***
Сабир лениво поправлял воротник на шее, уставившись в небольшое запачканное зеркальце на тумбочке. Поплевав на пальцы, повар протёр его. — Кухню держу в чистоте, а навести порядок в своей комнате сил не хватает, — пробормотал мужчина и потянулся, разводя руки в стороны. — Исхак, поможешь мне с уборкой сегодня вечером?.. Или завтра вечером… или вовсе послезавтра… Без тебя это растянется на добрые тысячелетия. Повар обернулся и взглянул на своего возлюбленного, который сидел на табурете для ног обнажённым и умывался из стоящей перед ним тары. Задержавшись на очертаниях позвонков, взор Сабира плавно опустился на ягодицы, когда юноша завершил утренние процедуры и поднялся. Бережно промокнув лицо полотенцем, Исхак отложил его и посмотрел на мужчину. — А я-то думал, чего ты вдруг замолк. Снова втихую любовался мной? — губы юноши растянулись в короткой довольной улыбке. — Будь у меня талант художника, все холсты пестрили бы твоими изображениями. Ничего и никого другого я бы не рисовал. — Ты бы быстро разорился и умер с голоду. — А я и не говорил, что хочу зарабатывать на этом… Я бы никому не позволил увидеть свои картины! Ты только моя муза и не должен становиться чьей-либо ещё. — Какой эгоистичный, — подметил Исхак, наматывая кудри на тонкий палец. — Как слуга, я обязан бескорыстно отдавать себя этому дворцу, у меня нет прав на собственные желания, но только в отношении тебя я хочу быть жадным. Ты ведь позволишь? — Если б я был против, то не находился бы рядом с тобой. Сабир подошёл к Исхаку и, утопив пальцы в волнах светлых волос, притянул того к себе для страстного, слегка грубого поцелуя. — Никому тебя не отдам, — с непривычной властной серьёзностью прошептал Сабир. Глубоко вдохнув аромат любимого тела, он шлёпнул юношу по упругим ягодицам. — Ты почему ещё не одет? — в тоне мужчины вновь заиграли мягкие нотки. — А надо? — задорно прищурившись, Исхак повис на шее повара. — Для работы — да, надо. Быстро одевайся! Я выйду первым: нужно что-нибудь придумать для евнухов, — тот направился к двери. — Поможешь мне с обедом и десертами. Нас, поваров, несколько десятков, а весь дворец будто кормит один Сабир. — Только что ты был таким соблазнительным и милым, а теперь снова ворчишь, — картинно вздохнув, Исхак открыл ящик с одеждой. — Поторапливайся! — прикрикнул мужчина, улыбаясь, и покинул комнату.***
Исхак бродил по тускло освещённым, лишённым окон коридорам, вслушиваясь в каждый шорох. Не успели сумерки смениться рассветом, как оживились обитатели дворца и начало казаться, будто это стены шепчутся между собой. Чужая суета пробуждала у слуги неистовое любопытство, раскалявшее кровь, словно землю — лава. Ещё не потухшие факелы отбрасывали на холодные стены тени, одна из которых принадлежала сгорбившейся на полу фигуре. Дойдя до поворота, помощник повара узнал в согнувшемся тельце Тиджамин. Дождавшись, пока скроются из вида другие служители дворца, Исхак медленно подошёл к женщине и присел возле неё. — Тиджамин, — мягко окликнул он. Рабыня подняла на юношу потускневшие глаза, под которыми залегли тёмные круги. Измученный вид выдал нелёгкую участь служанки, кольнув сочувствием сердце светловолосого. — Здравствуй, Исхак, — совсем тихо произнесла она. — Что с тобой случилось? Почему ты здесь моешь полы?.. Это как-то связано с тем, о чём шепчутся все жители дворца? Кивнув, Тиджамин опёрлась пальцами о каменные плиты и с усилием выпрямила спину. Переживания и эмоции, сквозящие в её голосе при рассказе о случившемся, перекочевали к Исхаку, который, впрочем, смог утаить волнение. — Ты легко отделалась, — констатировал юноша, дослушав историю Тиджамин. — Другим так не везло. У шарвидов богатый опыт в пытках. — Я знаю, но всё равно больно. — Ты справишься с этой болью, — уверенно заверил помощник повара. Женщина слабо покачала головой и, опустив ненадолго томный взгляд, с новым приливом надежды посмотрела в глаза цвета молодой зелени. — Исхак! — она заключила его ладони в свои. — Умоляю, помоги Камилю! Он там совсем один. У меня мягкий характер, я не смогла уберечь господина от необдуманных решений, продиктованных его неукротимым нравом. Но ты умеешь находить путь к людскому разуму, потому твоим связям может позавидовать сам хедив. Ты мужчина, ты ловок, изворотлив и непоколебим, ты знаешь дворец во всех его обличиях. Я уверена, ты способен направить Камиля на безопасный путь. Раздув ноздри, Исхак плюхнулся на пол и шумно выдохнул. Потрепав в раздумьях кудри, он заговорил: — Сабир сегодня потерял одного работника в лице Камиля, а теперь ещё и мне предстоит уйти. Лишится двух помощников — будет рвать и метать, а моя попа не узнает покоя. Услышав смешок Тиджамин, юноша улыбнулся. — Так, значит, ты согласен помочь? — Согласен. Даже не попроси ты, узнав всю правду, я бы не оставил Камиля одного. Он интересная личность, но в одиночку пропадёт. — Я рада, что ты так думаешь. У меня аж от сердца отлегло. Однако что ты хочешь взамен? — Ничего, — задумчиво отчеканил Исхак, покусывая большой палец. — Камиль мне уже должен одну просьбу. Считай все мои действия проявлением бескорыстия. — Н-но… — нахмурилась служанка. — Камиль дерзкий и непокорный — он нравится мне. Такие обычно вершат историю… Что ж, — помощник повара резко поднялся, — мне уже пора. Позаботься о себе. Как только Исхак сделал шаг, Тиджамин остановила его и поманила пальцем, чтоб он нагнулся. — Передай господину, — прошептала женщина, когда ухо юноши приблизилось к её губам, — что я успела закопать опал в безопасном месте. Спроси, что делать дальше. Может, камень ему ещё пригодится. Понимающе кивнув, Исхак отправился принимать громкое и шутливо-жестокое наказание от Сабира.***
Потирая ушибленные скалкой ягодицы, Исхак плёл вдоль кованой балюстрады третьего этажа и краем глаза посматривал на соседнее здание, наполовину освещённое восходящим солнцем. Мерцание лабрадорита, подобно магическому заклятию колдунов Сехили, приковывало взгляд и манило мимопроходящих за его стены. Исхака и мужской гарем разделял каменный мост с навесом, на барельефе которого изящные фигуры молодых девушек и юношей, ликуя, танцевали, лежали на тахте, пили вина из кубков и поправляли длинные волосы. Одинокий стражник стоял на посту у ворот, мечась между долгом и желанием прислонить голову к высокому копью, прикрыв веки. Когда его рассеянному взору попался юноша неподалёку, мужчина вмиг оживился и, гордо расправив широкие плечи, устремил безэмоциональный взгляд выше головы Исхака. — Не делай такой грозный вид, Вафá-фанди́.* Я заметил, с какой любовью ты прижимал к себе копьё. Словно подушку. — Исхак, — расслабился стражник. — Не признал сразу. — Почему ты один на посту? — поинтересовался отставной помощник повара, оглядываясь. — Назив-фанди, в отличие от меня, действительно обнимается с подушкой, — огрызнулся мужчина. — А ты зачем сюда пришёл? Исхак зажмурил один глаз, выдохнул и натянул тёплую улыбку. — К Танриверди-ага я, — на непонимающий взгляд юноша добавил: — На службу устроиться хочу. Сабир бьёт меня, обижает, ни секундочки не даёт отдохнуть. Сощурившись, Вафа выдал: — Лукавишь. — Не смотри на меня, как в воду, — усмехнулся Исхак. Прислонившись к стене, юноша стал задавать вопросы о его здравии и семье. Находясь с детства в шарвидском дворце, Исхак определил, что нет занятия скучнее и утомительнее, чем охранять двери. И нельзя без фанди — человеческая природа полна пороков: где нет строгого надзора, там благодатно прорастает наглость. Поэтому Исхак веселил стражников разговорами и грел улыбками. — Беседовать с тобой отрадно, однако и меня дела ждут, — елейно произнёс юноша, посчитав проявление внимания достаточным. — Пойди и оповести Танриверди обо мне. — Не смею я покидать пост, а Назив точно в пленительных снах растворился. — Тогда впусти меня. Главного евнуха я найду сам. Вафа подумал совсем недолго и распахнул одну створку. Поблагодарив и пообещав от Сабира сладостей, Исхак ступил на территорию мужского гарема.***
Прошедшей ночью Камиля, минуя обитель сна и покоя, провели в купальню. Евнухи натирали варгийца мылом и маслами, пока кожа его не стала чистой и мягкой. Надев на наложника широкие штаны, завязывающиеся на талии, и полупрозрачную тунику с большим треугольным вырезом на груди, служители ночной половины дворца повели его по коридорам гарема. Внутренняя расцветка здания не отличалась от внешней. Умиротворяющую палитру голубого разбавляла вьющаяся по потолку мелкая листва. К одной стене пристроили маленький фонтан, отделанный янтарём, гранатом, малахитом и сапфиром, отчего вода переливалась яркими красками. Танриверди-ага привёл Камиля в большую полукруглую залу, где в центре находился пруд с неторопливыми декоративными рыбами. Как и в женском гареме, потолок частично был застеклён. Через овальное окно просачивался лунный свет, озарявший просторное помещение, которое походило на заросшие сады со скрытыми потайными дверями. За одной из них оказалась опочивальня варгийского наложника. Нынешним утром Камиль лежал на своей узкой кровати, закинув руку за голову и периодически касаясь пальцами отросших локонов. Безразличный взгляд лениво скользил по интерьеру: по светильникам, прикреплённым к стенам цвета сангрии, по ковру с чёрно-синим ворсом, по туалетному столику с тонкой резьбой, по прозрачно-белой занавеске из батиста на окне, за которым возвышалось плодовое дерево. С постели заставили подняться глухие шорохи из коридора. От отворившего дверь Камиля попятились девять юношей. — Так это правда! — воскликнул обладатель больших ясных глаз и по-женски нежного голоса. — В гареме новый наложник! — Я уж думал, что султан позабыл о нашем существовании, — добавил юноша с каштановыми волосами. Ещё один, стоявший в первом ряду, оценивающе осмотрел тело Камиля, поглаживая губы подушечкой указательного пальца. Убранные за уши прямые волосы цвета крепкого кофе привлекали внимание к золотым серьгам в форме солнца с рубинами посередине. Обернувшись, он обратился к читающему на тахте книгу Илхами-ринха: — Это тот югноша, о котором ты гховорил? Речь наложника заинтересовала Камиля: тот отчётливо произносил каждую букву, а акцент отдалённо напоминал мурлыканье дикой кошки, водящейся в лесах Варги. Оторвавшись от страниц, музыкант смерил их взглядом. — Да, это он, — Илхами-ринха был полон спокойствия, словно познал высшую благодать и теперь ничто не могло возмутить его ум. — Доброе утро. Варгиец кивнул, выражая взаимность. Говорить ему не хотелось вовсе: внутренняя опустошённость лишала желания видеть, слышать, двигаться. Камиля впервые посетила удручающая мысль, что он бы не противился тихой, одинокой смерти в своих покоях… а яростному стремлению к чему-то большему предпочёл бы капитуляцию. Тут заговоривший первым юноша, потянув его за запястье, повёл к пруду. — Смотри, — они с Камилем опустились на колени. — У нас рыбки водятся. Я очень люблю рыбок, тут самые разные есть. А вот этих двух мне подарил наш падишах, — широкая улыбка сияла искренностью и добротой, но варгиец не мог отвести глаз от лазурных волос юноши, собранных в высокий хвост, как у Илхами-ринха. С трудом перехватив взгляд черноокого наложника, тот продолжил: — Это отличительная черта моего народа. Я из Рауншанха… Ах да! Я же забыл представиться — Энвер-ринха. А т… — Он ногвэнький, — со строгостью в голосе перебил Энвера вальяжно приблизившийся наложник с серьгами. — Это он дхолжхэн пхредставляться пхервым. Не ты! — он укоризненно потряс пальцем. — Не все рады и готовы принять участь наложника, — вступился музыкант. — Ты не знаешь, что он сейчас может чувствовать. Для кого-то находиться здесь — мука. Камиль повернул голову на Илхами-ринха, сразу же замечая на руке того браслет с большими камнями — последний дар султана Батур-Атмаджи. — У кгаждого из нас свои пхереживания, но это не дхаёт нам пхрава быть невежами! Энвер-ринха неотрывно любовался дворцовыми рыбками, но затем вдруг удивлённо посмотрел вперёд. — Солнышко! — Ни свет ни заря, а ты кричишь громче утренней птицы. Насмешливый голос Исхака заставил глаза наложника с серьгами мгновенно округлиться — последний резко развернулся. — Исхак! — Камиль, этого выскочку, который сам не представился, зовут Зехеб-ринха. — Солнышко! — Энвер-ринха подбежал к бывшему помощнику повара и прижался к нему. — Привет. Ласково улыбнувшись, Исхак погладил того по голове, после чего сложил ладони вместе и коснулся лбом кончиков пальцев. — Приветствую тебя, Илхами-ринха. — Здравствуй, Исхак, — с особо тёплой улыбкой встретил слугу самый старший из наложников. Варгиец был ошеломлён не меньше всех присутствующих, но сказать ничего не успел, опережённый возмущением Зехеба-ринхи. — Что ты тут дхелаешь? — Решил вернуться в мужской гарем, — заискрились хитростью глаза Исхака. Пока ринха вдыхал поглубже, Камиль изогнул брови в изумлении. — Это не пхравдха! Ты не пхосмеещь! Тангривердхи-ага! — Зехеб бросил на евнуха отчаянный взгляд. — Это правда, Исхак вернулся и будет жить тут, — ага незаметно подмигнул светловолосому юноше. — Ты же ущёл к Сабирху?! Возврхащайся к нему! — судорожно вздымая грудь, Зехеб-ринха указал на выход. От криков наложника затрещали окна, а рыбы с плеском поспешили затаиться на дне. — Ты пугаешь рыбок! — синеволосый ринха разозлился и пихнул Зехеба подушкой в бок, заставляя того замолчать. — Да слугой он пришёл работать, слугой, — устав от шума, сдался главный евнух. — Опусти переживания, мой любимый светик, — Исхак со спины обнял Зехеба и крепко поцеловал в щёку. — Как же ты боишься, что я займу твоё место, даже, вон, серьги мои носишь, — юноша поиграл украшениями. — Успокойся, я помогу тебе стать самым желанным ринхой, которого султан будет видеть и во сне и наяву. И хотя лицо Зехеба-ринхи смягчилось, во взгляде маячило недоверие. — Ты пхравдха сдхелаещь это? — Под наблюдением зоркого Харуна… я сделаю таковым, — игриво смотря в алые глаза ринхи, он с нежностью провёл по его подбородку, — Камиля. Негодование нахлынуло на варгийца, как высокие волны обрушиваются на берег в непогоду. Зехеб вырвался из цепких рук и повернулся к Исхаку, однако Камиль, задев плечом ринху, гневно схватил светловолосого за запястье и потянул за собой. Втолкнув любовника повара в свои новые покои, он прошипел: — Повтори. Ненадолго опешив, Исхак смиренно выдохнул и со снисхождением воззрился на впереди стоящего юношу. — Я понимаю твоё удивление и возмущение. Стало быть, я должен объясниться… — Да кто ты? — нахмурился варгиец. — И как смеешь иметь на меня планы? Я султану не позволяю помыкать мной, тебе — и подавно. — Я не помыкаю, однако обсудить твою дальнейшую жизнь во дворце нужно… Но перед этим тебя интересует, почему я был в мужском гареме? — Я лишь слышал, что ты из королевства Анса. И мы не близки, чтобы рассказывать мне больше, но… Ты сейчас заявил, что поможешь, а в таком случае я желаю знать, что за человек находится рядом со мной. — Справедливо, я и не ждал другого отношения. — Присаживайся, — Камиль кивнул на кровать. — Хм, — уголки губ Исхака растянулись в сладкой улыбке, — сразу предлагаешь постель. — Исхак! — Да понял-понял. Это не так просто, — он с ногами залез на кровать и прислонился спиной к стене. Глубоко вдохнув, юноша погрузился в воспоминания. — Мне тогда было восемь лет отроду. Анса переживала непростые времена; ради сохранения престола наш король обещал платить дань шарвидским солдатам, которые жили у нас. Однако им двигал страх, тогда как у шарвидов его не было: Батур-Атмаджа оказывал сильное влияние на королевство. Камиль молча сел рядом, со всей серьёзностью внимая откровению юноши. — Моя семья содержала крупную ювелирную лавку. Наравне с нами на всю Ансу славилась ещё одна. Дабы идти не войной, а миром, наши семьи решили создать союз. Моя сестра, которая старше меня на десять лет, любила их наследника и ждала свадьбы. Всё было взаимно, выгодно и счастливо, пока к нам в дом не явились шарвидские воины требовать дань… Исхак ненадолго притих, отстранённо смотря перед собой. Камиль почувствовал его напряжение и тяжело сглотнул, зная, что дальнейший рассказ будет полон печали. — Увидев мою сестру, они пожелали забрать её в наложницы падишаху. В случае отказа грозились вчетверо увеличить дань. Это бы разорило нас, а сестра лишилась бы статуса видной невесты. Да и всё равно шарвиды забрали бы её силой. Потому меня мама попросила спеть вечером шарвидам, сказав, что порядочный хозяин развлечёт любого гостя, если тому скучно… Прошло около семнадцати лет, но я до сих пор не могу забыть похабные, недобрые, высокомерные взгляды тех воинов. Лицо каждого до мельчайшей детали помню, — ядовито прохрипел Исхак. — После того как я закончил первую песню, командир обратился ко мне… Он желал… Он желал… чтобы я спел голым. Мама, с жалостью глядя на меня, робко кивнула, сестра и отец не стали смотреть на это. Камиль протянул руку к круглому прикроватному столику и, налив воды из позолоченного кувшина в гранёный стакан, подал его Исхаку. Немного отхлебнув, тот продолжил: — Уже под конец, не выдерживая позора, я не смог контролировать слёзы и, с извинениями поклонившись, убежал в свою комнату. Я закутался во всё, во что можно было закутаться, и долго рыдал, пока перед сном не зашла мама. Она, гладя меня по волосам, сказала, что каждый должен стараться ради своей семьи и попросила прощения, что мне так рано предстоит исполнить долг перед родительским домом. Я не понял, о чём она говорила. Мама пожелала мне доброй ночи и вышла… Мне не спалось, и я спустился на первый этаж, думая, что шарвиды ушли, но они заполняли какие-то бумаги. Отец им тогда сказал, что если нужно будет выполнить мужскую работу, то я справлюсь, ведь природа создала меня мальчиком, а если же я приглянусь султану, то тоже не пропаду, поскольку наделён красотой. От таких слов мне стало страшно. Никак не хотелось верить, что меня продали. — Это очень больно, — помрачнел Камиль. — Ты наверняка считаешь, что они предали тебя. — Есть такое чувство, хотя я понимаю их мотивы… Как только взошло солнце, меня забрали шарвиды и посадили в повозку, где уже находилось много людей. Я прибыл во дворец, и началась моя жизнь в этих стенах. Поначалу меня хотели сделать слугой, и до двенадцати лет я обучался вместе с другими детьми основам алгебры, письму, чтению и манерам. Библиотека, которой нам дозволялось пользоваться, была крайне скудна, потому я достаточно быстро всё перечитал… Жизнь во дворце мне претила, и я постоянно пытался сбежать — с занятий, с празднеств. Я как мог старался развеселиться… почувствовать, что всё же живу, а не являюсь бездушным, безвольным рабом. Так, однажды сбежав с другом от нравоучений, я и встретил на кухне Сабира. Он тогда сам учился и начинал с готовки еды для слуг. Ты можешь себе его представить тихим и милым? — Тихим и милым? — посмеялся варгиец. — Уж поверь, — широко улыбнулся Исхак. — С того дня мы не раз пересекались с ним — на кухне, в саду, в городе, в библиотеке для высоких чинов, где мы прятались и читали. Много тёплых разговоров и веселья он мне подарил, незаметно прокравшись в моё сердце, и даже дворец показался не таким уж плохим местом. А вскоре наставник посоветовал меня Танриверди-аге… Однажды вечером у падишаха был праздник, который он пожелал провести в мужском гареме. Танриверди-ага взял меня как слугу и отвёл в зал для торжеств — тогда-то султан и заметил меня, — тихо выдохнув, он продолжил, но без улыбки, вызванной воспоминаниями о Сабире. — Я приглянулся Батур-Атмадже, и Танриверди-ага распорядился, чтобы меня взяли в гарем. Но у меня не было месяца на подготовку, как у тебя. У меня не было времени, чтобы понимать, осознавать, отрицать… Господин возжелал меня немедля. Пока евнухи меня готовили, Танриверди быстро объяснял правила… Сказать, что та ночь стала вторым моим кошмаром после того дня, — ничего не сказать. Мне было больно, я истекал кровью, меня после соития так трясло, что я потерял сознание. Нервы сдали… С того дня я стал наложником султана. — Это ведь, по сути, изнасилование, — процедил Камиль. — Как ты стал первым ринха, разве для этого не нужно прилагать усилия? — Нужно, — вздёрнув бровь, спокойно молвил юноша. — Но становиться забытой вещью в сундуке не хотелось. Если меня сделали наложником, то я должен был выжать из этого всё, на что хватило бы ума и сил. Тогда я и начал действовать: постигал науки и старался быть превосходным во всём. Но показывать свой характер не прекращал — убегал временами. Я желал общения и встреч, потому и пытался сдружиться со всеми. Таким был мой способ выжить, почувствовать себя настоящим. Вновь и вновь мне требовалось это подтверждение. — И насколько часто ты бывал у султана? — Часто… очень часто. Приструнив гордость, я смог добиться того, чтобы его покои посещал только я. Падишах позабыл об остальных наложниках и наложницах, даже жён не подпускал близко. Он полюбил меня… и, надо сказать, когда Батур-Атмаджа любит, ты становишься для него целым миром. Он нежен, страстен и исполняет любую твою прихоть. Вот только я его не смог полюбить. Всё дошло до того, что султан выводил меня из дворца, позволял посещать некоторые собрания в кругу приближённых, даже на пиршествах, где присутствовали его жёны, я восседал рядом с ним. Я был холоден, а мой покровитель решил даровать мне титул визиря или советника. Я поднялся слишком высоко, за что и поплатился… Моё существование вызывало у женщин из царской семьи неизмеримое беспокойство, и если бы я стал визирем или советником, то это бы разрушило все ценности империи. И… одним тихим вечером меня отравили. Камиль дёрнулся, с замершим сердцем уставившись на Исхака. — Т-тебя… отр… — Грудь жгло, дышать становилось всё тяжелее и тяжелее, яд быстро действовал… Меня словно разрывало. Пожалуй, крики моей боли слышал весь дворец. И если бы не один смелый человек, я бы умер. Каким-то образом он выяснил, что был за яд и дал мне противоядие. — Кто это был? — У дворца везде есть уши, Камиль. Никогда не знаешь, кто, где и когда тебя подслушивает. Дворец полон козней и жестокости, я не назову имени. Варгиец понимающе кивнул и обвёл настороженным взглядом комнату. — Я пришёл в себя, султан узнал обо всём. Обвинили вторую жену — тогда это была Джаннат-султан. Госпожу, её дочь и их служанок падишах заставил при нас с ним выпить тот самый яд. После её смерти Итаф-султан стала второй женой. — Это она приказала отравить тебя? — Не знаю. Джаннат-султан любила интриги, и моё пребывание во дворце ей тоже не нравилось. Но власть ядовита, поэтому я смею полагать, что госпожа действовала не только из собственного желания. Сейчас это кануло в Лету. Если начать выявлять несправедливость, то весь дворец казнить можно. Да и позабыл я о жизни наложника, став помощником Сабира. — И как это произошло? — После отравления я был разбит, даже жалел, что не умер, ибо к чему вся эта дальнейшая жизнь во дворце… Когда я оправился, то сбежал вечером из гарема, сказав, что хочу подышать свежим воздухом. Я устремился на ныне пустующий склад, зная, что Сабир там будет пересчитывать продукты. Я хотел выплеснуть всю обиду, злость и отчаяние, показать, что у меня ещё есть контроль… хоть над кем-то. Когда он пришёл, не буду скрывать, я нарочно соблазнил его. Против законов и правил, он не выдержал и занялся со мной любовью… Это был первый раз по обоюдному желанию и взаимным чувствам, — Исхак вздохнул и облизал губы. — Ночью меня вызвал султан, но я просто лежал, отвернув от него голову. Батур-Атмаджа стал расспрашивать меня, и я честно признался, что никогда не любил и не полюблю его и что не хочу больше такой жизни. Тогда он спросил, есть ли человек, к которому я пылаю страстью. Не назвав имени, я ответил, что есть и всегда был… Султан проявил милосердие: согласился подарить мне жизнь простого слуги и позволил быть с тем, кого люблю. Это устроило всех. Насколько я знаю, после меня пару раз у падишаха бывали Зехеб-ринха и Илхами-ринха — больше ни одного юноши, — он изогнул бровь, переводя взгляд на Камиля, — до тебя. Тот глубоко вздохнул, зарывая пальцы в волосы. — И сколько лет ты живёшь слугой? — М-м-м… Если мне сейчас двадцать пять, то… — юноша, задумавшись, стал загибать пальцы, — шесть лет. — Долго, — вполголоса констатировал варгиец. — Время скоротечно. Однако скажи мне, что собираешься делать ты? — Я? — Ты желал мести, но исполнить задуманное не вышло… Что дальше? — Не знаю, — смотря в окно, собеседник прислонился к холодной стене. — Сам задаюсь этим вопросом. — Я тебе советую действовать. Усыхать здесь — худшая участь. Выберешь ты путь борьбы или мира, я в любом случае помогу тебе. — Хах, и какова же плата? — Почему вы все о ней твердите, не такой уж я и меркантильный. Расплатишься всё тем же — выполнением просьбы. — Может, озвучишь её? — Когда придумаю — озвучу. — Тц… Мне от этого не легче. — Да будь спокоен, не думай об этом… К слову, я виделся с Тиджамин. — Как она? — встрепенулся варгиец. — Получила плетьми по спине, но жива и сегодня за работу принялась. Однако, — Исхак резко придвинулся к Камилю и, коснувшись ладонью его груди, прошептал на ухо: — Опал закопан. Если он тебе понадобится, дай знать, — последовал благодарный кивок. Вдруг несколько коротких стуков в дверь явили за собой лик Танриверди-аги. — Час завтрака. — Меня тоже покормишь? — подмигнув, спросил Исхак. — Тебе место в столовой среди таких же слуг. — Как жестоко, — фыркнул светловолосый юноша. — Камиль, выходи, — евнух смерил наложника строгим взором. — Всё ещё в спальной одежде? Сменишь наряд потом. Поднявшись, Камиль оглянулся на помощника повара. — Ты ступай, а я скоро выйду. Послушавшись, варгиец покинул свою опочивальню. Танриверди-ага, обратив внимание на слугу, понимающе кивнул и закрыл дверь. Оставшись один в тесных покоях, Исхак молча выглянул в окно и засмотрелся на беспорядочный хоровод листьев. Прикусив губу, он обнял колени и сжал край штанов. Белки покраснели, и юноша позволил нескольким слезинкам выкатиться из глаз. Тихо всхлипнув, Исхак опустил голову. Его плечи задрожали. «Я не хотел вспоминать».