Сто баксов

      POV Элисон.       Смешно. Я сейчас похожа на грёбанную мышь, которую загнали в нору и не выпускают. Это бесит, это раздирает изнутри, хочется биться головой о стену, но если я попытаюсь выбежать отсюда, то меня даже по частям не соберут. Да, я знаю, что Рэй всё ещё не ушёл, я чувствую его присутствие каждой клеткой моей раненной души, его гадкое прерывистое дыхание взрывной волной долетало ко мне, разбивая бетон стен в клочья.       Да. Ты здесь. Исчезни.       Я сидела на подоконнике, всматриваясь в безграничную ткань чёрного неба, повсеместно утыканную рваными дырами звёзд. Под этим почти живым, почти дышащим воплощением бесконечности взгромоздилось его жалкая, словно отражение в старом пыльном зеркале, отражение. Огни ночного города-на-Темзе сверкали синим, розовым, красным, жёлтым, золотым и даже мёртвым серым. Не видно только чёрного света, ведь его не бывает.       В сером я видела себя, в чёрном — Рэя. Он не мог светить, он — тьма. Он убил во мне свет и я тоже чёрная… была. Но всё-таки кто-то зажёг свечу.       Свеча была горячей, обжигающей, опасной. Она сверкала безумным огнём, Элис боялась её, но свеча лишь согревала.       Оливер.       Да. Такой неожиданный поступок, те слова, которые парень произнёс, выходя из квартиры, то, как он без единого страха и злости обнял меня, даже не пытаясь причинить боль… Нет, это другой Оливер. Это не Оливер. Совсем не Оливер. Может, я сошла с ума?.. Или вообще умерла, когда Рэй тогда бросил меня об батарею? А это всё — сон. Вечный.       Но прикосновения, объятья, улыбки Оливера были слишком настоящими, а удары Рэя — слишком болезненными.       Сейчас мне было стыдно признавать три вещи. Первая — меня касался Рэй. Вторая — меня касался Оливер. И третья — мне нравилось то, как ко мне прикасался Оливер. Да, действительно, сейчас мне было страшно, но чувство безысходности ушло сразу же после того, как Олив прошептал «Я тебе помогу». И я даже не бралась объяснять, ведь это невозможно. Чувствую себя грязной шлюхой, предавшей принципы ради смазливой мордашки.       Мне хотелось на крышу с бокалом белого вина, но самое крепкое, что есть у меня в холодильнике — это грёбаный кефир. Потому я неосознанно скользнула рукой в карман, достала телефон и набрала Катарину. Конечно, а кому же ещё можно позвонить посреди ночи? Только этому куску мяса с шикарными волосами. Наверняка она сейчас тусит, совершенно не представляя, что со мной происходит. Что ж, сейчас узнает. И я абсолютно точно уверена в том, что она возьмёт трубку.       Один гудок. Второй. Третий… На пятом гудке отсчёт окончился и на другом конце провода я услышала… А кого я, собственно, услышала?        — Алло! — голос, которым произнесли это, был низким. А человек словно запыхался, такой тяжёлой была речь.        — Здравствуйте, а кто это? — ровно и словно заучено сказала я. Странно, действительно странно, что трубку сняла не Рин, а… кто-то другой. Причём, мужчина.        — Это… — на мгновение тот, было, остановился, но потом продолжил, — это Макс.        — Макс? — за каким хреном Макс в такую глухую ночь делает у Катарины?.. Уж не хочет ли он мне сказать, что… Впрочем, он не хочет. Он мало что скажет сейчас. Но приличия ради надо хотя бы спросить, что они там… делают. — Макс, что ты делаешь у Катарины и где она?       Смысла спрашивать это, впрочем, не было — Катарине слишком хорошо, чтоб говорить… Вот только сейчас меня заинтересовал вопрос — почему эти двое так всё скрывали? Как получилось, что я познакомилась с ним ещё задолго до того, как узнала, что они вместе? Грёбаное мироздание, зачем такие сложные загадки?        — Я… Мы… — запинался парень, пытаясь придумать ответ.        — Не продолжай. Хорошей вам ночи, — как можно искреннее сказала я и положила трубку. Очевидно, что это вышло резко и по некоторой мере даже обиженно, но я не смогла совладать эмоциями.       Сейчас создалось такое ощущение, что меня предали, хотя это вовсе не так. Они не знают, они ведь вовсе не подозревают… Но это никоим образом не создало и подобия спокойствия. Я поднялась с подоконника, решив, что если я буду просто сидеть, то мне будет только хуже. Срочно нужно занять себя чем-нибудь. Только вот чем? Доклад готов, распечатан и лежит себе аккуратно в папочке, ждёт завтрашнего семинара, посуда помыта, протёрта и расставлена по полочкам в алфавитном порядке. Да что там говорить, я нашла свой триста лет как заброшеный дневник и сделала в нём запись! Я написала такой бред, что даже стыдно перечитывать… Впрочем, бред и неловкости — мои вечные спутники.       Неосознанно меня начало носить по комнате из угла в угол. Если я не ошибаюсь, то количество шагов, сделанных мной за эти две минуты, было равно цифре в полторы сотни, количество трещин на потолке равно десятку, а сколов штукатурки — дюжине. А если пересчитать пауков, то… То можно понять, что я схожу с ума и выслать за мной отряд ребят в белых стерильных халатах.       Впрочем, то, что произошло дальше, чуть не добило меня окончательно: раздался звон дверного звонка. От неожиданности и испуга мои ноги не удержали меня и я с грохотом упала на пол. Боли не чувствовалось, всё накрыло смешением шумов — дверной звонок, непонятные шаги, шёпот — непонятно, реален он или это просто наваждение, — стук крови в висках. Мне действительно страшно. Я — сумасшедшая.        — Элисон, открой, это я, — голос звучал словно из дна колодца — такой булькающий и почти неразличимый. Подняться с пола мне не дал всё тот же необъяснимый, безумный, животный страх. Это не Рэй, Рэя там нет, это мне чудится, это, сукины дети, галлюцинации… Это не Рэй, это… Я не верю в свои слова.       Это, блядь, Рэй!       Я не выйду.        — Элисон, пожалуйста. Это не Рэй, это я, Оливер, — ах Оливер. Почему он не исчез? Почему они не исчезли? Я схожу с ума, Умираю, Умираю… Умрите все!        — Я приказывала тебе уйти! — теперь я вскочила на ноги. Мой голос сорвался почти на визг, и я совершенно не понимала, что со мной происходит. Ах да. Я же схожу с ума.        — Элисон, открой дверь, я не хочу, чтоб ты натворила глупостей, — он волнуется за меня? Снова? Теперь то, что я схожу с ума, этого объяснить не сможет. Тогда что это? Это сводит меня с ума?       Да, я схватила вазу. Да, вазу хозяйки квартиры. Да, я швырнула её о дверь. Но я же сумасшедшая, мне можно?        — Элисон, я просил тебя не делать глупостей! — Оливер тоже повысил голос, ударив кулаком по всё той же многострадальной двери. Или не кулаком. А, мне плевать.        — А то что ты мне сделаешь? — с вызовом спросила я.        — Ещё одна идиотская выходка — и я ломаю к чёрту дверь!       Я медленно пошла на кухню, взяла стакан, вернулась туда, где стояла.       И разбила стакан в мелкие осколки. В следующее мгновение Оливер оказался в комнате.        — Элисон, какого хрена здесь случилось! — его лицо исказилось в испуге. Неужели ему бывает страшно?        — А тебе какая разница? Разве тебе на меня не наплевать?        — Мне не наплевать на тебя. Как ты думаешь, стал бы я тащиться через фиг знает сколько киллометров в супермаркет за продуктами, — Оливер демонстративно потряс аккуратным бумажным пакетом, из которого торчал свежеиспечённый и очень приятно пахнущий багет, бутылка с каким-то алкоголем и непонятная зелень, — и разве потом ещё ехал бы к тебе сюда?       Внезапно я ощутила всю глупость ситуации — мы стоим посреди коридора, вокруг нас разбросаны осколки стекла и фарфора, замок в двери варварски сломан. А ещё у меня на голове творится какая-то муть. И Оливер со своими взъерошенными волосами похож на дикобраза. Мне стало стыдно и одновременно захотелось ударить Олива за то, что он заставил меня чувствовать стыд. Хотя нет, это не стыд. Это что-то другое, что-то, что стало последней каплей в и без того переполненном сосуде души. Горло сдавил тугой ком, захотелось плакать и я поддалась этому желанию, показав себя слабой перед ним. Не в силах стоять на ногах, я опустилась на колени, из-за чего невыносимо острые осколки жадно впились в мою кожу. Впрочем, наплевать. На всё.        — Ну куда, там же стекло, ты вообще выжила из ума, Блэкстер? — взволнованно сказал Оливер, поднимая меня за локоть. Он назвал меня по фамилии? Откуда он может её знать? — И не плачь, причин плакать вообще нет.        — Откуда ты знаешь мою фамилию, Мэйсон? — то и дело хлюпая носом сказала я. Ему, наверное, противно смотреть на меня сейчас.        — Я много знаю о тебе…        — Да откуда?! — от его недосказанностей стало ещё обиднее, и слёзы полились ещё активнее. Смешно. Я такая жалкая сейчас.        — Мы так и будем стоять среди этого мусора или ты впустишь меня в комнату? — решительно сказал Оливер, и мне захотелось вышвырнуть его за такую самоуверенность — кто он такой и что возомнил, чтоб распоряжаться у меня дома? И я бы с лёгкостью выгнала этого гада, если бы он не взял меня за плечи. Не знаю, что за волшебство в его руках, но когда он меня касался, становилось легче.        — Да. Проходи, я сейчас всё уберу, — сникшим голосом почти прошептала я. Видимо, сегодня не я владела эмоциями, а они владели мной. Точнее, имели меня, причём, не в самой удобной позе. Оливер тем временем решительно обошёл меня, направившись к кухне. Я наклонилась к полу, чтобы собрать самые большие осколки, слушая, как открывается дверь холодильника, шкафчиков, антресолей и тому подобного. Этот парень ведёт себя будто у себя дома и меня это раздражает.       Я почти собрала всё, как содрогнулась от его внезапно прозвучавшего ровного баритона и все осколки выскользнули из рук. С каких пор я обращаю внимание на голоса чужих людей?        — Да брось, рыжик, потом соберёшь всё, просто дверь чем-то подопри и иди сюда, — как бы доброжелательно сказал тот. С какой стати ему играть доброго, я вообще не поняла. Он ведёт себя хорошо со мной, но он только играет. Играет? Или это моя болезненная недоверчивость?        — Блядь, я почти убрала, а ты всё испортил!        — Ой, да ладно, если хочешь, я могу и сам потом убрать. Когда ты уснёшь…       И тут меня прошибло.        — Стой, Олив. Я не позволю тебе остаться на ночь, даже не пытайся. Даже не пытайся упросить меня уложить тебя на коврике в ванной, — строго сказала я. Нет, ну действительно, на что он надеется?        — И не надо меня нигде укладывать, я спать не собираюсь., — на что он намекает? Неужели?.. Ну уж нет, второй похотливой твари я возле себя не выдержу! За время, пока мы говорили, я оказалась на кухне, чтоб если что — заехать этому гаду в глаз. Конечно, ему это не особо повредит, думаю, но так хочется это сделать…        — Ты! Ты!.. Знаешь, кто ты?! Грёбаный кобель, которому только одно и надо! — я прошипела это сквозь зубы, потому как если бы я говорил свободно, то меня бы понесло и я начала бы орать без остановки. Только что-то не хочется тратить свои драгоценные голосовые связки на эту тварь.        — Я не Рэй, милая…        — Не вспоминай о нём здесь и я тебе не милая, скотина!        — Я хотел сказать, что я не имею никаких намерений насчёт тебя, ну, кроме как выпить с тобой виски. И да, спать я не собираюсь потому, что не усну, зная, что тебе угрожает тот пидо… Рэй. А, впрочем, кого стесняться? Тот пидор!        — Если ты хочешь, чтобы я тут пила с тобой, то не говори о нём. Прошу.        — Как скажешь, милая.        — Я. Не. Милая.        — Хорошо-хорошо, милашка. Давай закроем эту тему, ты всё равно меня не переубедишь, — на этих словах он якобы мило подмигнул мне. Но, чёрт возьми, я не люблю, когда мне подмигивают. Я вообще не выношу почти никаких жестов внимания от мужчин ко мне. — О, так у тебя нет тумблеров? Видимо, виски ты по-настоящему и не пила. Ну что ж, и винные бокалы подойдут, правда, дядюшка Джек Дэниэлс раскроется несколько с другой стороны. Не полностью, скажем так…        — О чём ты? Что за тумблеры?        — Тумблеры — небольшие стаканы с толстым дном, напоминают по форме маленькие бочонки. Их наполняют только на четверть, — тоном занудного лектора объяснил Оливер. Правда, в голосе вполне можно было заметить нотки мечтательности, словно он говорил о своей любимой детской игрушке.        — Как познавательно. Не знаю, как раньше без этого жила? — скептично сказала я, закатив глаза.        — Вот и я не знаю. Так что ты в дверях стоишь, садись что ли, — расплывшись в учтивой улыбке, сказал парень. Видимо, на этот вечер мне стоит смириться, что он ведёт себя как дома, ибо заедаясь с ним по каждому поводу, я изведу себе нервы, а он так и будет победно улыбаться.       Я села за стол, взяла бокал и уже было приготовилась отпить, как Оливер меня остановил. Интересно, когда ему надоест ко мне докапываться?        — Нет, ты вообще никогда не пила виски? — я в ответ только отрицательно покачала головой и приготовилась к ещё одной лекции от этого гуру алкоголизма. — Значит, смотри. Сначала ты берёшь тум… да, точно, мы же с бокалов пьём. Берёшь бокал в в любую руку, как тебе будет удобнее, вот я всегда беру в левую.        — Почему в левую? — не знаю, почему задала вопрос. Впрочем, это лучше, чем слушать непрекращающуюся тираду этого знатока.        — Потому, что левая рука ближе к сердцу, — ответил Олив и подёргал бровью. Да, левой, чертяка такая!        — Хорошо, буду считать, что ты такой крутой и у тебя есть свои традиции в алкоголизме, дальше рассказывай, ага.        — Алкоголизм, Элис, — это спускать последние деньги на дешёвое бухло. Да-да, именно бухло, хорошим алкоголем это назвать нельзя. Так о чём я? А, так вот. Берёшь бокал в руку и легонько покачиваешь, чтобы виски хорошо заполнил стенки, потом держишь, чтоб он немного согрелся в твоей руке — так запах раскрывается лучше, — он сделал всё в точности со своим рассказом, чтобы наглядно продемонстрировать мне технику питья. Признаться, я не особо думаю, что любые алкогольные напитки нужно пить как-то по-особенному. Пей — не пей, всё равно на утро голова квадратная.       Я немного взболтала виски, но вышло, скажем так, не самым лучшим образом — пара капель напитка выхлюпнулась на стол. Оливер, отвлекаясь от самозабвенного вдыхания паров, исходящих из бокала, улыбнулся и сказал:        — Давай я помогу, — с этими словами он протянул свою ладонь к моему бокалу. Я согласилась и Олив принялся взбалтывать — аккуратно, почти ювелирно. Затем, сравнив два разных запаха, что приобрёл один и тот же виски, он галантно подал сосуд мне.        — Благодарю, — с натянутой улыбкой произнесла я. Наконец я также принялась нюхать виски. Я представляю, как смешно это выглядело, потому как мне было довольно громко слышно свои вдохи. Но Оливер не смеялся и от этого я ещё больше краснела. А может, и не от этого, а от того, что пары уже ударили в голову и взыграли там свою неадекватную мелодию. Наконец, я сделала небольшой глоток.        — Чувствуешь это? Знаешь, если бы янтарь можно было пить, то у него был именно такой вкус, — мечтательно подняв глаза вверх, произнёс Олив. Что ему ещё нужно для радости? Ах да. Бесить меня без конца.        — Боюсь, если бы ты попробовал янтарь, то сломал бы зубы, — ядовито усмехнувшись, сказала я.        — Ты много не говори, если будешь говорить, то вкус тоже не раскроется. Можешь подержать виски под языком, если хочешь.        — Почему ты так любезен со мной?       Он промолчал. Но потом он сморозил какую-то глупость, вообще не относящуюся к теме:        — У тебя широкие подоконники, так ведь? — а это тут причём?        — Да, но зачем?..        — Люблю подоконники. На них так свободно себя чувствуешь…        — Так, а причём это сейчас?        — Ты будешь спать, а я буду смотреть, как ты спишь. И в окно, в окно тоже смотреть буду. Знаешь, как в ванильных фильмах — главный герой под печальную музычку сидит и пьёт.        — Только ты печальным не будешь?        — Нет. Но пить буду.        — Алкаш.        — Спасибо, тогда ты тоже.       Он думает, что это мило. Из-за того, что я слегка захмелела, я тоже так думаю. Почти.       По крайней мере, сейчас он меня почти не бесит.