Из пепла возрождается лишь феникс...

В какой момент все пошло не так? Я так и не понял. До сих пор не понял, может быть тогда, когда он, наблюдая, как ворона поедает голубя, спросил меня, жрут ли вороны дохлых ворон. Я честно ответил, что не знаю, и он сразу нахмурился, а потом «Жрут, жрут, » — и тыкается в меня носом, — «А я похож на дохлого ворона». После этого он прислал мне картинку с трупом вороны в чьей-то сперме, приписав «Я знаю, что ты делал прошлой ночью.» А я тогда не придал этому никакого значения. В тот день мне было не до странных бальзачьих шуток, ибо Есь не пришел в очередной раз домой, и я развлекался, яростно молотя грушу кулаками. Помню, спустя час я позвонил Балю с требованием поговорить со мной и отвлечь от этого дерьма, и он отвлек. Он всегда отвлекал. В какой момент я разлюбил Есенина? Наверное, очень давно, тогда почему я не понял это, точнее понял, но не осознал…тогда, когда чертов Баль стонал подо мной, а потом внезапно лизнул меня в ухо и рассмеялся? Я ведь уже тогда знал, что всех порешаю, только бы он смеялся хоть немного чаще, чем обычно. Он целовал мои руки, этот невозможный человек. «Зачем ты так грушу, тебе же больно». Есенин бы сказал, что больно груше. Бестолковый ублюдок. А сейчас я сижу, бессильно стискивая кулаки и не чувствую ничего, кроме вакуума. Вчера еще было больно и я вымещал всю свою злость на Есенине, стискивая его плечи до синяков и яростно врываясь в него в то время, как он валялся почти в отключке и мог только слабо постанывать. «Только не говори, что тебе это не нравилось, » — тушу сигарету об обивку дивана и хмуро скалюсь, — «Это не нравилось только мне.» Бальзака не хотелось порвать пополам, не хотелось вцепиться в его ребра и ломать — то ли свои пальцы, то ли его кости. В тот день я был абсолютно и бесконечно счастлив. Все эти люди, алкоголь на столе… Нас было шестеро. Я, он, Гамлет, Макс, Штирка (которую я всем сердцем тогда возненавидел) и Гексли. Гам мило улыбался мне весь вечер, пока я накачивался смесью из виски, водки и сока, хмуро поглядывая на Штирку, обнимающую Баля. «Мой, он же мой, » — глупо крутилось у меня в голове, но я просто не мог встать и подойти к ним. Потому что Есь, потому что я не мудак…не был мудаком. Дальше я помню лишь кусками. Вот Гамлет предлагает поиграть в бутылочку, я поначалу скрещиваю руки на груди, — «Пас, я пас, » — но вижу хитрый взгляд Баля: — Слабо, Жуков? И я сдаюсь. Просто проигрываю себе, и проигрываю, проигрываю, впервые чувствуя губы Бальзака с привкусом ментоловых сигарет на своих, идиот, это ведь сажает сердце, идиот… Проигрываю, срывая с него одежду потом, в тесной комнатке три на три, проводя руками по его груди — черт, он худой, просто тощий, я боялся его покалечить тогда, когда, не в силах больше себя контролировать, сжал его с мыслями «Мой, ты теперь мой…» — Все будет хорошо. Он зажмурился: — Не будет. — Почему? — Я так чувствую — и опять эта грустная полуулыбка, хитрый взгляд. Я пропал в тот день, а умер неделю спустя.