Часть 3
13 марта 2016 г. в 12:55
— Где мой чай? — Ханамия спрятал мобильник в карман джинсов и сейчас смотрел на них, словно раздумывая, надеть или нет. А потом совершенно спокойно сложил рядом с собой на краю кровати. Кажется, нагота совсем его не смущала, а если и смущала, то он умел это очень хорошо скрывать.
— Скоро будет, — Киёши сел рядом, и Ханамию это нервировало — он был слишком близко. — Что ты думаешь... обо всём этом?
Он красноречиво кивнул на сброшенную одежду и скомканные простыни.
— Ничего, — пожал плечами Ханамия. — Я вообще не думаю о такой фигне. Тем более что ничего и не было. Ну, отдрочил ты мне пару раз, ну и что? Если бы мне не было так влом шевелиться, я бы уже ушёл. Ты же прекрасно это понимаешь.
— Да, — Киёши не стал спорить, что Ханамию снова разозлило. — Но если бы ты действительно хотел уйти, ты сделал бы это и сейчас, невзирая на усталость. Это во-первых.
— А во-вторых? — с готовностью подал реплику Ханамия, чувствуя странное удовольствие от разговора. Киёши, конечно, наглел, но изучать его было интересно. О том, что Киёши в это же время изучает лично его, Ханамия старался не думать.
— А во-вторых, ты бы не пришёл и не ждал меня возле дома, — Киёши на мгновение сжал плечо Ханамии и, поднявшись, отправился в кухню. Было слышно, как он звенит посудой и стучит ящиками. Ханамии внезапно стало холодно. Какого хрена он тут вообще делает? Чёртов Киёши, как ни крути, прав. Зачем он вообще сюда припёрся, да ещё и позволил Киёши командовать? Ханамия с ненавистью взглянул на дверь, откуда доносилось оптимистичное звяканье блюдец.
Кулак любви и заботы, блин.
Он словно со стороны вдруг увидел голого и жалкого себя, слабого, сдавшегося на милость победителя, задыхающегося от прикосновений Киёши. Он сам пришёл сюда, ждал у дома, позволил Киёши стать хозяином положения. У них всегда были непростые отношения... Да что там, собственно, никаких отношений не было, а теперь этот придурок собирается поить его чаем и дрочит ему, наблюдая, как он кончает.
Ханамия чувствовал, как знакомая волна злости и ненависти душит его, заставляя кончики ушей полыхать под волосами. Но сейчас ощущение было необычным, не таким, как раньше. Киёши был ближе, чем когда-либо, и это было правильно и неправильно одновременно. Правильно — потому, что Киёши делал так, чтобы Ханамии было хорошо, и неправильно — потому, что это был Киёши. Почему это должен был оказаться именно тот человек, которого он терпеть не мог больше всех в своём окружении, Ханамия понять не мог, что приводило в неимоверную ярость.
Видимо, Ханамия сейчас был слишком расслаблен и болен, чтобы следить за своим выражением лица, поэтому вошедший в комнату Киёши сразу понял, что его гость взбешён и зол.
— Я оставил тебя здесь одного не больше, чем на пять минут, а по возвращении нахожу ненормально агрессивную кобру, — Киёши осторожно поставил на стол поднос с чашками и присел на край кровати, глядя, как сцепивший от злости зубы Ханамия остервенело пытается натянуть на себя джинсы. — Ханамия, тебе нельзя оставаться наедине с собой.
Киёши осторожно отобрал у него скомканную одежду и аккуратно отложил в сторону.
— Мне кажется, что ты слишком большое значение придаёшь тому, что сейчас с тобой рядом я, а не кто-то другой, — продолжил Киёши, не делая попыток дотронуться, за что Ханамия был ему благодарен. — То есть ты злишься, что это именно я, но не думаю, что кому-то другому ты позволил бы делать то, чем мы только что занимались. Я, если тебя это успокоит, тоже никому не позволил бы, кроме тебя.
— Никогда не замечал за тобой способности логично мыслить и рассуждать, — пробормотал Ханамия, с удивлением понимая, что бешенство и злость уходят, словно их выпускают через особый кран в голове. Сейчас Киёши был совершенно незащищённым и открытым. Хотя кто, как не Ханамия, знал, насколько обманчивым было это ощущение открытости. Киёши на самом деле был редкостной сволочью, гораздо хуже и круче, чем хитрый и умный Имаёши и сам Ханамия. Хотя себя, конечно, Ханамия сволочью не считал, но ради Киёши готов был отступиться от принципа личного самообмана. Эта доброта, которую видели в Киёши окружающие, была отравлена, причём ядом были пропитаны все её слои и уровни. Ханамия недоумевал, как никто этого не понимал. Разве что сам Киёши. Он видел, что Ханамия никогда не купится на эту насквозь фальшивую улыбку и дружелюбие. По крайней мере, именно этим Ханамия объяснял себе возникшие между ними... связи. Именно связи, наподобие тех, какие возникают постоянно между нейронами серого вещества, взаимодействуя, обрываясь и мгновенно заменяясь новыми.
Говоря иносказательно, Ханамия и Киёши были противоположными нейронами, оказавшимися в одном мозгу. И при притягивании только сильнее отталкивались друг от друга, действуя, как магниты, заряженные одинаково. Просто человеческая одинаковость законам нормальной физики или химии не подчинялась, что Ханамия констатировал с жутким неудовольствием каждый раз после общения или любого другого взаимодействия с Киёши чёртовым Теппеем. Отталкивался и не мог остановить себя, постоянно стремясь обратно, к источнику раздражения. Всё-таки законы точных наук действовали, хотя и приобретали иногда странные метафизические воплощения. Если бы такое произошло в реальности, мозг, вынужденный вмещать в себя два враждебных типа связей, уже давно бы свихнулся. Впрочем, Ханамия был не уверен, что всё не идёт именно к этому.
Утешал же себя Ханамия тем, что мозг — орган сложный и всё ещё малоизученный, а их связи — и того хуже. Ханамия считал себя первопроходцем по изучению Киёши, а первопроходцам всегда нелегко. Он искоса взглянул на Киёши, который совершенно по-идиотски пялился на него и улыбался, кретин. Ханамия поморщился, сглатывая, чтобы убрать неприятную сухость и горечь в горле. Нет, не просто нелегко, а пиздец как трудно.
— Что такое любовь, Ханамия? — вдруг спросил Киёши. Ханамия медленно повернулся всем телом, удобно подгребая под голову подушку. Вопрос был таким же придурочным, как и неожиданным, и капитан Кирисаки ответил сразу же. А что? На идиотский вопрос получите такой же ответ.
— Специфическое свойство высокоорганизованной материи, — усмехнулся он, получая кайф от разговора. — Но тебе это не грозит. Ты — материя неорганизованная вообще.
— Зато ты — мастер непрерывной адаптации, — Киёши засмеялся и протянул руку, поправляя подушку под его головой, и Ханамия почувствовал внезапное удовлетворение от того, что с Киёши оказалось интересно не только заниматься сексом и играть в баскетбол, но и вполне неплохо разговаривать на отвлечённые темы. Он замер, наблюдая за тем, как пальцы Киёши мягко сминают наволочку. Ханамии стало трудно дышать и неинтересно думать. Рука Киёши была слишком близко. Видимо, он тоже это почувствовал, поэтому через несколько мгновений пальцы одной руки уже сжимали голое плечо Ханамии, а вторая гладила его по груди, задевая и теребя сосок.
— Чай остынет, — еле проговорил Ханамия, которому стоило неимоверных усилий вывернуться из-под рук Киёши. Он с неожиданно острой тоской подумал, что ещё долго ему придётся отказываться от того, чего действительно хочется, по причинам принципиальности выбора. То, что его внутренний радар настроен именно на Киёши Теппея, казалось чудовищно нелепой несправедливостью, и Ханамия готов был разорвать свою судьбу в клочья, только чтобы не позволить ей посмеяться над собой.
Киёши прижал его ладонью к кровати, словно не слышал. Он, не мигая, смотрел в лицо Ханамии, который также не мог оторвать от него взгляд.
— Я не настолько неорганизованная материя. Если остынет — я согрею, — улыбнулся Киёши, обдавая тёплым дыханием его шею. Ханамия поёжился от противоречивых ощущений и в который раз поразился, какая же Киёши сволочь. Уметь так искренне улыбаться и так изощрённо играть словами могли очень немногие.
Ханамия слегка отодвинулся к стене, пока Киёши укутывал его в одеяло и устраивался рядом, притягивая к себе. Он устало вздохнул и закрыл глаза, пока его укладывали и прижимали, обхватывая обеими руками. После двух охренительных оргазмов дико хотелось спать. Хрен с ним, с придурком этим, пусть лапает. Он, Ханамия, сейчас слишком слаб, чтобы сопротивляться. У него, в конце концов, температура. И вообще — глаза не видят, желудок не страдает.
А об их связях он подумает потом. И о том, как сказать об этом команде, тоже. Это, конечно, его личное дело, однако в том, что разговор об этом по-любому возникнет, он даже не сомневался. И если те же Фурухаши и Сето могли просто всё понять без объяснений и из врождённого ума проигнорировать происходящее, то Хара и особенно Ямазаки обязательно полезут выяснять. А ссориться с командой, жёстко посылая их во все известные места, Ханамии всё-таки не хотелось. Но как бы то ни было, за своих капитан Кирисаки почти не беспокоился, гораздо интереснее было посмотреть, как эту новость преподнесёт своим друзьям Киёши. Придурочный Хьюга с катушек слетит, узнав, с кем тот трахается, и Киёши получит незабываемые впечатления от этого разговора с лучшим другом.
Ханамия широко ухмыльнулся, утыкаясь носом в плечо Киёши, который счастливо улыбался ему в волосы. Ханамии даже стало его немного жаль. Этот придурок тискал его и совсем не догадывался, что самое интересное ему только предстояло.
А чай... Что ж, чай вполне можно отложить до утра.