Я, арранкар

Небольшая пещера сердито потрескивала поленьями в костре и брала в кольцо неприветливыми корявыми тенями на стенах. Всё здесь дышало естественной враждебностью и… цивилизацией. Очаг, лежанка, выделанные звериные шкуры, какие-то примитивные хозяйственные мелочи — как на стоянке первобытных людей. И я на ней — точно ископаемое. Попадавшиеся в поле зрения детали не задерживались в памяти, сгущавшаяся напряжением атмосфера не пробирала до костей и даже близкое присутствие палача не вызывало во мне столь сильных эмоций, как интерес к собственным переменам. Всё время мира, верно, сгинуло уже в глубокой пропасти, а я продолжаю таращиться на свою руку, лапу, перепончатое и когтистое нечто, как зачарованная. Это нереально. Я есть я, а у меня с указательного пальца, через запястье, намертво пришитым к лучевой и плечевой костям, закрепленным вокруг щиколотки точно кандалами ниспадает смолью мягкое огромное крыло. Два крыла. С другой руки, точно мантией, тянется точно такое же и так же кусает меня за вторую щиколотку. Из последней выросло еще что-то более страшное — точно остов ласты: две пары собранных в пучок по три толстых, грубых пальца с острым когтем на каждом в конце. Несусветная жуть. Худший из кошмаров или кадр из дешевого фильма ужасов. Это аллюзия. Я — не я. Вытягиваю руку и смотрю на эту кожаную тряпку. Оно — чудовищно! Что же я за мразь такая? И кто меня такой создал? «Это всё нереально», — повторяю как мантру, как защитное заклинание, как успокаивающее заверение психотерапевта, но, наверное, в тысячный раз проведя другой лапой по своей щеке, впадаю в еще больший ступор. Она же нормальная, вот: не покрыта ни шерстью, ни броней, ни костью. Нежная щека человека, девушки, не-монстра. Новые ладони до предела чувствительны, и я буквально ощущаю под ними человеческий покров, температуру, все абрисы лица. Естественный овал, низкий лоб, плавный подбородок, выделяющаяся линия скул и бровей, аккуратный нос, маленький рот и миндалевидный разрез. Я не монстр! Лицо — не маска. Осознание мое ясное, трезвое, не спутанное, а взгляд — словно замылен бредом. Вот же я! Прежняя!.. А смотрю на лапу чудовища, совершенно не мою. — У тебя шок. — Мечник, ныне отложивший оружие в сторону и зачищавший маску одного из убитых им пустых, реагирует скупо, зато по существу. Он вообще выглядит непробиваемым: безмятежный взгляд, ноль эмоций, осязаемая сила, струившаяся в его венах и окутывавшая коконом снаружи. Даже завидно — такое спокойствие. — Шок? — повторяю жуткое слово и слышу, как складки кожи собираются у меня на загривке. Что там у меня? Шерсть, нету? Дотягиваюсь туда да так и замираю — гладкая кожа, как и на лапах — будто я одна сплошная перчатка, но поражает не это, а тот конусообразный вырост, торчащий у меня из затылка. Мой череп — что молоток: вытянутый, крепкий, острый. — Ты даже представить не можешь, какой шок… — бормочу, точно спьяну, и гляжу в ответ как сквозь тумана пелену. Сознание, чуждое и не чуждое мне, твердит: он — враг, он опасен, он не настроен на мирный разговор. Но этот парень, мужчина, боец, Ашидо, как он назвал себя сам, — первое разумное существо, которое повстречалось мне на пути, спустя века заточения в том жутком огромном неповоротливом теле, способном только рычать, только жрать, только существовать, а не жить. — Как я попала в этот мир? — Мне нужен как воздух диалог. Его голос, вопросы, ответы, правда. — Ты что-нибудь помнишь из своей прошлой жизни? — Но смотрят на меня с недоверием. — Из прошлой? — Да. Когда ты была человеком. Я мотаю головой: разве я не всегда была такой уродливой тварью? Впрочем, ве-е-ерно… Иначе бы я так не удивлялась, хотя осознание — это еще не прояснение. Я силюсь вспомнить, продраться сквозь дебри черного леса, наполненного чудищами-исполинами, что засел в моей голове навечно, дабы найти хоть что-то вне него, хоть что-то напоминающее о… Как там Ашидо сказал? «Человек»? Люди. Да-а, они. Я хотела быть одной из них потому, что… была человеком? Выходит, именно поэтому я и старалась выжить, побороть всех, ухватиться за ту хлипкую надежду, что если уничтожу и поглощу тьму себе подобных, то, быть может, удел мой изменится — лучше не станет, дыры не заткнет, но хоть избавит от однообразного, безысходного, тупого существования в личине безвольного хищника… — А как зовут тебя, помнишь? — протягивают мне вместе с новым вопросом чашку чего-то дымящегося, заставляя зверем принюхаться, не отравлено ли такое питье? — Не волнуйся, это отвар из кореньев да веток. Не самый вкусный, но жить с ним можно. — И долго ты так… живешь? Мне не отвечают. Конечно, мы же враги. Эта стихийная беседа у костра — лишь перерыв в смертельной схватке. Впрочем, мне терять нечего: я не тешу себя иллюзиями на тот счет, что сумею одолеть человека с мечом, поэтому выговориться — всё, что остается. — Тацуки, — я свожу брови, — кажется, меня зовут так. А еще… — Пытаюсь сильнее напрячь память, жмурясь до цветных кругов в глазах. — Я помню двух детей… Рыжие… Девчонка и парень. У него, — я в изумлении вскидываю взор на Ашидо и тыкаю на его меховую накидку, под которой виднеется слишком примечательный костюм. — У него была такая же одежда, как и у тебя. — Синигами? — удивляется мой собеседник. — Отчего же он не произвел над тобой обряд духовного погребения? Я пожимаю плечами: впервые слышу о таком, но озвученное почему-то заставляет меня вновь ежиться, а всё нутро поднимает на ура. — К-кто… — я морщу лоб от боли: голова — будто в тисках, будто этим моим «молотком» начинают нещадно бить по наковальне. Мысль о том, откуда я вообще знаю о подобном процессе ковки металла, вновь шокирует меня, но я сглатываю и дохожу до конца: — Кто такие синигами? — Ты правда хочешь потратить чудом дарованное время свободы на глупые вопросы и бессмысленные ответы? Редкому пустому удается сломать маску и обрести себя на короткое время назад. Я киваю, не раздумывая. Более того, в рьяном желании всё для себя прояснить, срываюсь с места к ответчику и за самую малость в один шаг и миг не напарываюсь на его меч. Что до боевых реакций — этот воин-одиночка молниеносен, что до общения — похоже, так же обескуражен, что и я. — Прости, — я отпрядываю; лапы мерзко царапают каменный дол, крылья зловеще шуршат, диссонируя с моими истинными порывами. — Я только хотела послушать, не знаю, откуда эта скорость… — Она зовется сонидо. — Ашидо после нескольких секунд раздумий таки вновь опускает меч, кладя его враждебно ощетинившимся лежать у себя на коленях. — Эта способность присуща пустым высших классов. — Пустые? Классы? — Где-то, когда-то, краем уха, я уже слыхала подобные названия, но смысл их для меня доныне — такая же загадка, как и всё остальное. Мечник непривычно меняется в лице, смотрит с толикой живого интереса, словно я не только ископаемое здесь, а вообще пришелец из другого мира или времени. Мой сотканный в мыслях образ «птеродактиля» зажигается от этого сильнее. Именно на крылья этого древнего ящера похожи мои. Именно на череп этого динозавра указывает тот продолговатый нарост-шлем, ныне венчавший мою макушку. Да и нос тот, длинный, объемный, чуть расплюснутый, что венчал маску меня-великана, напоминал клюв не столько пеликана, как крылатой доисторической твари. Известно ли о них Ашидо то, что пробуждается в моей памяти? Он смотрит на меня так, точно я свалилась с неба. Это заставляет сомневаться и колебаться: я же и впрямь свалилась, вот только… рухнула под землю, в пекло, кишащее странными демонами с дырами в телах и убийственной энергией. Действительно, это выглядит более чем фантастически. — Ты и впрямь не помнишь, кто ты и в какой мир попала? Ты и впрямь не знаешь своего заклятого врага — синигами? — Разве таким можно шутить или лгать? — обиженно поджимаю губы. — Говорю же, нет. Мои веки гулко хлопают в запавшей меж нас тишине, и сила их взмаха тотального поражения даже колеблет пламя огня. Мне всё равно; нутро мое не перестает жечь иным, внутренним, пламенем, пульсировать фантомным куском мяса в том месте, где отныне тоже красовалась ровно округленная дыра. Когда-то на ее месте было человеческое сердце. Наверное, потому, я и не могла чувствовать что-либо — страх, тоску, другие чувства, — в полной мере. — Расскажи мне всё… — Я ни разу не гордая сейчас. — Говорят, даже у приговоренных к смерти есть последняя воля. — Я и такое помню, знаю. — Считай, что это… акт милосердия. Я вижу в тебе терпимого человека, поэтому помоги мне, прошу. Расскажи, кто я, кто ты и что это за место. Ашидо на какой-то миг превращается в скульптурное изваяние, сроднившись с пещерным интерьером своего скудного жилища. Каменный мешок, без окон и с единственной пастью-дверью, а по стенам — сплошь маски да шкуры монстров трофеями висят, так и влекут занять место средь них. Я не готова, но желание сбежать, дать себе шанс на относительное спасение, похоронено во мне изначально. На той могиле покоится свежий крест, на которой ясно написано: там, снаружи, жить будет хуже в стократ, чем умереть здесь в один момент. — Ну, хорошо, — кивает охотник, внезапно поднимается с насиженного места, и в следующее же мгновение я чувствую, как… еще один выделанный тулуп ложится поверх моих плеч. Это было молниеносно. — Сюнпо, — поясняют мне на вскинутые вопросительно брови и вновь садятся напротив. — Так зовется техника скоростного шага у синигами в противовес сонидо пустых. — Синигами? — Вновь это слово. Знакомое, значимое, значительное? — Синигами — это боги смерти, бойцы Готэя, проводники душ в загробный мир, Общество душ. Разве ты не встречала их? Они одеты так же, как я, в черные шихакушо, и носят занпакто, катану, на боку, с помощью которой могут сражаться с пустыми и переправлять умерших на тот свет. В голову и впрямь лезут образы странных людей, когда меня в числе других великанов посылали из леса в какую-то незнакомую местность. Вроде бы все — в черном, а пред глазами — навязчиво рыжий. Лязг мечей тоже слышен, и еще свист стрел, и стоявший до сих пор в ушах скрежет самосъедавшей себя коррозией цепи… Эхом чудится девичий плач и мои возражения, что я не-Тацуки… Отчего такие мысли? Отчего такие воспоминания? Если те боги — дорога к лучшему, то как пекло могло настигнуть меня? За что, за какие такие прегрешения? Мои перепончатые лапы, увенчанные когтями, вновь кажутся жуткими. Мое человеческое лицо вновь кажется неестественно нежным. Мои крылья шуршат по голым камням, а неизвестность скребет желудок голодом. Я бросаю инстинктивный взгляд на живое существо напротив и до боли свожу зубы. Кем я стала, а? Требую правды, а голова плывет от его вкусной ауры... — Н-нет. Ничего не могу разобрать ясно в своей голове, — быстро пожимаю плечами, отводя глаза и стараясь перестать дышать. — Не мудрено. Когда душа умершего человека по каким-то причинам задерживается на земле и превращается в кровожадного монстра, то вместе с утраченным сердцем она теряет не только цепь жизни, но и свою человечность, всякую память о себе-человеке. Пустые, — его палец рисует в воздухе контур моей дыры в нескольких сантиметрах от наглядной, — обращенные в чудовища плюсы. От количества поглощенных в себя иных душ и срока пребывания в Уэко Мундо, здесь, в их Мире, они различаются на классы: простейшие гиллианы — одним из них ты была, переродившиеся из них адьюкасы — как ты сейчас, и васто лорде — высшие пустые, подчинившие время и поглотившие несметное количество душ. Пустые — обычные духи, начинают думать только о заполнении образовавшейся в них пустоты, но, увы, эта одержимость только крепчает в них с каждой съеденной жертвой. Голод — вот, что начинает двигать ними. Жажда, а не воспоминания, привязанности, желание оставаться собой… Я вспылила с ходу; подорвавшись на ноги, заявляю не шутя: — Но… это неправда! Мне невыносимо быть зверем! Я хочу вновь стать полноценным… — …ты не можешь, — перебив меня, только головой качает Ашидо, — этот процесс необратим. Мои глаза готовы вылезти из орбит, а череп треснуть от досрочного приговора. — Как же так?! Вот же, — хлопаю себя по лицу, — вот же, мы похожи! Разве не видишь?! — Только на короткое время, — тихо ответствуют мне, — до тех пор, пока маска пустого вновь не примется быстро нарастать, тем самым скрывать след тебя истинной, бывшей, ибо твое настоящее, твой нынешний удел — это чудовище, вечно рыскающее в поисках новой поживы и в погоне за призрачной мечтой эволюционировать. У меня дергаются зрачки, и мир словно переворачивается в этой пещере. Я глотаю слова, хватаю ртом воздух, хлопаю крыльями, потому как… надежда только что взорвалась во мне и разнесла чуждое тело на миллион осколков. — Эволюционировать? Такое возможно? Синигами тоскливо смотрит, медля с разъяснениями. Я готова вымаливать их у него на коленях, готова унижаться, пресмыкаться ради заветного: «Да». Меня бы понял лишь тот, кто уже прошел через подобное. Умереть — значит сдаться, жить — значит бороться. Впервые за время рядом с Ашидо я не хочу добровольно принимать смерть — если есть хотя бы мизерный шанс преобразовать себя в еще более разумное существо — я готова. Впервые за столь долгие муки я готова признаться себе в самом страшном страхе: я не деградации в животное боюсь, а ужасаюсь смерти. Новой смерти. Потому как умирать мне уже пришлось неоднократно… — Эволюция, эти васто лорде — это мой залог вечности? — Во мне будто пробуждается рьяный, упертый борец, обретающий вдруг смысл существования и приз, за который нужно бороться. — Вечность — это твой путь к одиночеству. Время здесь безжалостно, оно растянуто до невозможности. — Он жалеет меня. Человек жалеет монстра — это тоже, оказывается, пытка. — И пусть! Я… — Я хватаюсь за голову, которую охватывает невидимый огонь, что начинает плавить мозг, кожу, кость и лавой этой ползти, пожирать миллиметр за миллиметром мое лицо, покрывая его твердой массой, точно обнажая выеденный кислотой череп. — А-а-а!!! — Меня бросает прямо на пол, катет по нему волчком, бьет о стены, подбрасывает к потоку, точно птицу, заброшенную в клетку, а я не могу думать ни о чем ином, кроме как кричать и сдирать проклятую маску с себя: «Прочь! Прочь! Прочь! Я хочу быть человеком!» Мои лапы сильные, моя хватка мертвая, мои стремления нерушимы, поэтому я всеми силами пытаюсь остановить возвращение маски на лицо, заставляя своего палача недоумевать с занесенным надо мной мечом для последнего удара. — Н-не… надо… прошу… — еле хриплю ему. — Ты отправишься в Общество душ и обретешь там то, чего так сильно желаешь. Избавление. — Нет!.. Нет!.. Не так!.. — Я не могу объяснить, но предчувствие того, что с новой смертью я уже никогда не стану прежней, орет во мне как инстинкт. Ашидо мотает головой. Как и прежде, его вид абсолютно уверенный в своей правоте. Его глаза убеждают без слов, что я умру пустой, что лучшей жизни мне не сыскать, что вот-вот и он поступит так, как должен, как правильно, как судьбоносно: мы не враги, мы — конец друг для друга. Если не он меня, так я — его, стоит только вновь утратить себя настоящую. Я изворачиваюсь как уж пред синигами, истерично мотаю головой, взываю к пощаде, к помощи, ко всему святому, что имелось у этого человека, ведь с ним сейчас говорила я. Я! Еще я! Какие-то мгновения — и мой рассудок растворится в жажде, и нашему диалогу наступит неминуемая точка. Для нас двоих здесь, в этом мире, места было мало. — П-помоги… и я уйду!.. Аш-ш-шидо!.. Клянус-с-сь… Аааарррргх!!! — голос вновь переполняют звериные рыки, а речь пропитывает ядом издевательств над противоборствующим видом. Я всё еще соображаю, кто передо мной, но плохо контролирую себя — маска подчинила меня наполовину. Садистская, бесчеловечная, мертвая маска эта, а я хочу… — Жить. Жить. Жить… Синигами только хмурится. Натягивает и свою маску на лицо, а затем грубо дергает меня за шкирку, перехватывает поперек и следующее, что я вижу, — скоростное мелькание бесконечных деревьев под нами. Он куда-то нес меня. Он спешил. Он пытался даже отбиться от подобных мне чудищ, но выросши перед узкой прорехой во внезапно выросшей перед нами скале, лишь меня он затолкал туда, буквально — вышвырнул вон из черного зловещего леса… в белый плен равнодушной пустыни. Это точка отсчета или невозврата? Я не ведаю и спросить не имею больше у кого. Я одна и сама за себя. Вокруг — ни души, ни звука, ни намека на эволюцию, вечность, жизнь, мечту. Разве что — брошенные впопыхах на прощание слова: «Живи и больше не попадайся мне…» Что ж, да будет так. Спасибо. Ашидо.