Wishing On A Star

Лидия никогда не отличалась особым везением (не считая обеспеченной семьи, платиновой кредитки и некогда самого крутого парня школы), но в неудачниках не числилась – МакКол и Стилински, и ещё парочка незнакомых ей имён умело занимали место, не возникая, не претендуя не на что иное. Лидия не была особой счастливицей, нет, но до лузеров не падала. Можно смело сказать, что удача покинула её в тот момент, когда Скотт обратился в вампира, а тёмные кудряшки Эллисон то и дело и блистали перед глазами. Лидия каким-то чудом выживала в этой ненормальной борьбе с сверхъестественным, покоряя сперва высокими шпильками и умением на них бегать, а не смертоносным голосом. Лидия глотает неизвестно откуда взявшиеся слёзы, пытается дёрнуть руками и опускает плечи, поняв, что по-прежнему обездвижена. Они познакомились на выставке. У Эллисон тогда нашлось два билета и потерялось желание идти – Скотт пропадал с ветеринаром в более-менее свободный от сверхъестественных существ вечер. Лидия прихватила с собой сопротивляющуюся Кору – сестру Дерека, обрекая себя на вечные ехидные замечания. Никлаус подошёл к ней с бокалом вина, заставший около своей картины. Лидия помнит, что они как-то слишком быстро перешли к неформальному «Клаус» и третьему бокалу вина – Лидия не напивалась, просто голос у Майклсона был завораживающим, а взгляд – особенным. Его картины не казались ей чем-то «сверх», просто Лидия видела гораздо больше смысла в красивых портретах, а не в непонятных брызгах, сумасшедших абстракциях и очередных пародий на «Чёрный квадрат» (да-да, всё из категории «искусство не для всех, для избранных и что-то про глубинный не найденный ею смысл»). Лидия не была падкой на красивых и богатых мужчин, Лидия не бросалась в объятья с разбегу, не соизволив подумать, но даже после размышлений, Никлаус не казался опасным – дьявольски обаятельным, весьма привлекательным – да, опасным (громко интонационно подчёркнутое Стайлзом) – нет. Лидия пила с ним кофе, ездила на пару событий, вроде дегустации хорошего вина и оперы и общалась спокойно и вежливо, не пытаясь заделаться в подружки/любовницы/жёны. Лидии, чёрт бы её побрал, было семнадцать, и у неё была хорошо думающая голова на плечах (а ещё Стилински, что-то болтающий об изощрённых маньяках). Лидия вдыхает спёртый воздух, неприятно обжигающий внутренности, в очередной раз кашляет, захлёбываясь собственной кровью и тихо шепчет проклятья, желая обратиться ведьмой, а не банши. Всё оказывается элементарно просто (привычно – без искреннего счастья и некорыстного желания просто сводить в ресторан/помолчать вместе/не обращаться очередной сволочью), до банального глупо (после восставшего при её помощи Хейла, уничтожившего нервную систему Уиттмора и пары разлагающихся невезучих оборотней) и в очередной раз без шансов (без какого-нибудь доброго/влюбившегося/обиженного на начальника слуги, развязавшего руки, неожиданно открывшихся замков и какой-либо жалости), но ты не плачь, Мартин, не глотай солёные слёзы – и хуже бывало. В нос тряпку с хлороформом и в дорогую (практически ставшую родной) машину, не давая возможности даже крикнуть – слишком громкая, Мартин. Лидия беспомощно дерётся, огрызается, шипит и лишь обещает отомстить, но руки в кандалах, ноги – тоже, а рядом светловолосая ведьма, вырубающая после каждой попытки кричать. Клаус появляется после её сорок третьей просьбы показать главного – Мартин по жизни упрямая, из-за чёртовых оборотней/кицунэ/злых духов вынужденно сильная. У Клауса чёрная рубашка, очаровательные ямочки на щеках и лисья улыбка. Клаус разговаривает манерно-мягко, слишком сладко, окутывая липкой лестью, Лидию хватает на злостное «сукин сын», «катись в Ад» и беспомощную попытку закричать. Ведьма срабатывает быстро, вырубая спустя три секунды, слушая надоевший хруст шейных позвонков. Лидия знает; потом её отпоят чьей-то кровью, ножом скользя по лодыжке, заставляя сделать глоток. Лидия держится долго, сцепляет зубы, кусает за чужой палец и срывается исключительно после «ты же хочешь жить, Лидия, ты же не хочешь оставлять своих друзей одних?». Кровь оказывается не такой и мерзкой, хотя всё относительно – у неё голова кругом и подступающая тошнота. Лидия молится, не треклятому богу, ради веры в которого нужно накидывать платок на голову и строить из себя верующую (Лидия против религии, в целом, ничего не имеет, просто не любит прикидываться). Лидия молится на и за Стайлза, за Скотта, за каждого из их стаи – надеется на спасение и на своё, и на чужое. Клаус скользит ладонью по её щеке, оставляя кровавые отпечатки своих ладоней, называет её «дорогушей» и ломает руку – методы будить у него специфические. У Лидии рассерженные черти в малахитах глаз, кривая клееная улыбка и капли крови на очаровательном личике. Лидия спрашивает «зачем», старательно не выдавая отчаяния, смотрит в ледяные океаны глаз, не боясь, и сыплет проклятьями, обещает убить. Он собирает пальцами бесцветные слёзы её слабости и шепчет на самое ухо: «Ты всего лишь ловушка, Лидия Мартин, моя маленькая помощница, моё самое дорогое орудие, чей смысл лишь в нахождении у меня. Ты можешь бездействовать, но это не важно, главное ты здесь, дорогая гостья, прости за ужасный приём». Лидия смеётся словно безумная, отвечая, что «гостеприимства ему не занимать». У Лидии сердце разбивается мелкими осколками при мысли о Стайлзе, прилетающим сюда, чтобы спасти её, душа на части рвётся от осознания возможной вины. Лидия не бездействует, нет. Лидия срывает голос криком, пугая светловолосую ведьму, не предполагающей такой версии происходящего. Крик банши оглашает дом, предрекая смерть его хозяину.