Wishing On A Star

Марина нервно хрустит суставами, и все должно быть радуются, что она всего лишь разминает руки, а не ломает своими тонкими ладошками чьи-то не менее тонкие шеи: у неё ровные-ровные стрелки, костюм, сделанный под (или из) латекс, а на губах красный – не дурманящее яркий, какой-то простенький, светлый. Она вся состоит из половинчатых «немного не»; немного не безумная, немного не одержимая, немного не эгоистичная. До безумия ей никогда не дотянуть, в неестественно-ярких голубых радужках бликами виднеется мысль. Марина чётко видит границу опасности, не сходит с ума от своих ненормальных желаний. Она, конечно, думает по большей части о себе (сложно поступать иначе, если перед тобой двадцать-тридцать недомагов, боящихся тебя и желающих твою магию), но изредка практически заботится; останавливает юную девчонку, взявшуюся за заклинание, что обязательно её убьёт, и иногда (когда очень-очень хорошее настроение) подкидывает им заклинания – элементарные, конечно, но у некоторых и этого нет. Марина не злодейка, всего лишь эгоистичная стерва; она соглашается с каждым криком Джулии, с каждым «дрянь» и «мразь». Она действительно такая, но в её руках заклинания и столько знаний, сколько не видела их маленькая община со своего создания. Марина издевается; ведёт тонкими пальцами с фальшиво-дорогими камнями колец, смотрит на него сверху вниз из-под густо накрашенных ресниц и спрашивает своим одновременно тонким и хриплым голосом «чего ты хочешь, Пит?». Он знает, что она всего лишь играет, проверяет, насколько крепко привязаны верёвки к её куклам-марионеткам. Хлёсткая пощёчина служит напоминанием. Пит знает; если она задала вопрос – отвечай. Он шепчет «магия», и она складывает губы в чём-то презрительном. Они все хотят магию, так отчаянно желают её, тянутся к ней и думают, что смогут. Марина считает себя лучшей, самой сильной. Марина знает, что в ней больше возможностей, что она справится с большим и не стоит растрачивать себя на слабеньких-слабеньких людей с их жалкими душонками вроде Пита, но у неё нет выбора. Она может быть никем для Брейкбиллса, а может быть самым большим кошмаром и одновременно обладателем всей власти в дряхлом здании с не менее дряхлыми, но подчиняющимися людьми; Марина, естественно, выбирает второе – в очередной раз считает себя слишком хорошей для пустого «никто». Она наклоняется так близко-близко, что воздух рядом с ним перестаёт быть пригодным для дыхания; она шепчет на самое ухо «магия, правда ли ты её хочешь, знаешь ли ты, что это», а потом скользит языком по мочке уха, такая неправильно-развратная, привычно доминирующая. В его серых радужках не отвращение – страх. «Что, бедный-бедный Пит, Джулия может лучше или Джулия в целом лучше?». Она смеётся, плещет своим отравляющим ядом, а потом дёргается резко, отрывается. В ней ярость вспышками магии на кончиках пальцев и столько-столько обид под личиной истинной стервы. Взгляд у него бешеный и пульс где-то под двести; Марина не Джулия, не позволить ему к себе прикоснуться, но не ей судить – красть из Брейкбиллса и подставить, по сути, неповинных и весьма сильных волшебников – тоже, знаете ли, не попадает в список хороших дел. В ней много чего-то на разрыв, много режущих парадоксов. У неё в лице что-то детское, совсем юное, только искажается яростью и обычно скрытой злобой, злоба делает черты лица острее, чётче, вымывает всё детское и наивное. Глаза у Марины чистые, даже прозрачные, но ярость плещется на самом дне, беснуется в бледной радужке. Она появляется на пороге их сообщества маленькой девочкой, хрупкой, тонкой, в растянутом свитере и хипстерской шапке, пережёвывает жвачку и совсем-совсем не понимает, что и как делать. Она кажется совсем юной, ни черта не понимающей, очередной отвергнутой или просто не найденной; Пит тогда ставит на Джулию и совсем не видит в чистой радужке чернильных демонов. Она приходит к ним маленькой ничего незначащей девочкой и в один момент становится главным их козырем, их правителем, их самым большим страхом. Марина играет с ним; стоит так близко, разрывая личное пространство к чёрту, и воздух электризуется, наполняется тёмной энергией. Марина держится близко, но никогда не позволяет себя трогать, Марина не позволяет быть рядом, не подводит близко к своей короне во имя её охраны. Пит – пёс; ему неверность противопоказана. Верность у него не щенячья, не от любви к правителю-тирану, от желания знаний, от желания магии настолько сильной, сколько никто из их шайки никогда не видывал. Пит – пёс, и Марине ничего не стоит положить его мягким ковриком к себе под ноги прямо при всех. Пит знает; будь верен и, может быть, получишь что-то, а может, и нет, но точно не потеряешь жизнь. Марина слишком близко; её ровное дыхание нервирует. Марина шепчет на самое ухо, ставя точки после каждого слова: «Джулии Уикер здесь не место, как и магии в руках. Ты не дашь ей ничего из того, что она попросит, а поверь, она будет просить». А потом отрывается, откидывает тонкими пальцами русую прядь волос и отдаёт приказ, звенит сталью в голосе: «Надеюсь, ваша маленькая интрижка этому не помешает. И нет, Пит, я не сужу, ей просто приходится довольствоваться тем, что есть, за неимением чего-либо лучшего». Пит ненавидит Марину до сорванного голоса и битых костяшек, ненавидит её вечно холодные глаза и неживой взгляд, ненавидит манеру ставить его на место, ненавидит всю силу, что она имеет над ним. Пит ненавидит Марину, но она – их главный козырь и главный страх; и пока Марина подкидывает заклинания, он будет подчиняться, падать ей под ноги и клясться в верности. Пит – пёс; ему верность противопоказана – Марина любит срывать головы с неверных.