Опал для падишаха

По завершении утренней трапезы во дворце жизнь Камиля, подобно мелкой реке, продолжила мирное и спокойное течение. Участь наложника сменила обличье, но сохранила пёстрые краски и рутинные порядки. Евнухи мужского гарема взялись за просвещение юноши, дабы дисциплина стёрла с его характера отпечаток варгийской крови. Обязанность аги и калфы — воспитать в любом чужеземце человека Шарвида, и Камилю было суждено таким стать. Месяц изучения языка — крупинка в горстке зерён, высыпанных в широкую ладонь. Служители ночной половины дворца давно расслабились: все дивные юноши, ставшие и не ставшие ринха, получили богатство знаний в нужное время — время, от которого остались лишь воспоминания. Поэтому теперь евнухи суетливо рыскали по углам памяти в поисках местоположения запылённых свитков и книг. Камиля усадили в маленькой прохладной комнатке, обложив его стол, похожий на облако, рукописными заповедями шарвидских предков. Внимание пяти пар кофейных глаз поначалу смутило варгийца: скрытность и ложь вошли в привычку. Разоблачение избавило юношу от этих тягот, да и сам он был не из стеснительных и робких. Перестав думать о евнухах, Камиль быстро успокоился и погрузился в чтение. Вспомнил варгиец о других наложниках лишь на уроке музыки, где присутствовали Илхами, Энвер и пока неизвестный юноша. Неловкость кольнула сына Варги, когда ушей его достиг голос синеволосого ринхи, хрустальным звоном прокатившийся по стенам и драгоценным вещицам. Высокий нежный вокал очаровывал, одновременно связывая и натягивая тонкие нити души. Илхами заворожённо перебирал струны, а незнакомец бережно касался губами свирели. Фальшь собственного голоса заставила Камиля перейти на шёпот, а потом и вовсе замолчать в нежелании портить прекрасное. Скрипя зубами он признал, что существуют люди талантливее его. После обеда всех наложников отправили в библиотеку мужского гарема — в свободное плавание. Книжный зал сочетал в себе благодать тишины и скромность убранства. Солнечный свет прыгал по мелкой неяркой мозаике на стенах, сквозь книжные полки лился в небольшой пруд в центре, ласкал вьющиеся возле широких окон растения. Шарвиды во всём любили роскошь, но также умели акцентировать внимание на важных деталях. Резные стеллажи, поставленные друг за другом волнами, приглашали задумчивого гостя на второй этаж, где средоточия знаний подпирали потолок. Энвер-ринха сразу выхватил нужную ему книгу и, плюхнувшись на мягкую подстилку, набитую хлопком, перелистнул страницы чуть дальше середины. В глубине библиотеки мелькали читающие евнухи — кто-то стоял, кто-то сидел. Танриверди-ага, гордо пройдя мимо наложников, присоединился к ним. Сами же юноши лениво разбрелись по залу. — Мне кажется или женская библиотека не так богата? — повернулся Камиль к Исхаку. — Возможно: у нас на один стеллаж больше. Однако не могу сказать наверняка, женских платьев я не надевал, — подмигнул слуга, а встретив колючий взгляд варгийца, звонко засмеялся и подхватил того под руку. — Для меня всё же удивительно, что султан позволяет своим слугам читать. Я представлял его дворец иначе. — Запомни, мой милый неугомонный друг, Батур-Атмадже помимо любовных утех занимательны и беседы. Внешняя красота — то, перед чем наш султан не может устоять, но удержать его возможно, лишь заинтересовав речами. Дворцу нужны умные люди. Однако, как я тебе и говорил, здесь тоже присутствует своя иерархия. Доступную литературу тщательно сортирует биарх*. Так что дальше гарема тебе пока не выйти, — Исхак похлопал юношу по плечу. — Осматривайся. Камиль, подобно каждому присутствующему, позволил себе раствориться в коллекции книг. — Здесь так много легенд и сказок, — прошептал сам себе варгиец, и не думая оказаться услышанным. — Пхадишах их любит, — прорезал тишину голос Зехеба. Выплыв из-за заднего стеллажа, ринха встал рядом с Камилем, осматривая алыми глазами переплёты. — Пховэлитель может их слушхать долгхими часами, — зачарованно протянул он. — И день и ночь. Камиль усмехнулся. — Могущественный правитель и бесстрашный воин млеет от дивных историй. Как забавно. Как… простодушно. Зехеб покосился на черноокого юношу. — Кгаждый пховэлитель жесток и твёрдх в своих действиях, но у Батур-Атхмаджи пхрекграсное сердце. — Если ты им так очарован, то почему же рассказываешь мне о его пристрастиях? Елейная улыбка озарила смугловатое лицо ринхи. Зехеб наклонился к Камилю поближе и прошептал: — Пхотому, что тебе эти знания никхогда не пхонадобятся. Султана увлекгают новые истории, а бхольшую часть из этой бхиблиотеки он уже знает. Камиль не стремился соблазнить шарвидского правителя, но испытывал сильное желание присмирить высокомерного ринху, а потому, окинув быстрым взглядом золотые украшения наложника, произнёс приторно-умильно: — И у тебя, видимо, фантазии на новое нет, раз падишах давно не вызывал тебя, а сам ты носишь драгоценности Исхака. К слову, то, что сейчас на тебе, тоже принадлежало ему? Едкая злость растеклась по венам ринхи, который устремил на юношу немигающий взгляд. Камиля резко потянули назад; светлые волосы любовника повара закрыли ему вид. — Не гневись, мой светик, — сладко протянул Исхак. — Камиль ещё не знает, с кем и как дозволено общаться. Он с самим султаном огрызается — пойми, как опытный, этого дикого зверька. — Кхоли вызвался его опекхать, то его невежество — тхвоё невежество, а о тхебе я другого мнения. Фыркнув, Зехеб скрылся меж стеллажами, после чего его фигура мелькнула на втором этаже. Бывший ринха обернулся к варгийцу. — Он слишком много дерзости себе позволяет, — первым взял слово Камиль. — Его нужно ставить на место время от времени. — Я знаю нрав Зехеба, но, Камиль, если я могу так общаться с ним, то это не значит, что и тебе стоит. Он старше меня лишь на год, мы почти с самого начала боролись за султана, так что уже по-своему понимаем и принимаем друг друга. Остальные ринхи спокойнее, и они хорошо тебя восприняли. Зехеб тоже не плохой… Просто с ним нужно быть осторожным. В нём сильна и ревность, и дух соперничества. И открою тебе секрет, ради твоего же блага, а не для того, чтобы навлечь на тебя беду. Зехеб из Линдара, но был рождён в клане магов. Он не силён: в основном, что видит, в золото превратить может. Но, как он сам говорит, это всё ложь, да и долго колдовство не держится. Однако если он в ярости, то взглядом может наслать заклятье. О его даре знают единицы во дворце, сам Зехеб не желает быть магом, так что слухи не пускай. Варгийский наложник закрыл глаза и запрокинул голову. — Я стал слишком остро реагировать на каждое слово в свой адрес. Наверно, это чернота моей души съедает меня, не в силах найти выход. За понимающим взглядом Исхака последовала тёплая улыбка. — Это не чернота, а боль, с которой ты борешься. Глаза Камиля непроизвольно заблестели, но стан его не дрогнул. — Я не буду утешать тебя, говоря, что это пройдёт, — продолжил с нежностью в шёпоте любовник повара. — Годы здесь усыпляют и подавляют это чувство. И жить станет легче, если сумеешь найти радость. Ты до сих пор держишься отстранённо, хотя рядом с тобой уже есть люди. Тиджамин, я и даже Сабир на твоей стороне. А если оглянёшься, то увидишь Энвера. Он искрен в своей доброте, ко всем мягок. А с Илхами ты сможешь чувствовать себя как под крылом, он всегда даст совет и подарит беспокойному сердцу умиротворение. Камиль взглянул на синеволосого ринху, беззаботно лежащего на животе, скрестив поднятые лодыжки. Затем он перевёл взгляд на самого старшего наложника, восседавшего на одной тахте с главным евнухом. — Илхами для меня как наставник, старший брат и отец, а также просто хороший друг. Я преисполнен уважения и благодарности к нему. Когда будешь готов открыться ему, он со всем сопереживанием выслушает. — Если им доверяешь ты, то и мне можно. Исхак кивнул, после чего внезапно встрепенулся, чем вызвал удивление варгийца. — Чуть не забыл: я тебя искал для другого. Схватив запястье белокожего юноши, слуга повёл того к одному из стеллажей. — Смотри. Взгляд чёрных глаз Камиля устремился туда, куда указал Исхак. Зрачки расширились, а горло словно стянули верёвками. Две книги, стоявшие рядом и написанные разными алфавитами, имели одно название — «Варга». В сердце будто пустили стрелы, затем крепко сжав, чтобы выдавить сок, как из фрукта для свежего напитка. Руки сами потянулись к книгам и взяли вначале написанную на родном юноше языке. Он с трудом остановил слёзы в уголках глаз при виде столь знакомого письма, хранящего историю королевства, описание быта жителей и таких уже далёких пейзажей. Вторая книга — на шарвидском — являлась переводом первой и не содержала красочных иллюстраций. — Благодаря зарубежным книгам мы получаем возможность лучше узнать друг друга и понять чужую культуру. Но, право, они слишком быстро перевели. Камиль провёл подушечками пальцев по буквам. В голове возродились воспоминания из Варги: о семье, о друзьях, о школьных проказах, — он даже почувствовал дуновение ветра-путешественника, задевающего молодую листву и несущего со стороны дома запах свежеиспечённого пирога. Но тихий скрип двери в библиотеку оторвал его душу от тёплого очага. Так даже к лучшему: ещё немного, и он бы позволил себе окунуться в детство с головой. Ага рангом ниже мелкими шажками приблизился к главному евнуху и протянул ему небольшой листок бумаги. Быстро прочитав написанное, Танриверди-ага повернул голову в сторону варгийца и поманил его длинным пальцем с тремя кольцами. Переглянувшись, Исхак и Камиль подошли к высокому служителю гарема. — Султан Батур-Атмаджа приглашает Камиля на чаепитие в сад. Без тебя, Исхак. В чуткое сознание варгийца прокралась закономерная мысль о том, что падишах ищет самое неподходящее время для встреч — когда кровь по его телу струится подобно бурлящей лаве. Шагая в компании Танриверди-аги и парочки слуг, Камиль прилагал все усилия, чтобы набраться терпения и недостающего ему в последние недели самоконтроля. Поглощённый попытками успокоиться, он не заметил, как его ноги ступили на короткую траву. Юноша замер и посмотрел вперёд. Сад правителя Шарвидской империи пленял красотой и свежестью. Вдоль высоких дальних стен к солнцу тянулись ветви могучих деревьев, а ствол каждого второго обвивала тонкая лоза, усеянная белыми цветами. Благодаря умелым рукам садовника кусты в глазах внимательного прохожего под определённым углом сливались в узоры. Резвящиеся птицы вызвали у Камиля усмешку: он не заметил клеток — значит, они, свободно летая в пределах дворца, могли улететь, когда захотели бы. В завораживающе-естественный пейзаж вписывался круглый чайный столик и декоративные стулья, на одном из которых уже восседал Батур-Атмаджа — настолько величественно, словно ждал он не наложника, а хедива и не для любезностей, а для обсуждения войны и вопросов правления. Неподалёку от султана с опущенной головой стояли слуги — двое мужчин и две женщины. Подойдя ближе, Танриверди-ага с благоговением на лице склонился и бесстрастно возвестил о своём присутствии: — Чтоб день великого правителя выдался таким же тёплым и благоприятным, как погода в его саду. Батур-Атмаджа одарил вниманием агу и наложника. — Того же желаю и для всего дворца. От глубокого голоса мужчины в животе варгийца разлился жар, напряглись мышцы и участилось биение сердца. Спонтанно. И очень некстати. Камилем вновь овладела ненависть — к сидящему напротив человеку и к себе же. К падишаху — за само его существование и за причинённую другим боль. К себе — за слабость, за недостаточную дальновидность, за невозможность объяснить то влияние, которое оказывал этот чарующий голос каждый раз, как только достигал его ушей. Жестом отослав евнуха, султан пригласил юношу сесть. Поколебавшись, Камиль опустился на мягкий бархат. К ним с безучастным видом подошла калфа и, разлив в прозрачные чашки чай из цветков хризантемы и амаранта, незаметно удалилась. Батур-Атмаджа поднял чашку — красно-жёлтые лепестки, плавно качаясь, осели на дно. Вдохнув аромат, он отпил, наслаждаясь теплотой внутри. — У чая интересный вкус. Попробуешь? — мужчина перевёл взгляд на юношу. Тихо выдохнув, варгиец схватил тонкую ручку чашки и сделал глоток. — Напитки и еда в Шарвиде хороши, это стоит признать, — он откинулся на спинку стула, сохраняя спину ровной. Ответ вызвал довольную улыбку султана. — Моя империя получила снисхождение от тебя. Наступит день, и ты всем сердцем примешь её. Усмехнувшись, Камиль ненадолго закатил глаза. — Чем я заслужил милость? — юноша отхлебнул ещё. Густые брови султана дрогнули, уголки губ, обрамлённых короткой аккуратной бородой, приподнялись, а в суровый взгляд закралось очарование. — Человек может скрывать правду от других, но с собой он должен быть честен, чтобы добиться внутренней гармонии. Несмотря на прежние обиды, ты зародил в моём сердце влюблённость. И, сменив гнев на милость, ты можешь вырастить из этого чувства любовь. Я тебя не обижу, ты будешь иметь все земные и высшие блага. Камиль изогнул бровь и, оперевшись подбородком на кисть, вкрадчиво произнёс: — Насколько же велико сердце султана, раз объект любви — половина дворца. — Я — сын бога Харуна, — в тоне падишаха промелькнула серьёзность. — Мой разум создан для решения проблем моего народа, руки — для защиты и завоеваний, сердце и душа — для любви. Тебе, простолюдину, не понять всей многогранности моей натуры. — Охо! — язвительно воскликнул Камиль. — Я принадлежу к простым людям, и вас мне действительно сложно понять, но себе подобных я понять способен. А вы, повелитель, уверены, что верно судите о нас? — Безусловно. Варгиец запрокинул голову от громкого сатирического смеха, сдобренного щепоткой горечи. — Нет в вас любви! Вы не умеете любить! Любовь может принадлежать одному человеку, но не больше. А в вашем сердце умещаются десятки! — Глупец! Не смей повышать на меня голос! Однажды тебя твои речи завели в темницу, и освободили тебя лишь по моему приказу! Что ты можешь знать о моём сердце, если отклоняешь предложения познать его. Слепец! У Любви самые разные формы — она неизмерима. — Любовь к семье и друзьям схожа, но любовь к единственному спутнику жизни невозможно, как пыльцу, разнести по полю ветром. Любя всех, вы не любите никого! Вы говорите о счастье, но ведомо ли вам о чувствах тех, кого вы однажды приласкали и кому прошептали о силе своей любви? Вы знаете, как проводит время Энвер-ринха? Султан приопустил веки, обращая сосредоточенный взгляд в сторону. — Почему вы задумались, услышав его имя? Не помните? А внешность его не заурядна. Ведь вы, повелитель, любите сказочные истории. Тогда вам должно быть известно о русалках. Красота Энвера подобна красоте этих удивительных морских созданий. Его синие волосы волнами спускаются ниже бёдер, в больших глазах блеск водной глади, а голос… сегодня я его услышал впервые, но он способен подарить удачу морякам на кораблях. Энвер целые часы проводит у пруда, наблюдая за рыбками… и он до сих пор помнит, каких подарили вы. — Я помню Энвера и рад, что мой дар приносит ему ежедневную радость. — А чем заслужил долгое томление Зехеб-ринха? В его пламенных речах так много гордости за вас, что мне становится тошно, как после прокисшей похлёбки на обед. — Он любит золото, а в его глазах заключена страсть и обожание, — султан кивнул. — Я и его помню. — Наверно потому, что он был вторым после Исхака, но после его ухода стал последним, не считая Илхами-ринху, — лицо мужчины помрачнело при упоминании любовника повара. — А что насчёт Илхами? — нахмурившись, султан набрал в лёгкие воздуха, но Камиль не дал ему заговорить. — Он старше всех наложников. Сколько лет он с вами? В нём больше всего любви и преданности! В его взгляде смирение и спокойствие, но на устах — вздохи тоски по вам. Повелитель, тот жалкий браслет, который вы ему подарили, когда вызвали меня во второй раз, он носит на левой руке! Я сбился со счёта, сколько раз он смотрел на него! — Камиль, — и без того грубый голос потерял остатки благосклонности. — Замолкни. — И не подумаю. Нас одиннадцать в мужском гареме, а сколько женщин в ночной половине дворца? Вы знаете меньше половины лиц и имён! — будто дикий зверь, с рычанием выплёвывал каждое слово юноша. — Когда вы пришли к наложницам моего народа, то на Делину, первой разделившую с вами ложе, вы даже не удосужились взглянуть! Так нужно поступать с девушками, у которых вы отняли не только семью, но и честь? — Камиль! Прикуси язык! — глаза Батур-Атмаджи застлал гнев, а зубы стиснулись. — А чем вы можете объяснить захват территорий? Это, по-вашему, несёт мир и счастье?! — Ты в любви не разбираешься, а лезешь в политику. Я могу объяснить свои намерения, но поймёшь ли ты?.. — Постарайтесь. Старания приносят плоды. Слуги исподлобья глядели на безрассудного наложника с ужасом. Султан разжал челюсти: все его подданные неразумны, а Камиль вдобавок невоспитан. Безусловно, им никогда не понять бремени правителя, так что он не должен серчать. Но, право, стоило признать, что варгийский юноша своей дерзостью способен вызвать песчаную бурю, а молчанием и красотой — необузданное желание. — Все королевства живут порознь на протяжении долгих веков. Наши культуры и языки настолько разнообразны, что только Время может посеять зёрна понимания между нами. Пока в нашем мире есть место раздорам и баталиям. — Но только Шарвид начал воевать ради захвата королевств, а не для решения вопросов чести и справедливости. — Честь и справедливость, — издав короткий смешок, султан заинтересованно покрутил перстень на большом пальце, — у каждого народа в каждую эпоху они свои. — Понятия у каждого действительно свои, но… — голос Камиля стал хриплым, — к чести никогда не относилась жестокость, никогда не относилось убийство и притеснение слабых… Значит, — юноша глубоко вдохнул и слегка прикусил губу, — все нападения с бесчисленными жертвами требовались для объединения народов? — Частично мою мысль ты понимаешь. Варгиец повёл головой, бросая все силы на самоконтроль. Дай он волю эмоциям — весь Шарвид сгорел бы в пламени его ярости. — Я, конечно, не генерал армии, но кровь, боль, несохнущие слёзы, сломленные души, смерть близких людей… далеки от понятия мира. — Ничего не даётся просто, Камиль, у всего есть цена. Чем выше цель, тем больше жертв. Всё, что ты перечислил, — препятствие, которое нужно преодолеть, и фундамент, который будет лежать через несколько веков под единой мирной империей, где все будут говорить на одном и том же языке, изучать одни и те же науки и являться единым народом. — Ваши слова безумны! — истерично воскликнул варгиец. — Такому никогда не бывать! Кем было предсказано, что именно шарвиды должны царствовать?! — Время! Пять веков — доказательство правоты моих предков! — Но никому, кроме вас, такой мир не нужен! — обрушив на стол кулаки, подскочил Камиль. — Мы не желаем терять свою историю, свой язык и культуру! — Шарвидская культура не остаётся неизменной! — повысил голос султан. — Присоединяя другие народы, мы совмещаем наши традиции, а это и есть дань цели! Создав союзы, приобщившись к ценностям других королевств, сам Шарвид через столетия будет выглядеть иначе! А тебе пора бы очнуться! Я всем сердцем пытаюсь принять тебя, а ты это отвергаешь! Камиль настолько взбесился, что привлёк внимание Танриверди-аги, в смятении замершего у выхода в сад. — Если у вас и есть подобие сердца, то я не желаю становится его частью! — Какой же ты безрассудный мальчишка! — падишах, приподнимаясь, перешёл на крик. — Единственное, что утешает меня в этом дворце, — осознание того, что вам никогда, никогда не увидеть Наиду! — дорожки слёз пробороздили щёки. — Вам ни за что её не найти! Даже я сам не знаю, где она! — Она мне уже и не нужна, — прошипел мужчина. — Вот и славно, а моё тело можете терзать как только хотите, для вас, шарвидов, это обыденность, — сдавленно прошептал варгиец, приглаживая волосы. — Танриверди-ага! Главный евнух подбежал к разъярённому Батур-Атмадже и низко поклонился, обделяя наложника вниманием. — Кудрет-ага и Айше-калфа не смогли справиться с нравом этого невежи. Сейчас я на его выходку закрою глаза, потому что он лишь первый день в твоём гареме. Танриверди-ага, прими любые меры, но воспитай в нём покорного наложника! — Повинуюсь, повелитель. Вы как всегда рассудительны в решениях. Выпрямившись, темнокожий евнух осуждающе посмотрел в затуманенные гневом глаза Камиля и кивнул ему в сторону. — Следуй за мной. Молча развернувшись, они зашагали в сторону дворца, однако Камиль, ощущая недосказанность, повернулся и выкрикнул: — Султану льстят о его могуществе! На деле султан не способен избавить от бед свой народ, а уже берётся за целый мир! — Камиль! — ага тростью ударил по ягодицам непослушного наложника, но тот, довольный собой, промолчал. До мужского гарема Танриверди-ага и Камиль добрались в безмолвии. Варгиец ожидал незамедлительного наказания, но главный евнух почему-то удалился из главного зала с другими служителями. Исхак и Энвер тут же подбежали к черноокому юноше, расспрашивая о минувшей встрече, но тот скупился на ответы и лукавил. Дабы отвратить клокотавшую внутри бурю от себя и от ни в чём не повинных людей вокруг, Камиль решил перевести дух между строчек какой-нибудь книги, не обременяющей содержанием, — слуга и ринха моментально предоставили ему свыше десятка таких на выбор. Варгиец остановился на небольшом сборнике «Ракушка восьми морей» неизвестного писателя из Рауншанха. Маленькие повести запечатлевали яркие приключения мореплавателей, быт лавочников и тихую жизнь в домике на холме с видом на океан. Объединяла все эти истории одна ракушка, переходившая от героя к герою, которые неизменно возвращали её синим водам. Ага возмущался, никак не желая отдавать книгу для чтения в покоях, но не смог устоять под напором Исхака. Вернувшись в зал, юноши опустились на широкие подушки, гармонировавшие с бежевой обивкой дивана, и утопили тревоги в приятной беседе; Камиль впервые за время пребывания среди пёстрых стен смог слабо, но искренне улыбнуться. Вдруг гамму роскошных запахов помещения разбавил тонкий аромат винограда, заставивший Исхака настороженно нахмуриться, а Энвера — удивлённо воскликнуть: — Золотко! Зехеб в окружении евнухов завладел вниманием присутствующих. Под невесомой тканью цвета марсала грудь ринхи обтягивал чёрный топ; на шее, запястьях, лодыжках и бёдрах блестело золото с редкими вкраплениями рубинов. Танриверди-ага со всей строгостью осматривал наложника, временами поправляя его кофейные волосы или подол элегантного одеяния. — Что ты наговорил султану? — прошипел Исхак, сжимая кулаки. — Всё, что давно хотел сказать, — спокойно ответил Камиль, не отрывая взгляда от нарядного ринхи. Зехеб обернулся с нежной улыбкой, после чего, плавно виляя бёдрами, подошёл к юношам и опустился перед ними на колени. — Кхамиль, я так бглагходарен тебе. Тхеперь я вижу, что мы можем подгружиться с тобой, — переведя ликующий взгляд на любовника повара, ринха похлопал его по руке. — Я зря беспхокоился. — Зехеб-ринха, — прозвучал требовательный голос главного евнуха, — не заставляй нашего повелителя ждать после стольких лет. — Кхонечно-кхонечно! Подобрав полы, ринха подбежал к евнухам и, ещё раз одарив Исхака с Камилем благодарным взглядом, неспешным шагом последовал за главным агой. Некоторое время светловолосый слуга молча скрёб спинку дивана, задумчиво вглядываясь в пол, чем тревожил Энвера. Вздохнув, варгиец снисходительно посмотрел на него, легко касаясь его плеча. — Исхак, мне это не нужно. Я даже рад, что султан переключил внимание на Зехеба. Будто никого не слыша, Исхак вдруг вскочил на ноги и убежал в покои Камиля. В полном недоумении варгиец поспешил за ним, плотно закрывая дверь. — Это слишком тускло для меня, — любовник повара стрелял глазами по гардеробу, оставляя в стороне ненужное. — Бордовый цвет… Мой визит не для пробуждения страсти. — Что… ты… делаешь? — Цвет чёрного оникса мне не к лицу, но ты, — Исхак окинул Камиля мгновенным строгим взглядом, — будешь выглядеть в этом притягательно и утончённо. Яркое золото… такого оттенка были мои главные наряды, но ты в них потеряешься… в любом случае мои одеяния не должны говорить о возвращении. Тогда, — слуга достал один наряд, — цвет молодой зелени. Он прекрасно подходит моим глазам, но в то же время не смотрится вызывающе. — Исхак, только не… — Я позаимствую его ненадолго! Игнорируя присутствие владельца комнаты, Исхак поспешно разделся, оставаясь в одном нижнем белье, и подбежал к полке с множеством флаконов. Выбрав самый слабый аромат, он растёр масло по рукам и ногам и немного помазал за ушами, после чего облачился в одежду наложника, отработанными движениями закрепляя ткань. Когда руки юноши потянулись к косметике, Камиль схватил их, разворачивая его к себе с сочувственной мольбой в глазах. — Не делай этого, прошу. Не иди к нему после того, как получил свободу. Оно не стоит того, Исхак, говорю же, я не желаю становится ринхой! Ты сказал, что поддержишь любое моё решение! Слуга настойчиво сжал чужую ладонь. — Война или мир, но действие, Камиль, действие! Кажется, я дал тебе понять, что становиться песчинкой в гареме — ужаснейшая судьба. Ты бывал и в женском, и мужском — неужели не осознал элементарную суть жизни здесь? — Исхак, я придумаю что-нибудь, но дай мне перевести дух. — Высший титул в Шарвиде — султан. Султану никто не смеет перечить. Судя по слухам, которые до меня доходили, ты со своим характером и месяц не протянешь! Батур-Атмаджа сильно заинтересован в тебе, но не более. Он скорее пожертвует тобой ради империи, чем ей ради тебя. Ты сам заколачиваешь для себя выходы отсюда. — Судя по твоему опыту, я бы сказал, что лучше смерть… — не дав Камилю договорить, любовник повара влепил ему пощёчину. — И этим ты поможешь Варге? — Исхак выгнул бровь, пропуская мимо ушей напоминание об отравлении. Черноокий юноша замер… но не от удара, а от прозвучавших слов. — Твоя смерть что-то решит в судьбе твоего королевства? А Наида? — глаза Камиля округлились. — Ты такой эгоист, — язвительно усмехнулся Исхак. — Ради счастья сестры ты отправился сюда. И теперь испытываешь спокойствие, зная, что она далеко от империи. Камиль, а Наида испытывает такое же спокойствие от осознания того, что ты здесь? Твоя смерть осчастливит её? — варгиец тяжело сглотнул, смыкая веки от боли в сердце. — А её драгоценность? — перешёл на шёпот слуга. — Предлагаешь шарвидам на неё в кости играть? Камиль выдернул руку из цепкой хватки Исхака и, убедительно посмотрев на него, пообещал: — Я исправлю ситуацию, но прошу, — он погладил гладкие загорелые плечи любовника повара, — не иди к султану. Ты вдоволь натерпелся от него, не надо больше. Изумрудные глаза послали мягкий взгляд в бездну глаз напротив. — Я польщён твоей заботой, но поверь, всё будет в порядке. Султан вряд ли пожелает тебя видеть в ближайшее время, что не сыграет тебе на руку, тем более если он вспомнил Зехеба. Не давай тому шанса утвердить своё положение. Сейчас я ещё могу помочь, но если продолжишь в таком духе, то никто тебе не поможет — сами небеса отвернутся от тебя. — Н-но… — Я не собираюсь вновь становиться ринхой, а беседы с падишахом мне не страшны. Исхак сел на резной стул и быстро сориентировался в разнообразии косметики. Выровняв пышной кисточкой тон лица, юноша схватился за сурьму, ловко подводя глаза и рисуя у уголков аккуратные стрелочки. Проведя ещё пару штрихов, бывший ринха повертел головой, будто лиса, рассматривая себя. — Не идеально, но слуге позволительно. Растрепав волосы, Исхак уверенно встал и, широко улыбнувшись, покинул чужую спальню. Обитателей гарема изумил его дерзкий облик. — И-исхак, — пролепетал ага, приподнимаясь. — Это ведь имеет иной смысл, верно? — протянул Илхами-ринха. — Твой взгляд не обмануть, — ярко улыбнулся наложнику любовник повара, после чего обратился к евнуху: — Меня сопровождать не стоит. Обернув вокруг предплечья спадающий рукав, светловолосый юноша гордо направился в покои султана, заставляя дрожать пламя факелов, развешанных вдоль стен на его пути. За подолом его одеяния тянулся шлейф сладкого аромата, способного одурманить любого. Прислужники с молчаливым восхищением провожали Исхака глазами, но воины, хранящие покой падишаха, скрестили копья, останавливая его. Юноша покосился на одного из-под длинных ресниц. — Ты не узнал меня, Гаяр-фанди? — с долей лукавства спросил он, тут же, впрочем, ощущая на себе взгляд главного евнуха. Стражник повернулся к Танриверди-аге и доложил: — Меня не уведомили ни о возвращении Исхака в гарем, ни о том, что султан Батур-Атмаджа желает видеть его этой ночью. — Ровно как и меня, — повёл бровью евнух. — Исхак, я чего-то не знаю, хотя должен? Юноша натянуто усмехнулся и, пригнувшись, ловко проскочил под копьями. Затем подбежал к служителям мужского гарема, вставая рядом с главой. — Кое-чего не знаете. Но, при всём моём уважении, и не должны. Однако если всё пройдёт гладко, то ваших ушей вести достигнут в первую очередь. Грудь евнуха поднялась от глубокого вздоха. — Вспоминаются былые времена во дворце. Как же одна личность способна всё изменить. — Истинны ваши слова, Танриверди-ага, да только на сей раз не я собираюсь привлекать внимание. Я лишь помогаю и вношу свой вклад. Ага прищурился и скосил глаза на дверь. — Ты собираешься просто ждать здесь? — Да. Я не стану мешать падишаху и Зехебу, они давно не виделись. И если его величество простит мне грубую выходку, то бед от нашего красноглазика я не желаю, уж извините. По коридору пронёсся короткий смешок, который уступил место тишине, длившейся до тех пор, пока двери со скрипом не распахнулись. Исхак поднял взгляд на спину неспешно покидающего обитель любви ринху, чьё обнажённое плечо красноречиво рассказывало о прошедшей встрече. Зехеб с блаженной улыбкой медленно повернул голову к главному евнуху, но, увидев Исхака, резко обернулся и недоумённо прошипел: — Что ты здхесь дхелаешь? Любовник повара сделал несколько шагов вперёд. — Не схмей! — ринху начинала пробирать дрожь. — Ты схлыщишь меня? Исхак подходил всё ближе и ближе, его уверенность сказывалась на ритме дыхания наложника, охватываемого паникой. — Зехеб-ринха, — грозно прошептал главный евнух, — ты стоишь к султану спиной. Опомнившись, юноша резко повернулся назад, склоняя голову, но краем глаза пристально наблюдая за слугой. — Дхаже не дхумай… Игриво подмигнув ринхе, Исхак бросился на колени у закрывающихся дверей и воскликнул: — Повелитель! — наложнику осталось лишь прикусить губу и удручённо прикрыть веки. Смятение кольнуло сердце султана при звуке знакомого голоса, будто время, минувшее с последнего раза, когда он его слышал, исчислялось не годами, а веками. Дивный лик — мираж между знойных дюн — обжигал подобно солнцу в зените. Завязав на свободный узел халат, Батур-Атмаджа обернулся к Исхаку, разглядывающему его сквозь пряди волос. Таинственная улыбка окончательно подкупила падишаха. — Исхак, это правда ты? — получив в ответ покорный кивок, он обратился к стражникам: — Впустите его. А ты, Танриверди-ага, можешь не дожидаться и ступать в гарем. Разволновавшемуся Зехебу-ринхе султан в благодарность за неугасшую любовь и волшебные моменты близости пообещал подарки. Наложнику под строгим взором аги оставалось лишь склонить колени и отступить. — Исхак, прошу, входи, — тепло улыбнулся падишах, указывая ладонью путь. Только босые ноги утонули в мягком ковре, громоздкие створки сомкнулись. — Не кланяйся. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя стеснённо в моих покоях, — мужчина, подойдя к шкафу, достал два золотых бокала, декорированных изумрудом. — Выпей со мной. Исхак скромно приблизился к столу, изобилующему лёгкими закусками и виноградом. Безразличный взгляд пробежал по двум медным кубкам, инкрустированным мелкими драгоценными камнями. С присущим наложнику изяществом Исхак опустился на подушку, приподняв одно колено и положив на него ладони. Султан заворожённо проследил за движениями своего некогда самого любимого ринхи — сколько грации в нём было, сколько достоинства. — На столе только вино Пино Нуар, — Батур-Атмаджа сел напротив, — мне приказать принести другое? — Владыка чуток и внимателен к чужим пристрастиям, — мурлыкнул любовник повара. — Ваш слуга благодарен вам. Не стоит беспокоиться, вы и без того оказали мне неимоверную честь. — Раз ты настаиваешь. Мужчина потянулся к бутылке, которую перехватил Исхак, проводя тем самым черту между ними. Юноша оголил запястье, разливая по бокалам благородный напиток, разбавивший терпкий воздух свежими нотками черешни. — За нашу неожиданную, но крайне приятную встречу. Султан и слуга подняли бокалы и отпили бархатистого вина. — Хотел бы я услышать, что тоска по прежним временам пробудилась в тебе, но ведь, — мужчина оглядел одеяния собеседника, — ты пришёл сюда не для воссоединения, а для беседы. Чему же я обязан твоим визитом в столь поздний час? Исхак лукаво повёл бровью. — Навык видеть скрытую суть — следствие таланта и опыта, которых у вас не отнять. Однако, м-м-м, — юноша картинно призадумался, — вашу проницательность в последнее время словно одурманил кто. — Одурманил? — удивился султан. — И почему же ты так смел в суждениях? — Вы получили в сокровищницу одну драгоценность, но шлифуете её неправильно. — Ты о… — О Камиле, мой повелитель. — Так ты знаком с ним, — усмехнулся падишах. — И сколько тебе известно? — Более чем, чтобы находиться сейчас здесь. — В этом у меня нет сомнений, — Батур-Атмаджа вздохнул, беспокойство закралось в его тёмные глаза. — И почему же я, на твой взгляд, веду себя с ним неправильно? Разве это не он должен искать пути ко мне и к моему сердцу? — Правда ваша. Но коли владыка — сторонник истины и честности, то не сочтите за дерзость. В Ансе говорят, что в каждой женщине есть мужчина, а в каждом мужчине есть женщина. Миролюбие и умение созерцать — женские черты, стойкость и упрямство — мужские. Согласны ли вы, повелитель? — Согласен, — ласковая улыбка озарила грубое мужское лицо. — Видеть прекрасное и любить меня научила мама. Эти качества находят отголосок в сердце, потому в Ансе считают, что женская сторона — левая, а мужская — правая. Однако продолжи свою мысль, Исхак. — Впервые повстречав его в женском обличье, вы не по собственной вине совершили ошибку — превознесли его женскую сторону. И продолжаете действовать через неё, хотя должны через мужскую. — Родился он мужчиной или женщиной, служители гарема должны были хорошо его обучить! Исхак назидательно помахал указательным пальцем. — Вы забыли две вещи. Первая: в мужском гареме все воспитывались с детства. Вторая: а знаете ли вы, из какой семьи Камиль вышел? Султан Батур-Атмаджа свёл брови, выуживая из глубин памяти затерянные сведения. — Повелитель, Камиль и Наида — дети генерала варгийской армии. Покойного генерала, — воспоминания тотчас вернулись к падишаху. — Камиль рождён юношей и воспитан воином. Он — волк, мой господин. Хищник. Теперь вы поняли, что я хочу до вас донести? Мужчина отхлебнул вина и коротко кивнул, возвращая себе привычную серьёзность. Удовлетворённо улыбнувшись, Исхак правой рукой поднял бокал и приблизил его к свече. — Храбр как волк, — юноша переложил бокал в другую руку и повернулся левым боком. — Грациозен как лань. — Значит, считаешь, что, если победить в нём мужчину, он согласится стать ринхой? — Не посмеет более противиться этому. В глазах Исхака блеснул азарт — а может, то была просто игра света. Он отпил вина, наслаждаясь тем, как его шёлк гладит язык. — Я понял насчёт Камиля. Хорошо, дам ему ещё один шанс, — вполголоса молвил султан, после чего на несколько секунд застыл, любуясь слугой. Затем он нежно подхватил ладонь юноши. — Ногти обрезаны грубо и обросли кутикулой. Появились царапинки и небольшие мозоли. Но кожу при этом ты стараешься держать гладкой. — Мажу маслом перед сном. Мои руки уже не достойны повелите… Батур-Атмаджа рывком притянул к себе Исхака, ловя его аккуратные губы своими. Сердце любовника повара волнительно забилось — в такт дрожи всего тела. Юноша поспешил выдернуть руку и, как представилась возможность, отвернулся, предупреждая следующий поцелуй. — Я никогда больше не пожелал бы стать ринхой, — сухо отчеканил он, восстанавливая дыхание. — Я счастлив. — И ты ни разу не пожалел, что покинул меня? — понизив тон, шепнул ему на ухо султан. Исхак повернулся к падишаху, который вдруг заметил в тёплых зелёных глазах непроницаемый лёд. — Никогда, — голос его полнился таким же холодом. Смиренно сомкнув ресницы и терпеливо выдохнув, мужчина отодвинулся от слуги. — Я подумаю над твоими словами о Камиле. А ты, если останешься здесь хоть на минуту дольше, раньше восхода солнца не выйдешь. Учтиво поклонившись, Исхак попятился к выходу. Наткнувшись спиной на дверь, он тихо постучал и, стоило ей приоткрыться, просочился в коридор, свободно выдыхая. Положив ладонь на грудь, любовник повара ещё несколько секунд переосмысливал случившееся и пытался успокоиться. Приободрённый, он направился в сторону мужского гарема. — Пора вернуть Камилю наряд и сказать пару утешительных слов. Или же… — юноша прищурившись осмотрел дорогое одеяние. — Или же одолжить его ещё ненадолго и покрасоваться перед Сабиром. Моментально дав себе ответ, Исхак тихо захихикал и, взмахивая воздушной тканью, вприпрыжку устремился к собственным покоям.