Wishing On A Star

Усталость протягивается по тонким линиям вен, липкая, вязкая, оседает где-то над рёбрами. Кейтлин думает, что с неё достаточно, что это слишком. У неё позвонки хрустят от лишнего груза колких воспоминаний о потерянных. У Кейтлин в голове ворохи воспоминаний, кружащихся в своём импровизированном вальсе. Они путаются, едва попадают в ритм и давят на черепную коробку; она иногда думает, что её нужно вскрыть и очистить, вырезать всё ненужное, проехаться скальпелем. У Ронни улыбка светлая, точно с такой же он говорил «мы справимся, Кейт», отправляясь в Питсбург, у Джея хитрый прищур, но доброе что-то бьётся, обманчиво-доброе, искусственное. Они переплетаются в её голове и кружатся-кружатся-кружатся, затаскивая в круговорот цветастых картинок-воспоминаний. Кейтлин думает, что не справится, что ей давным-давно пора разломаться на части и пасть совсем не куклой, живым человеком, чьё сердце больше не выдерживает. Кейтлин слишком устала, слишком много потратила, с кусочками веры отдавая себя, а после теряя. Кейтлин устала терять (ус-та-ла, понимаешь?), но Барри обещает, что всё будет хорошо, и ей хочется верить. Барри – правильный-правильный, героизм по артериям и вера во всё лучшее по тонким сеточкам вен. Он кажется ей сперва несерьёзным, слишком часто бросающимся шутками. Барри шутит, когда опаздывает (при такой-то скорости), шутит, когда ломает кости, шутит, когда Айрис прижимается к Эдди слишком близко, интимно даже и светится счастьем, заставляя чувствовать себя третьим лишним. Кейтлин сперва не замечает сжатых в кулак рук и сеточки шрамов от старательных (очень-очень) улыбок. Её усталость такая нормальная, человеческая, только ей разреветься хочется, словно просто упала с велосипеда и разбила коленку. Ведь коленка заживёт, правда? Кейтлин хочется просто упасть, развалится мёртвой куклой, не в силах больше делать вид, что всё нормально, что всё отлично. Циско обязательно спросит, и Барри поддержит, а она улыбнётся, сверкнёт привычной теплотой в карих глазах и ответит с поражающей для не умеющей лгать искренностью «отлично, прекрасно, идеально» (если не считать Джея, который оказался Зумом и мёртвого Ронни, которого она теряла-находила-теряла и так по кругу, по третьему, по пятому). Барри тоже ломается, он не машина, человек, чувствует все взгляды Айрис, в которых слишком много непонимания и неопределённости. Их дружба определённо трещит по швам, потому что иначе бывает слишком редко (и не у них). Его признание рушит дружбу, раскладывает старые отношения по кирпичикам. Барри улыбается до ломоты, до боли в лицевых мышцах, до желания долбить стены и биться головой в бессмысленных попытках что-то изменить. Кейтлин иногда думает, смогла ли она смотреть на Ронни, как Барри на счастливую Айрис, нося гордое звание друг, тихо мечтая о совсем другом, о запредельном. Смогла бы она глядеть на счастье Ронни, если бы она не была его причиной? Барри иногда думает, справился бы он с потерями, с этими вечными поисками-нахождениями-потерями Ронни, которые долго не могли прийти к чему-то определённому, а когда пришли было поздно, потому что определённостью была смерть, и Барри не знает, что лучше. В её голове ворохи мыслей и цветные картинки, которые бы забыть и не помнить, но есть и хорошее, прорывается сквозь старые события, потерявшие смысл, приносящие ничего, кроме желания просто пасть, не справившись со всем. В её картинках-воспоминаниях есть Барри, есть вечер в караоке, когда она узнала, что Аллен оказывается хорошо поёт (про свой не идеальный музыкальный слух она знала давно), есть первые серьёзные ранения, и это важно, потому что тогда всё было в новинку, всё представляло огромную важность и вызывало дикий страх. Кейтлин, конечно, волнуется о целостности его костей, но теперь всё отточено и слишком часто, не пугаешься уже, лишь читаешь очередную лекцию на тему «опять, Аллен, тебе жить надоело?». Кейтлин обесцветилась, вместо привычных пастельных – серый, вместо всего теперь – серый. Жизнь бледная-бледная, подобно синим линиям вен под тонкой кожей. Всё различно; есть герой Ронни и совсем не герой Джей-Зум (обманщик, лжец), и оба потеряны. Кейтлин теряла Ронни часто, и потом находила, цеплялась за новые факты, а потом снова теряла, отпускала (и тихо размазывала по щекам слёзы ночью). Когда он умер Кейтлин не чувствовалась слишком много боли – бывало и больше, Кейтлин настолько привыкла его терять, свыклась с мыслью, что он всегда будет не с ней, что всегда что-то будет стоять между ними. Когда теряешь несколько десятков раз, боль обесцвечивается, но вместе с ней теряешь краски и ты. Джей был тёплым, мягким и осторожным. У неё с Джеем поцелуй под омелой и лавочка, где он рассказал про своего двойника, и это казалось большим секретом, непомерным. Она потеряла Джея, когда получила Зума. Терять было не больно, пытаться расстаться с воспоминаниями – тяжелее. Она так и не рассталась, не смогла, не отпустила. Кейтлин разошлась по швам, разлетелась по ошмёткам, по кусочкам. У Барри улыбка тёплая, совсем не видно, что на душе творится, когда Айрис снова светит кому-то улыбкой, когда уходит отец, когда всё родное просто исчезает из жизни, растворяется в безумном соревновании с Зумом, становится жертвой. Кейтлин цепляется за него крепко-крепко и просит жалко совсем, слабо – помоги. У Барри смерть отца на повторе перед глазами, и единственное повторяющееся в голове слово – вернуть. Бездна протягивает угольно-чёрные руки и взывает к павшим. Барри – тёплый-тёплый, только трещит по швам и улыбается до боли в мышцах, ей боль скользит наждачкой по тонким венам жизни. Барри повторяет «хорошо», и Кейтлин хочется верить. Барри знает, что из чёрного омута их бед не вырваться, но она ступает прямо в центр, кружась в круговороте поражений. Кейтлин круговорот напоминает танец старых картинок-воспоминаний, и она кружится, позволяя бездне забрать силы. На дне оказывается действительно хорошо, один вальс заменяется другим, и черти перестают бить душу на осколки, она сама становится его частью, полностью потонув в своих бедах, и лишь тёплая ладонь Барри обдаёт теплом, не позволяя упасть ниже.