Wishing On A Star

Дот улыбается сладко-сладко и обещает выжить, одаривая привычным "всё будет хорошо", автоматом перефразирующееся в "мы в полной заднице", наиболее соответствующее ситуации. Такие, как Дот – липко-сладкие с милыми улыбками и верой во всё лучшее – явно не для этой истории, выбиваются из напечатанных букв, не вписываются в общую атмосферу. Всё хреново; воздух (кажется) пропах грядущей войной (эту гремучую смесь чужих обид и страхов не спутаешь ни с чем), Дот светится неясным никому счастьем, раздаривает улыбки (те, что сыплются на больных раком и СПИДом) – там где (практически) без шансов, и повторяет как сломавшаяся машина, что "все будет хорошо". Такие, как она не выживают, подыхая где-то между третьей и пятой (главой или страницей - как повезёт, на книгу привычно не хватает живучести). Дот, со своей переставшей воодушевлять верой, смотрится гребанным не вписывающимся пятном на угольно-черных стенах войны. У него квартира непривычно-темная; Дот в ярко-зеленом словно весна во время пагубной зимы. Всё до банального просто; его конституция не предполагает душераздирающих сложностей: хочешь подыхать – подыхай, жить – выживай. Собственноручно созданные законы, выстроенные на двухсотлетнем эгоизме, исключают растертые по щекам слёзы вместе с громкими обвинительными "зачем". Магнус не берёт ответственности за чужие жизни; собственное бессилие бесит, потому что Дот вновь шепчет что-то с пресловутым "хорошо", одаривает улыбкой и подталкивает к порталу. Её жертвенность в противовес его эгоизму выигрывает в поединке "хороших", но попасть в команду добра – не получить гарантию нормальной жизни (как и любой, кроме отсутствующей). Дот как стоп-кран для его поезда жизни, с отсутствующими тормозами – тормозов всё-таки нет, но попытки продолжаются. У Дот – термос с ромашковым чаем, пыльные пластинки с песнями из французских кварталов и ненависть к растянутому "Доротея", отдающему старыми свитерами и древними книгами. Таким, как Дот гулять бы по Таймс-Сквер после работы – администратором в каком-нибудь косметическом салоне с виевато-пафосным названием, жалеть всевозможных кошек/собак/живность, жертвовать деньги в фонды по защите прав каких-нибудь оскорбленных сообществ и обижаться на мир из-за вечной жестокости. Таким, как Дот не место на войне, они падают ничего незначащими жертвами, на память получая пару жалких слов и картонных слезинок по чётко отрепетированному сценарию, забываясь после, мгновенно обесцениваясь. Такие, как Дот метят длинным "эпизодическая", без претензий на главную или второстепенную, не получая даже третьестепенной (если такая существует), не особо запоминаясь зрителю. У Клэри – улыбка примерно такая же сладкая, но она живёт – блистает на первых ролях каждого маленького спектакля этого малобюджетного театра с хреновым сценарием и спецэффектами. Дот проще; не приказывает спасти мать, не требует весь мир к ногам и не дарит ложных надежд – на её "хорошо" не ведётся никто, заведомо зная, что такое дарят перед смертью. Магнус, несмотря на окружающую мишуру, реалист. Магнус знает куда ведёт её путь, оттого и едва не отговаривает, переступив границы увековеченных правил, работающих два столетья (до этого всё было наивнее и светлее). Вокруг Магнуса много фальши; ненастоящие блестки пиджака из магазина через дорогу, странная манера высказываний, состоящая из странной смеси прошлых веков и нынешнего, и липкие лживые слова насчёт исключительности Фрей, чтобы девчонка не испортила все неверием и страхом. Дот, как единственная лишенная фальши вещь в его квартире, непостоянна, приходит время от времени, предлагая ромашковый чай и безвкусный парацетамол от головной боли. У неё все эмоции на лице четкими линиями, считываемыми событиями. Дот проста; живёт ради жизни, не копается в вопросах мироздания и не усложняет простые вещи. Её жизнь лишена сложных метафор, ненужных сравнений и мешающих гипербол. Всё как оно есть, без попытки приукрасить. Магнус раскрашивает свою жизнь яркими красками, людьми, увиденными местами. Дот видит не меньше его, но откладывает ощущения за грудиной, не стараясь выставить все напоказ. Магнусу хочется кричать "стой, девочка" и втолкнуть её в кислотно-розовый портал; доверие стынет в карих радужках, мешаясь с верой - он отпускает её руку, боясь лишиться доверия на дне. Такие, как она не доживают до тридцати (трёхсот), падая обычными жертвами (теми, без которых не обойтись) чужой войны, не оставляя после себя своего имени – величать будут других, не её. Ромашковый чай стынет в кружке, незнакомая ему француженка поёт о том, что разрывается на части, а телефон неприятно вибрирует на столе. "Дот не придёт на работу, она мертва" – выходит сдавленно тихим, заставляющим чертыхаться – чёртовы сентементы. Дот – - определённо другая; не забывается насовсем, оседает пеплом несбывшихся надежд где-то в лёгких, скатываясь ненужной водой по щекам. Дот – иная; продолжает жить после смерти. Чай стынет, пластинка поёт, связь обрывается после "она не придёт" – его законы дают сбой, руша систему – дверь так и не открывается, Дот не появляется на пороге, не смеётся после его растянутого "Доротея" с насмешкой. Такие, как Дот не выживают; Магнус оказывается верил (совсем немного) в её привычное "хорошо" с сладкой-сладкой улыбкой.