***
Baglama Takimindan — Agir Bar Album Version И вновь черноокий варгиец стоял перед резными дверями в женском обличии. И вновь стражник низким голосом оповестил о прибытии наложницы. И вновь перед ним открылись массивные створки… Из опочивальни владыки повеяло сладкими ароматами, а мелодия струнного инструмента окутала каменные стены коридора. Сложив спереди руки и опустив голову, Камиль прошествовал на скромную трапезу своего врага. Он согнул колени, дабы опуститься на пол и поклониться, но падишах остановил его, заворожённый игрой на сазе*. — Присаживайся рядом со мной. Юноша плавно обошёл султана со спины, встречаясь с пристально следящими за ним карими, словно многовековое древо, глазами музыканта — не юнца, но и не старца. Рыжие волнистые волосы, обрамляющие лицо с грубыми, но красивыми чертами, отдавали свирепым пламенем. Взгляд был строгим, но и заинтересованным одновременно. Порой губы расплывались в короткой блаженной улыбке, когда он смотрел на струны, которые благодаря дарованному умению приоткрывали завесу тайн его души. Камиль опустился на бордовую подушку подле Батур-Атмаджи. Никакие богатства стола не прельщали варгийца, несмотря на головокружительное разнообразие и притягательный сочный вид. Сохраняя гордую осанку, наложник внимал музыканту, хотя в действительности его сердце обливалось кровью. Непредсказуемая участь разжигала волнение: он шагал по острому лезвию ножа. Отпив из бокала, султан, всё так же не глядя на вошедшего, молвил: — Пальцы и уши Илха́ми-ринха́ поцеловала при рождении Судьба. Его музыка не для пиршества, а для души, ибо в игре его откровение. — Сердце султана проницательно, раз ему дано понять Илхами-ринху в безмолвии. — Мы друг друга знаем долгие годы, — подтвердил падишах. — Многие волшебные моменты были пережитыми нами… В глазах музыканта промелькнула печаль, тогда как в глазах повелителя империи отразилось сожаление. Илхами отвёл взгляд от Батур-Атмаджи, и тот, словно вырвавшись из плена воспоминаний, повернул голову к варгийцу. — Ты ничего не ешь и не пьёшь. Мои повара готовят вкуснее всех на свете! — Вы — сын бога Харуна и земли. Немудрено, что вас окружают самые искусные умельцы. — Это верно. Так коли ты это знаешь, то почему… — Голод не одолел меня, — отрезал Камиль. На лице султана проскользнула усмешка. — В них яда нет, — заверил мужчина и, увидев как юноша дрогнул, тихо посмеялся. Обласкав музыканта нежным взором, султан поднял руку, и мелодия стихла. — Я благодарю тебя, Илхами-ринха, — он поднялся и направился к шкафу, чтобы достать оттуда шкатулку со звенящими драгоценностями. Выбрав широкий браслет с крупными камнями, правитель заключил в него чужое запястье. — Я верю, что ты простишь десять лет нашей разлуки и что если в тебе живёт обида, то она покинет тебя. — О повелитель, — благоговейно пролепетал мужчина, снизу вверх взирая на Батур-Атмаджу. — Ни обиды, ни злости — лишь любовь, — он коснулся губами кисти падишаха. — Твоя музыка и твои слова навели покой в моей душе. А теперь ступай, мой дорогой. Илхами повиновался, вскоре оставляя султана и его непокорную наложницу в уединённой тишине. Ещё прошлым вечером Камиль желал, чтобы значимое для истории и тяжёлое для него событие прошло как можно быстрее. Однако момент кровопролития беспощадно растягивался, забирая при этом у юноши преимущество. Неожиданность и невинный образ потеряли свою силу. А что ужаснее — мысли и намерения падишаха для него стали неведомы. Единственное, что сейчас понимал варгиец, — ему нужно заговорить первым: — Ринха — что это за титул? До этого стоявший к нему спиной падишах обернулся — в глазах его вспыхнул огонёк. — Этот титул присваивается моим фаворитам из мужского гарема, когда они провели со мной больше, чем одну ночь в любви и страстных утешениях. Юношу не удивила весть о музыканте и султане, — без внимания не остались их чувственные взгляды, — но существование мужского гарема всё же оказалось неожиданностью. Сцепив руки за спиной, мужчина медленно подошёл к столу и встал напротив Камиля, с упоением и лёгкой улыбкой рассматривая его лицо. — Зачастую у людей в нашем мире несколько имён, — размеренным, томным голосом начал речь султан. — Каждый служитель дворца получает второе имя, и отныне он обязан жить с ним. Другое имя — это право на другую личность и другую судьбу, — грудь варгийца высоко поднялась от глубокого вдоха. — Наида… очень красивое имя. Но я желаю знать твоё первое… и, полагаю, оно должно быть мужским. Я прав? — Разве его величеству оно ещё не известно? — повёл бровью юноша и с высокомерием посмотрел на Батур-Атмаджу. — Возможно, его указали в каком-нибудь документе, однако я не обратил должного внимания: меня больше интересовал предоставленный список, — варгиец нахмурился при упоминании списков. — Откуда он у вас? Как вы могли знать, кого искать? — прорычал Камиль, из последних сил сдерживаясь. — Как много дерзких вопросов, а на мой ответа так и не прозвучало. — Камиль! Меня зовут Камиль! — Ками-и-иль, — протянул мужчина. — Мелодичное имя. Мне очень нравится. Теперь я никогда не забуду его. — Ответьте на мои вопросы! — подскочил наложник. — Понизь тон, невоспитанный мальчишка! — закричал султан, разозлившись. — У тебя слишком вспыльчивый нрав! Что бы ты ни испытывал ко мне, я султан Шарвидской империи! Тогда как ты — раб, привезённый в качестве трофея за мою победу! Варгийца затрясло, широко распахнутые глаза преисполнились ярости — как он хотел в этот момент обладать силой, позволяющей превращать врагов в пепел. «Успокойся, Камиль. Гнев не исходит от разума, он может привести только к беде. Стерпи… просто стерпи это, иначе лезвие палача раньше времени коснётся твоей шеи», — убедив себя быть хладнокровней, юноша несколько раз вздохнул и отвёл взгляд. — То-то, — кивнул Батур-Атмаджа, успокоившись. — Однако как же ты поменялся с Наидой местами? — А какая в этом может быть сложность, если я её брат, — хмыкнул он вполголоса. — Брат, значит, — задумался падишах. — Теперь, когда ты мне сказал об этом, я вспоминаю слова Мурата-паши… Точно, вы даже близнецы. Что же, Камиль, такой поступок достоин уважения и похвалы: как брат ты поступил благородно. Последний ничего не ответил, уставившись в чужие глаза. — Позади тебя чаша с водой и мыло. Смой всю эту краску с лица. Юноша осмотрел средства для умывания и быстро перевёл взгляд обратно на султана. Поднеся руки к вискам, он снял парик сестры. На пол рухнула диадема, а по гладкому лицу рассыпались короткие волнистые пряди. — Вот значит как, — пришёл в изумление правитель. — Даже волосы… Прожигая Батур-Атмаджу настороженным суровым взглядом, варгиец начал неспешно пятиться. — Я не заслуживаю и доли твоего доверия? — У вашего величества хорошо развито чувство юмора, — наткнувшись на невысокий столик, он обогнул его. — Недоверчив, труслив, но грациозен — недаром в нашу первую встречу я назвал тебя ланью. Многозначительно ухмыльнувшись, падишах, подойдя к окну, принялся любоваться просторами собственных владений. — Судьба… Судьба — как она очаровательно игрива. В тот день ты поступил оскорбительно и вызывающе: смотрел на меня без моей воли, молчал — по своей. Подобные наглецы лишаются жизни на месте. Но как хитра Судьба, раз подарила тебе такие глаза, которые находились со мной и ясным днём и тёмной ночью. Благодаря твоей волшебной внешности такая непреклонность пробудила во мне интерес, — Камиль продолжал смотреть исподлобья, омывая вначале одну часть лица, затем другую. — Тогда я посоветовал тебе найти покровителя, но, отъехав, я всё сильнее и сильнее желал стать им, искренне сожалея, что отпустил тебя. Судьба — ещё та шалунья, а я её самый верный слуга. И она вознаградила меня, вернув тебя, но… в обличии девы, — мужчина издал громкий смешок, тогда как варгиец аккуратно вытащил кинжал и теперь на цыпочках подкрадывался к султану. Подойдя совсем близко, Камиль возвёл и резко опустил кулак для удара, но падишах успел обернуться. Ловко перехватив запястья юноши, Батур-Атмаджа развернул его спиной к себе и наклонил. Варгиец не растерялся, пнув левой ногой султана под колено, тем самым опрокидывая его, но тут же чувствуя боль в руках. Переборов неудобство, он вырвался и отскочил в сторону. Мимолётный момент, когда можно было всадить кинжал в грудь правителя империи, оказался упущен. А о том, что отец учил его не нападать на лежачих, так как это поступок недостойный и гнусный, Камиль позабыл. В его душе распускались, подобно ядовитым цветам, отчаяние и жажда победить любыми способами. Падишах не стал долго бездействовать и продолжил схватку с юнцом, видавшим войну, но не участвовавшим в ней. Камиль наступал, не зная страха. Мужчину забавляла эта игра — он уклонялся и останавливал атаки, однако сам не нападал, наблюдая, оценивая и развлекаясь. От его меткого взора не могли ускользнуть попытки варгийца использовать вторую руку. Однако падишах недооценил юношу, ведя себя с ним легкомысленно, за что получил глубокую рану на левой ладони. Начав здраво относиться к ситуации, Батур-Атмаджа нагнулся, когда над его головой кинжал прорезал воздух, и впечатал кулак в солнечное сплетение молодого воина, отбрасывая того от себя. Камиль слегка согнулся и кашлянул, коснувшись ушибленного места, но натренированное тело не позволило нарушиться дыханию и возникнуть мучительной боли. — У тебя внешность нежного цветка, однако ты истинный сын генерала: твёрдо стоишь на ногах, а двигаешься ловко и уверенно… Не дав договорить, варгиец с новыми силами бросился на султана, однако тот, вдоволь наигравшись, легко опрокинул его на спину; кинжал отлетел в сторону. Большая крепкая ладонь сжала тонкие запястья юноши, а колено прижало ноги. Батур-Атмаджа склонился к чужому лицу, победоносно и властно взирая на свою бывшую наложницу. — Кто орудует кинжалом, как мечом? — почти пропел падишах в приоткрытые губы. — Только глупец! Коли ты мечник, то тебе стоило принять второй мой дар. Так бы нанесённая тобой рана стала для меня смертельной, — переведя взгляд на двери, мужчина повысил голос: — Стража! Шарвидские воины не заставили себя ждать, явившись перед господином в следующую же секунду. Султан встал с юноши и швырнул его в руки стражников. — Отведите его в темницу, и да пробудет он там пять солнц и шесть лун! С удивлением взглянув на Камиля, стражники повиновались, грубо выведя того из покоев. Проходя мимо Кудрета-аги и Айше-калфы, рты которых были разинуты, а в глазах читалось сильнейшее ошеломление, варгиец расхохотался. Насмешка? О да, жизнь язвительно посмеялась над ним, и всё, что осталось ему, — смеяться так же над другими, чувствуя привкус боли и поражения. Когда лекарь обработал и перебинтовал рану повелителя, Батур-Атмаджа пожелал выйти на свежий воздух. Красота и величина его собственного сада покоряли, воздействуя на сознание волшебным образом, хотя ни один маг не приложил к его сотворению руку. Фонтаны, изящные скульптуры из белоснежного мрамора, обвитые цветами. Растения, посаженные здесь, были привезены из всех завоёванных королевств. Магнолия, камелия, олеандр и роза, жасмин, воланора и сумралия — в саду, сменяя друг друга, словно сезоны, распускались и пахли более сотни цветов. Некоторыми деревьями можно было любоваться, а среди других — заблудиться, что однажды и произошло, когда падишах играл со своим младшим наследником Казимом, которому тогда стукнуло шесть лет. Воспоминания заставили правителя империи улыбнуться, но лицо сына быстро сменилось образом Камиля. Улыбка спала, и султан издал протяжный вздох. Глядя на перебинтованную руку, он шагал под навесом из роз. Зверский, но какой же манящий взгляд… Шелковистая кожа, но дикий юношеский нрав… Покоряло, терзало, мучило, но не отпускало. Даже гнев Батур-Атмаджи остался всплеском, так и не переросшим в злость. Остановившись у фонтана, султан подозвал стражника и, очарованный течением воды, заговорил: — Слушай мой новый приказ…***
С Камиля сняли все украшения и платье; увидев искусственное подобие женской груди, перемотанное лоскутами, один стражник похабно ухмыльнулся. Оставляя юношу лишь в нижнем белье, его толкнули в темницу и бросили туда же тонкое покрывало. Империю согревало палящее солнце, но оно не желало дарить и толики тепла холодной камере. Устроившись на плетении из сена, расстеленном возле боковой стены, варгиец укутался тканью, в первую очередь пряча стопы. Он поднял прислонённую к стене голову и уставился на потолок. Никакие мысли или коварные планы больше его не посещали, а в глазах не осталось слёз... да и бессмысленны они. Он проиграл. Он сдался. Как бы ни хотелось провести оставшееся время в тишине, слух Камиля веселили разговоры стражников и отдалённые голоса других заключённых. Обоняние бодрила вонь немытых тел и сырость. Когда ему принесли скромный обед — похлёбка с хлебом, — он съел всё. Голодовкой другим не навредишь, поэтому юноша решил не терзать свой пустой желудок. Вечер сменил первый час наступившей ночи. Кто-то вдалеке зевнул, видимо собираясь лечь спать, однако сам Камиль понимал, что сон не явится к нему сегодня. Тут раздалось эхо шагов вниз и соприкасающейся с лестницей трости. Когда незнакомец оказался совсем близко, факелы метнули на него свет. Перед юношей предстал темнокожий мужчина, ростом на две головы выше стражников. С мочки правого уха свисала длинная золотая серёжка; указательные пальцы украшали перстни. Алый кафтан с жёлтым поясом обволакивал его тело. Бегло осмотрев Камиля, он обратился к охранникам с недовольством: — Разве султан приказывал раздевать мальчишку? — Таковы правила для пленников, — задрав голову, ответил воин. — А зачем вы спустились сюда? — По воле султана. Его величество приказал сохранить жизнь этому юноше и передать его на попечение мне. — А как же приказ о пяти солнцах и шести лунах? Нам велено держать его ровно столько. — Падишах передумал, и не вам с ним спорить. Я пришёл сюда не заключёнными любоваться: своих дел достаточно. — Кто вы? — подал голос варгиец. — Меня зовут Танриверди-ага, я служитель мужского гарема. Юноша поднялся, с удивлением глядя на евнуха. — После всего падишах ещё желает видеть меня своим наложником?.. Я понял: он стремится унизить меня, ведь смерть — это слишком милосердно. Танриверди-ага лишь покачал головой и вновь заговорил с охраной: — Вы не расслышали мои слова? — голос его звучал холоднее речных вод в непогоду. — Открывайте дверь. И если Камиль заболеет, то ваше спасение будет только в услышанной молитве. Дверь в темницу заскрипела, выпуская варгийца. — Следуй за мной. На этих словах евнух развернулся и важной походкой направился к лестнице — по уверенным шагам Камиль понял, что трость для того — дополнительное украшение к образу, не более. Замотавшись в простыню, он последовал за служителем гарема; позади него засуетились и стражники, решившие проводить проворного юношу до его нового места обитания.