в сердце, страшно до трясущихся не от холода рук в объятьях не греющего (как бывает обычно) Крюка – Джеймс как исключение из правил не пытается оправдаться, надавить на жалость или пустить слезу, даже фальшивую; Джеймс не отыгрывается на две стороны, выжидает хороший, но не лучший момент и появляется из ниоткуда. В Джеймсе нет света, надежды и даже самой маленькой капли чистоты в насквозь прогнившем и уже небьющемся сердце – Джеймс – злодей до мозга костей, эгоист до края души и самая настоящая сволочь, прогнившая полностью. Эмме страшно; страшно до трясущихся рук и вечного холода, от которого не спасает даже ром Крюка. Эмме страшно. Наверное, поэтому она даже не кричит, когда ледяные руки обнимают со спины и крепко прижимают к себе на мгновение – не по родному, а странно интимно, близко, заставляя мышцы напрячься от наглого вторжения в личное пространство. Джеймс наклоняется к самому уху, растягивает губы в ухмылке и шепчет с несвойственной Дэвиду хрипотцой: «Я же сказал твоему отцу, что отомщу за то, что он забрал у меня всё. Настало моё время отбирать у него дорогие вещи. И я начну с тебя, Эмма». Джеймсу надоедает образ пастуха – оказывается невыигрышно; Джеймс остаётся собой – собирается выиграть с личиной короля.