***
Следующее утро выдалось привычно оживленным для субботы с двумя биатлонными стартами. Народом было заполонено буквально все, в том числе и небольшое кафе при стадионе, отведенное исключительно для спортсменов. Впрочем, то, что это место было предназначено для приема пищи, напоминали лишь тоненькие пластиковые стаканчики с веером белоснежных салфеток, установленные на каждом столике. В остальном же это место походило на что-то среднее между залом ожидания и проходным двором. Два близко поставленных друг за другом пасьюта собрали на стадионе почти полные составы сборных, и теперь спортсмены и тренеры бесконечным, постоянно сменяющимся потоком приходили и уходили, занимая и освобождая столики, ничего не заказывая, а лишь пользуясь моментом, чтобы передохнуть и отогреться от промозглой австрийской погоды, так и не пожелавшей побаловать всех солнцем и отдавшей Хохфильцен во власть сырого ветра и неустойчивой нулевой температуры. Расмус Торесен, Кристиан Эгенн и Эрик Экхофф, образовав своеобразный норвежский островок, расположились в самом дальнем углу кафе. В отличие от своих друзей, сидевших спиной к залу, Эрик занял небольшой диванчик у стены, откуда открывался превосходный вид на вход. Положив локти на стол и крутя в руках бутылку со спортивным напитком, он следил за передвижением народа, никого особо не высматривая и лишь краем уха слушая, о чем говорят приятели, периодически бросая одну-две фразы. Расмуса и Кристиана такое отношение нисколько не обижало, они уже давно привыкли к предстартовому поведение товарища. Слегка отстраненный, но при этом все подмечающий и на все реагирующий, собранный и одновременно расслабленный, в такие моменты им представлялся совсем другой Экхофф, казалось, каждой клеточкой пропитанный страстью к биатлону. — Слышали, что Пьер заболел? — Кристиан заговорщическим взглядом обвел сидящих за столом. — На одного француза меньше сегодня и завтрашний третий этап эстафеты под вопросом. — Одним больше, одним меньше, — Расмус посмотрел на Эрика, ожидая что уж он-то найдет более меткий ответ, но тот с каким-то скептицизмом во взгляде смотрел в сторону двух российских девушек, казалось, и вовсе не слыша их беседы. — До чемпионата далеко, а сейчас это все фигня. — Будто тебе и неинтересно, с кем бежать, — фыркнул Эгенн. Торесен пожал плечами. Он был на три года старше Кристиана, ровесника Эрика, и не то чтобы считал себя взрослее и умнее всех — в команде все же были парни и постарше — но какая-то наивность, порой граничащая с глупостью, во взглядах Эгенна его периодически раздражала. Своим лучшим другом он считал Экхоффа, с которым сошелся сразу же, как тот появился в основе. Совпадение характеров, увлечений и убеждений было почти стопроцентным и из различий оставалась разве что внешность — типично по-скандинавски светлый и голубоглазый Эрик против брюнета Расмуса, северные черты которого заключались лишь в высоких скулах и разрезе глаз с небольшим прищуром. — Я бегу этап сам по себе, — сохраняя непроницаемый вид, через некоторую паузу ответил Расмус. — С Арно. Он бежит с Фабьеном Арно, — покачав головой в ответ на какие-то свои мысли, Эрик отвел взгляд от русской команды и тут же ехидно скосил его в сторону Торесена. — Правда? Для большинства этот мимолетной взор ничего не значил, и только посвященные смогли бы уловить в нем намек на историю, приключившуюся в разгар прошлогодней вечеринки в честь окончания сезона, на которой Расмусу посчастливилось найти весьма привлекательную девушку, которая, к его великому огорчению, почему-то упорно не хотела с ним знакомиться. Почему, выяснилось несколькими минутами позднее, когда возникший будто из-под земли Арно прояснил ситуацию. Торесен почесал подбородок, словно припоминая, куда именно пришлись «разъяснения» француза, но другу ничего не ответил и даже в лице не изменился. Кристиан же прошлый сезон заканчивал на кубке IBU, поэтому расценил этот взгляд по-своему и достаточно прозаично. — Правильно! На каждого француза по норвежцу. Не будем нарушать векового противостояния! — Боюсь, кому-то достойного соперника не найдется, — бросил Расмус, но намек был слишком тонким, чтобы Эгенн его уловил. Экхофф хохотнул и поднес к губам свой напиток. Кафе тем временем потихоньку начинало пустеть, поток приходяще-уходящего народа заметно уменьшился, и поэтому возникшая в дверном проеме девушка не осталась незамеченной для Эрика. Впрочем она обратила бы на себя внимание любого, кто решил бы выйти из зала, так как умудрилась встать на самом проходе. Экхофф сделал несколько глотков, не сводя с нее взгляда, отставил бутылку и только затем равнодушно с легкими нотками пренебрежения спросил: — Что за мышь? — он кивнул в сторону девушки, которая все так же стояла у входа, растерянно озиралась вокруг и явно пытаясь кого-то отыскать. Кристиан заинтересованно обернулся, но увидев, на кого показал Эрик, без энтузиазма ответил: — Манон Фуркад. — Ааа, дочь прославленного, — Эрик неторопливо закрутил крышку на бутылке. — Никак папаша решился выпустить из-под своего крылышка, — хмыкнул он. Девушка тем временем наконец-то нашла, кого искала, махнула кому-то рукой и с подбежавшей к ней подругой по команде вышла из кафе. Но Эрик к этому моменту уже и думать о ней забыл. Все его внимание переключилось на молодого француза, проследовавшего за светловолосой знакомой Фуркад. Гийом Пойе, двадцати шести лет от роду, выросший во французском биатлонном местечке Анси, был слишком хорошо знаком Экхоффу. И все-таки Кристиан был в чем-то прав — в каждом биатлонном поколении, словно выполняя чей-то непреложный завет, обязательно находились один норвежец и один француз, продолжавшие противоборство двух стран. Кто-то мудрый сказал, что история циклична, и очередная борьба за Хрустальный Глобус это только подтверждала. Пропускавший в прошлом году сразу несколько этапов перед Олимпиадой, Экхофф из-под носа упустил главный трофей, доставшийся в результате Пойе. И не столько действовало на нервы само второе место в тотале, сколько раздражал ничтожный разрыв в очках. Для Пойе это был первый глобус, у Эрика же в графе кубков до сих пор стоял прочерк, и это нервировало достаточно, чтобы превращать каждую гонку в сражение с одним определенным врагом. Очнувшись от своих мыслей, Эрик проводил взглядом французскую компанию и, едва те скрылись из вида, встал из-за стола. — Пора, — коротко проронил он и, не дожидаясь пока Эгенн накинет куртку, направился прямиком к выходу.***
Ловко маневрируя между народом, Адель уверенным шагом направлялась к островку за тренерскими биржами, и Манон, следуя за ней, изо всех сил старалась не отставать. Даже несмотря на только что закончившуюся женскую гонку, чувствовала она себя намного бодрее. И пусть ей не удалось особо улучшить свою позицию — всего-то поднялась на одно место вверх — сегодня это ее нисколько не огорчало. Тем более что отец, все же позвонивший вчера, стоило ей задремать, четко обозначил цель на сегодняшнюю гонку — не потерять много позиций. Наставление было выполнено, и это в сочетании с его поздравлениями, дарило чувство окрыленности и возвращало едва не забытую уверенность, что все ей по плечу. — Первый ряд, VIP-места! — радостно провозгласила Абер, наконец добравшись до места. Манон огляделась — тренерские биржи прямо перед ними, идеально просматривающееся стрельбище, большие экраны со всей информацией, да еще и возможность видеть уходящих в гонку спортсменов, не раз наблюдавшая за биатлоном с этой позиции, она была абсолютно согласна с Адель — лучшего места не найдешь. — Ну ты всех знаешь, — утвердительно заявила Адель, всматриваясь в ряды спортсменов, уже занявших свои стартовые позиции. — Наш Гийом, второй — Тур Андерсен, — она махнула рукой в сторону приземистого шведа с окладистой медной бородой, так идеально сочетавшейся с красным лидерским бибом. — Эрик Экхофф… Манон посмотрела на высокого длинноногого норвежца. Экхофф… Такое ощущение, будто она про него уже что-то слышала, причем совсем не связанное со спортом… — Слушай, а это не тот, про которого недавно трезвонили… — она обернулась к Адель. — Он самый, — та перебила ее, продолжая напряженно всматриваться в пелотон. — А чего же он фамилию не меняет? — Понятия не имею, — она посмотрела на подругу. — Хочешь, иди спроси. Я к нему в душу не лезла. Если она вообще у него есть. Довольно поверхностный тип. Самовлюбленный и самоуверенный павлин, — отчеканила Абер, скривив губы. — Да и ну его, ты лучше посмотри. Вон там твой персональный поклонник, — хихикнув, она указала в сторону сороковых мест, тут же получив от подруги слабый удар локтем в бок. — А вон тут поближе, — она вновь вернулась к десятке сильнейших. — Девятое место, Ярослав Лойдов, — с каким-то особым чувством произнесла имя чеха Адель. Эрик не спеша закрепил лыжи и, выпрямившись, также неторопливо застегнул палки. До старта оставались считанные минуты, и он с упоением ощущал, как в груди разливается предстартовое волнение, вызывая легкий мандраж и сладостное предвкушение битвы. Сколько бы гонок не было за твоими плечами, эти эмоции никуда не уходят. Меняется лишь твой настрой, и ты либо дрожишь осиновым листом, как юниор на своей дебютной гонке, либо наслаждаешься каждым мгновением, как то предпочитал делать Экхофф. Пользуясь прикрытием широких спортивных очков, он посмотрел в сторону первых мест, где словно сговорившись, лидеры большого и малого зачетов выстроились друг за другом. Взгляд Эрика уперся в желтый биб Поей. Какие-то пять секунд, никчемных, пустых, мимолетных, отделили его от первой строчки, позволив этому французу в компании со шведом оставить его на третьем месте. Но ничего, сегодня-то он расставит все по местам. Если и было в этом мире чувство более сладкое, чем ощущение превосходства, то только месть. Эрик нетерпеливо перехватил палки и уставился на электронное табло, отсчитывающее секунды до старта. У Манон не возникало ни малейших сомнений, за кого болеть в гонке. Патриотка до мозга костей, как сама же себя и называла, она следила только за французскими биатлонистами и в особенности за Гийомом, которого без лишнего пафоса можно было назвать лидером сборной. Манон видела, как первая стартовая линия ушла в гонку почти одновременно. Вполне ожидаемо Экхофф быстро догнал соперников, но перегонять не стал, предоставляя Гийому возможность везти на себе скандинавов. По опыту соревнований Фуркад знала, что с первого круга никто загоняться не будет, и оказалась права. К огневому рубежу биатлонисты подошли одновременно и в том же порядке. Сама стрельба тоже мало, что изменила. Только чуть замешкавшийся с последним выстрелом Пойе заставил сердце Манон в испуге пропустить удар. Несколько секунд было потеряно, стирая границу между убегающей тройкой и группой преследователей во главе с Лойдовым. Манон перевела взгляд на большой экран, транслирующий картинку с трассы. Теперь гонку вел Тур Андерсен, Эрик Экхофф же вновь вольготно устроился за чужой спиной. — Наглость какая, силы экономит, — недовольно откомментировала она подруге, но та никак не отреагировала на ее слова. Однако к концу следующего круга Эрику стал явно не по душе темп Тура. С недовольной физиономией, он обогнал его, вприпрыжку забравшись на последний подъем перед стрельбищем, с такой легкостью, будто это не стоило никаких усилий. Со стрельбой такой рывок мог сыграть злую шутку, но, похоже, это касалось кого угодно, но только не Экхоффа. Подхвативший было его темп Андерсен промазал первым же выстрелом, но Гийом, решивший не ввязываться в перестроения, отработал без промахов. Гонка свелась к двум лидерам, и хотя преследователи были всего в десяти секундах, Манон предпочитала не обращать на них внимания. Она была уверена, что Пойе не уступит своих позиций, хоть сердце и замирало предательски, когда на третьем огневом рубеже он работал в унисон с норвежцем. Похоже, все должно было решиться на последней стрельбе или в финишном створе. По трассе теперь вел Экхофф. Сначала удивленная проснувшейся сознательностью норвежца, Манон вскоре раскусила его план. Он не давал Гийому отдохнуть, наоборот постепенно взвинчивая темп, расходуя сэкономленные на первых кругах силы и заставляя тратить оставшиеся у соперника. Не заметил ли этого в пылу борьбы Пойе или все понимал и пошел ва-банк, не желая отпускать Экхоффа, но он продолжал врабатываться в подъемы следом за ним. Преимущество над третьей позицией росло на каждой отметке и Манон, насколько позволяла телекартинка, пыталась вглядеться в выражение лица Гийома, в его движения, чтобы понять, как сильно сказывается на нем это раскрученная на пустом месте гонка. Когда биатлонисты подошли к стрельбищу, она прикрыла глаза, уже не в силах совладать с волнением. Говорят визуализация помогает. А что если представить, как Гийом закрывает одну мишень за другой, может это поможет ему? С закрытыми глазами мир вокруг воспринимался острее, на трибунах установилась напряженная тишина и по щелчкам установок Манон стала отсчитывать выстрелы. Щелк, щелк, болельщики радостно воскликнули короткое "Эээй!" — значит оба закрыли по мишени. Щелк, щелк, "Эээй!" — еще одна есть. Фуркад задержала дыхание. Щелк — коротко звякнула одна установка, и по трибуне нестройно прокатились смешанные возгласы радости и разочарования. Она испуганно открыла глаза — на щите Гийома не закрылась третья мишень. Щелк — у норвежца еще один черный круг стал белым. У Пойе картина осталась прежней — три незакрытые мишени, графика на табло мигнула красным. — О нет... — одними губами прошептала Манон. Щелк, щелк, "Эээй!" — последние мишени закрылись одновременно. От ощущения упущенной из-под носа победы и неизбежного проигрыша опускались руки, и с горьким сожалением Фуркад наблюдала, как крепко стиснув зубы, должно быть злясь на себя, Гийом заворачивает на штрафной круг, в то время как норвежец легко и уверенно уходит на свой заключительный. Тяжело вздохнув, она обернулась к Адель, ожидая найти поддержку, но та во все глаза смотрела на стреляющего Лойдова. С уже остывающим пылом и ноющим чувством, будто сама проиграла эту гонку, Фуркад наблюдала, как пробежав свой последний круг, Экхофф вышел на финишную прямую, обернулся и, убедившись, что за ним нет преследователей, бросил бороться. Он поднял руки вверх и поаплодировал то ли публике, то ли себе. Но, очевидно, встречающие его овации показались ему не достаточно громкими, и тогда норвежец приложил к уху ладонь, как это обычно делаю музыканты на сцене, когда хотят заставить зал подпевать им, и словно пытаясь усилить это сходство, свободной рукой стал дирижировать зрителями, а закатившись наконец за финишную черту, сделал выпад вперед и театрально поклонился трибуне. Смотря на его самодовольную ухмылку, на то, как собрав лыжи и палки, он надменно смотрит на финиширующего третьим француза, Манон почувствовала, как в груди, будто бы приступом изжоги, разжигается стойкое чувство неприязни и отвращения к этому типу.