Till they're sore // ex Bad romance

Брюс нервно постукивал по столу картонным прямоугольником, извлеченным из кармана Монтгомери. Лаконичное «10 вечера у фабрики», накарябанное на карте, могло с равным успехом относиться как к самому Монти Трауту, так и к нему. По крайней мере, на этот раз «пригласительная открытка» не представляла собой дорожку из трупов. Пришедшее от Элисон сообщение, что она будет вечером в Сити Холле, удивило Брюса, учитывая ночные события, и теперь идея «вывести в свет» новую знакомую представлялась не такой уж удачной. Он собирался прибыть в Нэроуз как минимум за час до назначенного времени, справедливо подозревая, что в противном случае пропустит нечто важное, и случайная компания была бы предпочтительнее заранее приглашенной дамы, обидеть которую сейчас было бы очень неумно. Утром он был слишком занят, чтобы обращать внимание на гематому на левом боку, но сейчас мог наслаждаться всеми ощущениями от сломанных ребер. Хотя, как ни удивительно, ребра как раз были целы. Удар пули пришелся на большую площадь благодаря одной из пластин его относительно легкой брони, но слабее от этого не стал, и… вас когда-нибудь били кувалдой по печени? И ведь стрелял даже не Джокер. Почему-то на секунду это последнее показалось особенно досадным. Еще один-два… диалога в подобный условиях, и он готов будет сам предложить «напиться и поговорить «за жизнь»», как выразился клоун. Надо было только уговорить себя, что этот вариант более приемлем, чем их ставшие за последние несколько дней почти привычными пляски с угрозой для жизни и здоровья окружающих. По всему выходило, что так, но гипотетическая ситуация «Бэтмен и Джокер мирно беседуют без мордобоя» отказывалась укладываться в голове. При свете дня он объездил и облазил все вокруг бывшей фабрики в Нероуз. Здание имело запасной выход, найти который снаружи оказалось непросто. Чтобы добраться до неприметной железной двери, выходящей во двор, завешанный мокрым бельем, потребовалось выехать из тупика и преодолеть несчетное множество закоулков и подворотен, практически вслепую, руководствуясь только навигатором. Здесь даже крыса, живой компас, могла потерять чувство направления. Отметил про себя, что с прошлого года новые разработки в области систем спутникового наблюдения и связи словно превратились в табу для «Уэйн Инт». Надо бы это исправить. Он осмотрел замок и обнаружил, что он залит эпоксидной смолой. Потеки были свежими, и кое-где даже оставались липкими. Повинуясь импульсу, он попытался все же открыть замок отмычкой, но смола успела схватиться и отвердеть достаточно, чтобы сделать это невозможным. То, что мистер Уэйн может быть застукан колдующим над замком какой-то непонятной двери в трущобах, волновало его в последнюю очередь. Брюс слишком хорошо знал, что здесь, заметив нечто подозрительное, люди стараются смотреть в другую сторону, и он не слишком рискует быть узнанным. И он даже не побеспокоился о том, что его «Феррари» в Нероуз выглядел как золотой слиток посреди тротуара — хватай и беги, или о брошенном позапрошлой ночью «Шевроле», который бесследно исчез, несмотря на неплохую противоугонную систему и собственноручно пробитые шины. С раздражением подумал о том, что Джокер непременно отметил бы, во сколько он оценивает предстоящую встречу. Рассыпанные перед ним фотографии с похорон родителей вызывали щемящую боль и одновременно острое чувство фрустрации. Троица из утреннего воспоминания несколько раз попала в кадр, но малый размер отпечатков не давал различить детали и новых подробностей памяти не возникало. Наверняка Альфреду не составило бы труда идентифицировать людей на фото, но Брюс решил привлечь его, только если совсем отчается, в последнее время ему делалось не по себе от комментариев дворецкого. В особенности от того, как они резонировали с высказываниями Джокера и тем, что он старательно загонял в самый дальний угол сознания. *** Вернувшись домой, я действительно подумала было упасть и, если не отключиться, то хотя бы поваляться-подумать, но посмотрела на смятое покрывало, живо представила себе то, что произошло прошлой ночью, и психанула. Сорвала его с постели, бросила в стирку и плюхнулась на пол на кухне. По-хорошему, даже и психануть-то как следует не получилось. Попробовала успокоить себя и заодно сделать что-то полезное, восстановив перерезанный Джокером телефонный шнур, но все валилось из рук, и я только порезалась, пытаясь зачистить концы проводов. Откуда-то раздался знакомый короткий писк. Это мобильник пожаловался на севшую батарейку. Я попыталась определить направление, но пришлось хорошенько поискать, прежде чем он обнаружился под подушкой. Совершенно уверена, что сама я его туда засунуть не могла, нет такой привычки. Вот же сволочь, а? Спрятал под самым носом. Времени — четыре часа, а я обещала к восьми быть в Сити-Холле. Оценив шикарные круги под глазами, я отправилась на поклон к Мэг, которая тут же поставила диагноз: — Краше в гроб кладут. — О, великий стилист и знаток, халиф макияжа и повелитель шмоток, помоги же мне это исправить! — отозвалась я. — Ладно, — хихикнула она, — только, если у тебя наконец войдет в привычку выглядеть как женщина, а не как непонятно что, пожалуйста, обзаведись собственным гардеробом. Я твой табачище больше суток выветривала. — Ну извини, это в последний раз. Устроим день шопоголика, когда у меня появятся деньги, только с тебя консультация. — Договорились. Мэг взялась за дело всерьез, загнав меня в душ и замазав какой-то травяной маской, которая сделала меня похожей на привидение покойной стервы-жены какого-нибудь несчастного, и заставила терпеть эту пакость, пока мы копались в ее шкафу. — Ты когда-нибудь наконец расскажешь, с кем встречаешься? Обещала ведь. Встречаюсь? Думается, она вкладывает в это слово нечто романтическое. Хотя последняя моя встреча с Брюсом под конец даже стала смахивать на свидание. С большой натяжкой. — Расскажу. Потом. — Я подумала и добавила для убедительности: — Не хочу сглазить. — Надеюсь, ты стараешься не для того полудурка, что изображал Джокера на лестнице? — Нет, не для того. Два с лишком часа совместных усилий и препирательств закончились чем-то напоминающим участниц классической журнальной фотосессии. Всего почти в меру, но это не я. На мой взгляд, она явно перестаралась с подводкой и тенями, но пришлось поверить ее утверждению, мол, это потому что я не привыкла. — Просто не надо так таращиться, и все будет хорошо, — сказала она, оглядывая плоды своих трудов. — Тебе бы серьги, но у меня нет ничего подходящего. — А вот это как раз у меня есть. Мы вернулись ко мне, и, пока я искала прабабушкины сапфиры, единственное действительно ценное украшение, что у меня было, Мэг высказывала свое развернутое «фэ» по поводу беспорядка в доме, неподобающего молодой женщине, даже если она живет одна. Послала бы, честное слово, но я ценила ее усилия. С трудом просунув толстые дужки столетних побрякушек в почти затянувшиеся дырки в ушах, я оглядела себя и осталась вполне довольна тем, что вижу. Тяжелые, сделанные то ли из платины, то ли из какого-то сплава серебра с чем-то непонятным, усыпанные синими камнями подвески очень мне нравились и уравновешивали и излишнее количество макияжа, и в кои-то веки действительно аккуратно убранные волосы. Я вздохнула. Жаль, повод надевать такие вещи представляется не слишком часто. Практически никогда. Они не относились к тем, что годятся «и в пир, и в мир». Я обернулась к Мэг. — Ну как? — Отлично… но, может, их надо почистить? Ох… ну не объяснять же… Щелкнула и открылась незапертая входная дверь. Кто еще? Я собиралась ехать сама, да и рано еще, даже если бы Брюс снова прислал за мной автомобиль. Любят же некоторые выпендриться. Я вышла в прихожую… Она стояла в дверном проеме с большой спортивной сумкой на плече. Не прибавила ни фунта, только лицо немного изменилось. Не постарело, скорее обветрилось с годами. Удивительно. Смешно, мне сейчас столько лет, сколько было ей, когда я видела ее в последний раз с грохотом выкатывающей чемодан через слишком узкую дверь. — Мама? — я сделала шаг назад. — Привет. Я почти не надеялась найти тебя здесь. А где мне еще быть? Сначала Эндрю, а теперь — она. Просто парад призраков какой-то. Мне полагалось, наверное, обрадоваться. Или заострить внимание на детской обиде, предательстве, задрать нос и высказать что-нибудь обидное — вот так с порога. Вместо этого я просто попятилась и плюхнулась задницей на кровать, обхватив руками голову. Это слишком. Мама, видимо, слегка опешила. Я услышала, как упала на пол сумка, а потом она оказалась рядом со мной на кровати и тронула за локоть. — Элисон. Мы не виделись двадцать лет, скажи хоть что-нибудь. — Привет, — послушно отозвалась я. — Ты не рада меня видеть? Я не знала, что на это сказать. Я не слишком расстроилась тогда, когда она ушла. Мне это не казалось чем-то противоестественным. Ну ушла и ушла, наверное, так надо. И сейчас я отреагировала так, как отреагировала, только потому что это было явным перебором в череде событий, захлестнувших меня в последнее время. Не надо искать подтекстов, матушка, я просто устала. И ты тут не ко двору. Я не рада тебе, но и не обижена ни на что, только вот как тебе это объяснить? — Ээ… конечно, рада. Только я спешу, прости, — я встала и засобиралась. — Давай поговорим, когда я вернусь. Мэг решила, что она здесь лишняя, и стала бочком пробираться к выходу, я умоляюще посмотрела на нее, но она только закатила глаза и, замахав руками, сбежала. Я же видела, как ей хочется остаться и понаблюдать. Эх. Сама долбаная деликатность. Мама смотрела на меня, и ей явно нравилось то, что она видит. Мне это было почти неприятно, потому что я могла предположить, какие выводы она делает. — Даже не думала, что ты… такая. — Какая? Это же вообще… не я. Заметила сережки. — О, как хорошо, что они у тебя! А я думала, что потеряла их. — Вообще-то я их у тебя стащила, когда ты собирала вещи двадцать лет назад, — честно ответила я, запихивая мобильник и ключи в сумочку на длинной цепочке, одолженную у Мэг. — Хотела оставить себе на память? — умилилась мама. — Не могла смириться с мыслью, что ты их продашь, — а вот это было уже злобным враньем, она была совершенно права — именно на память я их и утащила. Я не смогла удержаться от того, чтобы сказать гадость. Она поджала накрашенные губы. — Я виновата перед тобой… наверное. Но… — Да ни в чем ты не виновата, — сказала я, оборвав ее. — Ты устраивала свою жизнь. В очередной раз. А я тебе мешала, только и всего. — Я же хотела взять тебя с собой! А ты сказала, что ни за что не поедешь туда, где все горит, и переубедить тебя я не смогла. У тебя от одного слова «Виннипег» истерика начиналась. Я вспомнила. Меня когда-то до смерти напугало это название. — Виннипег, — сказала я. Виннипег-Виннипег. Захотелось запить холодной водой. Ощущение вернулось. Как будто ты стоишь на торфе, тлеющем изнутри, и вот-вот провалишься в уменьшенное подобие геенны огненной. Виннипег. Звучит, как струя пламени. Хорошее название для огнемета, но не для места, где живут люди. — Знаешь, я и сейчас не поехала бы. Она покачала головой. — Я могу остановиться у тебя? Ненадолго. Мы могли бы получше узнать друг друга… — Располагайся, пожалуйста, — сказала я, чувствуя, что совершаю очередную ошибку, но — выставить родную мать? Это просто невозможно. — А сейчас я спешу, увидимся ближе к ночи. — Это важно? —Да, важно. Пока. Я сунула ноги в кеды, подхватила туфли и выскочила на лестницу. Выходя на улицу, я была уже почти спокойна. Я подумаю об этом потом. Сейчас я собираюсь развеяться. Проезжавшая мимо машина притормозила, открылась дверь, и я вякнуть не успела, как оказалась рывком втянута внутрь, при этом успев удариться тремя разными местами о порог, крышу и собственно дверь. В следующую секунду я обнаружила себя лежащей на коленях каких-то двух типов на заднем сидении, и эти колени всячески пинали, а еще две пары рук хватали меня и дергали, пытаясь усадить посередине. Я сочла за благо помочь им в этом и, в конце концов, уселась между здоровенным амбалом, на котором пиджак трещал по швам, и мужчиной помельче в коричневом костюме. — Могли бы и вежливо пригласить. — Не умничай! — тот, что поменьше, больно ткнул дулом пистолета мне в бок. — Будешь вести себя хорошо — доедешь целая. Здоровяк завязал мне глаза. Блин, ну что за жизнь! *** По Готэму ползут слухи. Джокер проникает повсюду. У него везде свои люди. Джокер — агент исламских террористов. Агент Моссада. Маньяк-одиночка. Бэтмен снова схватил Джокера. Бэтмен — миф. Бэтмен — такой же преступник, как и сумасшедший клоун. Им обоим место в Аркхэме. Социальные сети, форумы полны фотографий с сайта утренней газеты. Убитые из авторов омерзительной шутки превратились едва ли не в мучеников. Картинок много, редакторы не поскупились. Автор — Элисон Форд. Ни стыда, ни совести у этих репортеров. Храбрая девушка. Шлюха, как и все журналисты. Бедная девочка. Утром мэр Гарсиа произнес речь на похоронах. Ни слова о Джокере. Как будто он тут ни при чем. Как будто три могилы — не его рук дело. *** Гулко и прохладно. Предложите даме присесть? Нет? Ну ладно. Кто-то ведет меня по этому гулкому помещению, удерживая повыше локтя, сильно, но, как ни странно, достаточно деликатно. Должно быть, тот из моих похитителей, что побольше. По дороге он вел себя приличнее второго. Ноги немного дрожат. То, что мне завязали глаза, может означать, что убивать меня никто не собирается. Хотя может и не означать. Ай, присесть все же предложили, что-то жесткое, вроде старого школьного стула, ударом, прямо под коленки. А словами никак? Стащили с меня сумочку, так и висевшую через плечо. Руки завели назад и связали. Не вывернуться. Шаги. Грохот железной двери. Тишина. *** У Сити Холла вереницы дорогих машин, телевизионные фургончики. Внутри — благотворительный вечер. Собирают средства на учебный центр для одаренных детей с ограниченными возможностями. Гарсиа ловко обходит подстерегающих его журналистов. Знает, какие вопросы будут задавать. Не про благотворительность. Подтвердить слух будет означать выставить себя лжецом или дураком через сутки, максимум двое. Опровергнуть — испортить всем настроение. Политика — ложь, но ложь тонкая. А сейчас лучше помолчать. И как он мог целый год жить без этого? За два дня — снова втянулся. Неподалеку — хмельной и беззаботный Брюс Уэйн в обрамлении двух девушек-с-обложки, кажет направо и налево свои идеальные тридцать два зуба. Ему что мэрия, что кабак, все трын-трава, вон, на кладбище за какой-то юбкой погнался. Надо побеседовать с ним об осенних праздниках, после Четвертого июля городской бюджет трещит по швам, покойник совсем запустил дела, а тут еще эта дьявольщина. Комиссар Гордон выглядит здесь белой вороной. Пробирается к Уэйну, отводит в сторонку, что-то говорит. Миллиардер кивает, улыбается, шутливо вскидывает два пальца к виску. Гордон морщится, безнадежно качает головой. Возвращаясь к своим красоткам, Уэйн задевает одну из них бокалом, шампанское проливается в декольте. Кто-то воротит нос, кто-то хихикает. Утром за упокой, вечером за здравие. Это Готэм, детка.