Wishing On A Star

У Сансы рыжие локоны, отливают, горят огнём на солнце. Оберин перебирает тонкие пряди, осторожно, нежно, не раня, не принося боль – Санса и без того подбитая и едва не уничтоженная. У Сансы глаза синие, словно бурное море на самом его дне; Оберин не видел, но слышал и, смотря в её глаза, верит. В глазах Сансы море, грустное, печальное, недвижимое, безжизненное, в её глазах слишком много болезненного смирения. У Сансы хрупкая фигура, с выпирающими по всему телу костями, с болезненно-бледной кожей, лопатки слишком резко выделяются, ощущаются, стоит только прижать к себе рыжеволосую Старк. В Оберине жизнь вопиюще яркими красками, росчерком кривой ухмылки по губам и образом жизни – вызовом этому «благородному» обществу. Оберин – это солнце, огонь, жар в крови. Санса тянется к солнцу, устав от метель и бурь, устав от дождей каплями из синих глаз, устав от проблем тучами, сгустившимися над головой. Санса сперва не замечает его даже, лишь смотрит в свою тарелку, боясь наткнуться взглядом на Джоффри или Тириона – первого она всё ещё боится, Санса всё ещё помнит едкие слова, обещания лишить родственников, смертельным ядом распространяющимся по крови, по всему организму; Санса всё ещё боится Тириона, несмотря на то, что он самый добродушный, самый спокойный по отношению к ней, страх не утихает, и эта метка «Ланнистер» с рождения отталкивает, пугает, заставляет бежать. После, Санса не доверяет. Санса перестала верить незнакомцам, Санса помнит, как повелась на милое личико Джоффри, на его сладкие слова и тот первый и – слава Семерым – последний поцелуй. Санса лишь бросает мимолётные взгляды, следит из-под опущенных ресниц. Оберин криво ухмыляется Серсее и Тайвину и даёт понять – ему плевать на чужое мнение, плевать, что думают про Сэнд, про его образ жизни и про их (а не Дорана) присутствие. Серсея тогда бесится, но себя в руках держит, а её отец не теряет хладнокровности, недовольно поджимая губы, но, не выдавая собственного недовольства. Санса тихо смеётся, улыбается так едва-едва, а Оберин вдруг оборачивается, цепляется взглядом за её улыбку, и Санса отвечает «будьте бдительны, Серсея не прощает обид». Оберин отвечает полуулыбкой. У Оберина по-прежнему Эллария – его копия в женском обличии, порочная, яркая и неправильная по всем меркам. У Сансы по-прежнему Тирион, что мягок и снисходителен к ней. Санса лишь греется в лучах солнца, когда ночь опускается на Королевскую Гавань, когда все страхи просыпаются, когда не спится, а мысли не уходят из головы – и все дурные, все покалеченные и убитые. Санса прижимается к горячему телу, обнимает крепко, вдыхая странный аромат – словно быстро бежишь, и ветер бьёт по лицу, такая пьянящая свобода, дурманящая, манящая. Санса любит ночь, особенно в последнее время. Ночью колкие взгляды перестают преследовать, её охранники затихают, засыпают, оставляя без присмотра израненную пташку. Ночью злые голоса замолкают, перестают вопить «дочь изменника», раздирая собственные глотки, в надежде увидеть её отрубленную голову. Ночью всё иначе. Без её смирения, выдающегося опущенной головой и взглядом из-под угольно-чёрных ресниц. Без её смирения в согнутых коленях, в громких мольбах, состоящих из «пощадите» и спасите» (но зря всё это, Санса, зря – мольбы не спасли отца и тебя не спасут). Без её смирения, что застревает комом в горле, что в литрах невыплаканных слёз, в тысяче едких фраз, в горячей ненависти, заставляющей шевелиться, выживать. Ночью всё иначе. Королевская Гавань затихает, и палящее солнце её перестаёт маячить золотым пятном на небе. Королевская Гавань молчит, лишь прохладный ветер забивается под платье в южном стиле – Санса бы закуталась в меха, но мех, лютоволк, Старк – метки, что заставляют людей верещать, проклинать и презирать. Королевская Гавань гниёт изнутри вместе со своими лордами и леди, вместе со своими королями. Королевская Гавань подыхает, медленно захлёбывается в тоннах грязи, и лишь прячет, покрывает открытые раны золотой тканью – оплачивает золотом, прячется за деньгами. Ночью легче – без громкого «дочь изменника», без едкого взгляда Джоффри и без подавления отчаянного желания рвать и метать – Санса наконец-то понимает Арью, но поздно. В Оберине столько шальной свободы, пьянящего безрассудства и дикого бунта – против всех, против устоявшейся системы, против недовольных взглядов короля и королевы-регента. В Оберине столько жизни, не загнанной в жёсткие рамки приличий, не ограниченной чужими моральными устоями, настоящей, полной, без лживого притворства и масок, что приходится тщательно приклеивать. В Оберине, несмотря на всё, столько тепла, мягкости, надёжности. Оберин порочен, несколько неправилен в общепринятых рамках и слишком резок в своих кривых ухмылках и насмешках, сквозящих сквозь неприкрытую правду. Санса доверчиво прижимается, улыбается едва-едва, чувствуя, как тонкие пальцы перебирают рыжие локоны, раскинутые по плечам. Его руки несут тепло, губы оставляют ожоги. И Сансе вернуться бы к холоду, обратиться к Северу, но Санса на Юге, на жарком Юге, диктующем свои правила. Оберин – это бунт, отсутствие рамок. И Санса, прижимаясь к тёплому телу, верит, что однажды проломит грязную систему интриг. Санса верит – враги её расплатятся за совершённое, заплатят кровью и жизнями. А пока Санса греется у Красного Змея. Чтобы отомстить, нужно выжить. Чтобы научиться выживать, нужно время. В Оберине столько бунта, горькой правды наждачкой по горлу. И Санса верит, что синее море в её глазах обратится штурмом, волосы – огнём, а фиолетовые синяки на коже – рубцами ран её врагов, подобно огню не свершившегося возмездия горящими углями в тёмный радужке глаз Оберина.