Till they're sore // ex Bad romance

Тишина, тишина, тишина. Грохот железа. Шаги нескольких пар ног. Свет люминисцентных ламп заставил зажмуриться, когда мне развязали руки, и я смогла снять повязку с глаз. Чуть в стороне стояли мои похитители, а прямо передо мной, опираясь на трость, возвышался Сальватор Марони и его тяжелый взгляд обещал нечто очень далекое от того, что я ожидала от сегодняшнего вечера. Еще один, видимо, телохранитель, стоял позади итальянца. Не слишком высокий, широкоплечий, внимательные глаза со слегка азиатским разрезом. Хмм… на фоне всего этого рифленого железа, если дать жесткий свет сбоку… Блин, куда тебя несет? А сам Марони отлично смотрелся бы на портрете в Баскервилль Холле. Эй, ты не в студии. И, кажется, сейчас тебя будут бить. Ну почему я не осталась пообщаться с мамой? — Добрый вечер, — начал Марони. Оглядел мой наряд. Да-а, я специально для вас расстаралась. — Должно быть, я помешал чему-то важному? Я кивнула. — Вы невероятно проницательны. Помешали. Он приподнял одну бровь и склонил голову набок. Наверное, я веду себя неправильно, но я не знаю, что надо делать, когда тебя похитили, продержали бог весть сколько времени в темноте без туалета и теперь начинают разговор со светских фраз. — У меня к вам несколько вопросов. Это не займет много времени. — С радостью отвечу на них. — Кажется, я не смогу ответить ни на один вопрос, если это то, о чем я думаю. Марони хмыкнул. — Очень неожиданная и примечательная готовность сдать своего любовника. — Рада, что вам нравится, но у нас исключительно деловые отношения. — Правда? — Правда. Это ошибка. Ваша ошибка, между прочим, раздувшаяся до многотысячных тиражей. Вам это не кажется забавным? — Не кажется, — процедил он. — Скажи, где его искать? — ну вот, именно этого я и ожидала. А все так хорошо начиналось… Я пожала плечами. Он кивнул стоявшим рядом со мной, и меня рывком подняли со стула. Как ни странно, несмотря на грубость, с которой это было проделано, и затекшие ноги, мне стало гораздо комфортнее. Ненавижу смотреть снизу вверх. — Я не знаю ничего. Он просто появляется, дает инструкции и все, я не знаю, где он скрывается, не знаю о нем ничего, как и вы. — И никаких предположений, где он живет, где может появиться? Ну хоть что-то ты должна знать? — он эмоционально всплеснул руками, при этом чуть не задев меня тростью. Я сглотнула. — Я правда не знаю, где его искать. Он всегда появляется неожиданно. — И почему я тебе не верю? — Марони чуть наклонился ко мне, сощурив глаза. — Возможно, потому что вам гнев застит глаза? Марони нахмурился, и мужик, что хамил мне в машине, замахнулся кулаком. — Остынь, Тони, разве можно так обращаться с гостьей? — пожурил итальянец. Хотя, судя по подергивающейся верхней губе, совет остыть скоро понадобится ему самому. Он же еле сдерживается! Ой, мама… — У меня есть идея получше, — он протянул руку, и телохранитель передал ему длинный узкий нож. Кажется, такие предназначены для рыбного филе. Брр, зачем мне эти подробности? — Упрямство никогда не было добродетелью, — он задумчиво поглядел на блестящее лезвие, лениво повертел им у меня перед носом и чуть коснулся щеки. — У тебя есть последний шанс спасти этот… идеальный макияж. Я отшатнулась, онемев. Упс… кажется, я знаю, что он хочет сделать. Остроумно, ничего не скажешь. Не веря своей догадке, я вытаращилась на поблескивающий в свете люминисцентных трубок предмет. Разбудите меня, кто-нибудь! Ну пожалуйста! — Конечно, это не в наших традициях, но так вы будете гораздо лучше смотреться… вместе. Если вначале я как-то не думала, что могу всерьез пострадать — ну, похитили, ну, увезли куда-то… да, дико, и надо испугаться, но у меня успело выработаться что-то вроде иммунитета против немедленной паники, то теперь мне действительно стало страшно. Если бы он хотел меня просто убить, это было бы не самым худшим, хотя мне этого совсем не хочется, апокалиптические настроения как-то успели повыветриться, в последнее время как-то не до них, нет, спасибо, но если быстро и безболезненно, то еще можно. А вот открывшиеся возможности… о нет. Если бы меня сейчас не удерживал один из его подручных, я бы рухнула на пол, потому что тело моментально стало противно-ватным и покрылось испариной. Я боюсь боли. Я боюсь ожидания боли. Любой. Боюсь панически. У меня есть на то веская причина — я не дружу с обезболивающими препаратами. Аллергия. И потому имею некоторую базу для предположений о том, что меня ждет. К тому же, несмотря на свой нынешний вид, я, может быть, не слишком гламурная девица, но моя физиономия мне дорога такой, какая есть. Мамочки… Если бы меня не держали, я бы точно попыталась себя ущипнуть. Господи, зачем я в это ввязалась? Почему вовремя не пошла на попятный и не отказалась от чертова договора? Такая, блин, заманчивая перспектива — носиться по лесам, злачным местам и тюрягам, снимая всякую пакость для психа номер один, ну как же я могла отказаться. Да-да, напомните мне про контракты с дьяволом, и я вас на-и-вни-ма-тель-ней-ше выслушаю. Дорогая небесная канцелярия, пожалуйста, открутите пленку назад! Вы будете отлично смотреться вместе. Ха-ха. Сейчас, стоя перед Марони, требующим информации о Джокере, я очень, очень жалела, что ничего о нем не знаю. Да я сдала бы его со всеми потрохами, пусть даже меня все равно убили бы. Я искренне и бескорыстно желала ему сдохнуть. За то, что по его милости оказалась в этом положении, и сейчас у меня позорно подгибаются ноги. За мое ночное помраченье с перетаскиванием трупов в окружной тюрьме. За то, что вызвал во мне то темное и телесное, что было давно загнано глубоко внутрь, и на чем я уж было поставила крест, а потом просто насмеялся надо мной. И за то, что выдернул меня практически с того света — тоже. Я желала сдохнуть сама, сию секунду, потому что еще немного, и я со страху оскандалюсь. С трудом набрала воздуха в легкие и заплетающимся языком попыталась продолжить дискуссию: — Зачем это? Ему ведь плевать на меня, — на секунду мне захотелось, чтобы это очевидное утверждение оказалось ложью. Чтобы ему было больно — хотя бы опосредованно. Какая чушь! — В таком случае я ровным счетом ничего не теряю. К тому же, у меня есть претензии к тебе лично. Тут мне нечем крыть. Но можно попробовать еще аргумент. — Я была всего лишь инструментом в его руках, что я могла сделать? — А теперь будешь инструментом в моих. Неужели он действительно в это верит? — Сами будете пачкаться? — вырвалось у меня. Ну да, я была до смерти напугана, чертовски зла, но и удивлена не меньше. Не в традициях боссов мафии собственноручно вытворять что-то подобное. — Сделаю исключение, — изволил ответить Марони, немного помолчав. Он вообще был очень нетороплив, хотя я видела, что он рад бы разорвать меня на куски. Собственными руками. Ну что ж, этими руками он собрался сделать нечто… остроумное на его взгляд. Какая честь. Как же страшно. И противно от того что страшно. У меня определенно внутренний конфликт — меня трясет от ужаса, и одновременно я сама себе буду противна, если продолжу это демонстрировать. Черт, откуда это во мне? Ответ, пришедший из подкорки, мне не понравился. Я посмотрела Марони в глаза. Он глядел сквозь меня, и во взгляде была такая ненависть, как будто я не на видео снимала его с дочерью, а собственноручно укокошила ее у него на глазах. И то, что я понимала, что эта ненависть направлена не столько на меня, сколько на Джокера, ничего не меняло. И то, что он наверняка понимал, что автор всей этой затеи, естественно, не я, вряд ли его остановит. И даже то, что, возможно, он понимает, что его романтическое предположение — всего лишь предположение, вряд ли что-то изменит. Не будь фаталистом, соберись. И попробуй воззвать к голосу разума. Этот человек все-таки должен быть вменяем, да? Вдруг получится? Я постаралась, чтобы голос не дрожал. — Послушайте… мистер Марони, — ага, вот и еще одна ошибка. Так обратился к нему Джокер на той злополучной записи. Надо было сказать, например, «сеньор Марони», авось не подавилась бы гоноративом. Дура. Все, поздно, что сказано, то сказано. И сказано очень неудачно, потому что взгляд сквозь превратился во взгляд в глаза, и концентрация ненависти в нем не уменьшилась, если не возросла. Увы, когда над тобой нависает итальянский мафиози с лицом первого претендента на роль Гуго Баскервилля, держа прямо у твоего носа филейный нож, и у него только что дым из ушей не валит, становится как-то не до шлифовки диалогов. — Вы же понимаете, — завела я уже ставшую привычной песню, — что он не оставил мне выбора. — Неужели? — процедил он в ответ, — можешь не беспокоиться, он тоже свое получит. Со временем. А то, что от него останется, я передам Гордону. Гордону? Прелесть какая… мафиози на короткой ноге с комиссаром? Мир полон сюрпризов. Только не Гордон, это какая-то жуткая ошибка. Черт, а ведь я даже посочувствовала Марони в какой-то момент. Вот, точно, продолжай сочувствовать. — Мне очень жаль, что вас это так задело. — Как это благородно, — с издевкой сказал он, — и как по-женски — сначала сделать гадость, а потом причитать «мне очень жаль». А знаешь, если бы это был не он… я бы перекипел и использовал эту утечку в свою пользу. У нас благоволят к любящим отцам с детьми-инвалидами. — Так сделайте это. Вы же прежде всего деловой человек, — с надеждой проговорила я. Он спохватился и еще больше разозлился на собственную неуместную откровенность. Мою способность к убеждению можно спустить в унитаз. Там ей самое место. Итак, мы имеем очевидную параллель. И… что бы он сделал? Кто знает. Судя по результатам, что бы с ним ни произошло, и что бы он при этом ни делал, это не помогло. Печально. У меня тем более нет шансов. Марони отставил трость в сторону, и ее тут же перехватил телохранитель. Он переложил нож в правую руку и еще немного задумчиво повертел. Во рту стало кисло. Собрав остатки самообладания, попыталась сменить тон. — А вам не кажется, что это будет немного… вторично? — не совсем то, что я имела в виду… впечатление точно не то. Н-да… — В самый раз, язва. Опять обозвали. И что я им всем сегодня «язва»? — Вы меня точно ни с кем не путаете? Ну не тяну я на язву, чессло… Пришлось прерваться, потому что кончик ножа оказался прямо у моих губ. Я замотала головой, но кто-то бесцеремонно схватил меня за хвост и дернул. Очень удобно. Кажется, еще и на руку намотал. — Ничего, я не придирчив. Он свое получит, — повторил Марони. — Он… он — чума… пр-роказа. Я поняла, что терять уже нечего. Так и так, он это сделает, если сейчас не случится какого-нибудь чуда. Может, Бэтмен опять обрушится откуда-нибудь? А? Вспомнила недавнюю беседу с комиссаром. Попыталась ухмыльнуться, снова поймав взгляд Марони. — Тогда как вы — всего лишь привычное зло, — повторила я слова Гордона. — Сучка, — выплюнул Марони и, схватив меня одной рукой за подбородок, другой засунул острие за правую щеку. — Он хоть чистый? — проговорила я невнятно, клацнув зубами по железу, трясясь от страха и стараясь при этом не потерять лицо. Ну и каламбурчик. Не смешно, черт побери! Марони на секунду удивился этому вопросу. Если б я знала, как воспользоваться его замешательством! Он слегка надавил, и я почувствовала, как расходится слизистая под острием. Я сжала кулаки так, что ногти по-настоящему впились в ладони. Думала, так не бывает. Зажмурилась, мечась между двумя мыслями — «не дернуться, может, передумает» и «кончай с этим скорее». Он не спеша нажал сильнее, и во рту смешались два оттенка металла. Я попыталась подавить нечто между визгом и рычанием и замерла, стараясь не пошатнуться от участившегося дыхания. Если я начну вырываться, все будет еще хуже. В голове осталась одна мысль — только бы не закричать, а то будет совсем плохо. Но вскрикнул Марони. И выругался. Лезвие скользнуло длинно и больно, я завизжала, послышался грохот падающего тела, стон и новый поток ругани. Меня отпустили, и я тоже грохнулась на бетонный пол. Перед глазами поплыли круги. Нет, никаких спасительных летучих мышей. Но чудо случилось. Марони лежал на полу и тяжело дышал, телохранитель старался уложить его ровно и отгонял остальных двоих, чтобы не трогали. Проблемы с позвоночником? Как вовремя. Но лучше бы на полминуты раньше. Меня скрючило от боли и шока. Шока скорее психологического, чем болевого, а жаль, от второго полагается отключаться. И ты в нирване, и ничего не чувствуешь… Перед глазами понеслись картинки прошлой ночи, когда я снимала, снимала, снимала, будто в трансе, вырезанные улыбки трупов… волна омерзения прокатилась вдоль позвоночника, попадая в резонанс с судорогой боли. С-стыдобина. Ненавижу. Что делают всякие мелкие беззащитные твари, чтобы их не трогали? Притворяются мертвыми. Очень хотелось выть от боли и еще больше — не представлять, на что я сейчас похожа. Тссс, ты в глубоком обмороке. Я постаралась дышать потише и прикинулась тряпочкой. Сердце колотилось где-то прямо под горлом, и мне было удивительно, что никто не слышит этого грохота. Через несколько минут кто-то обратил на меня внимание. — А с ней что делать? Я почувствовала движение рядом с собой, кто-то тронул за плечо, потом легонько похлопал по неповрежденной щеке. Все равно больно, мне стоило дикого усилия не поморщиться. Лежу, как ватная кукла и пытаюсь хоть что-то придумать. Никаких идей. Чтоб я сдохла. Прямо сейчас. — Кажется, без сознания, — это тот здоровяк. Несильный пинок по ребрам. Ботинком, сволочь! Я уже знаю, кто. — И правда, в обморок хлопнулась! — точно, тот, что тыкал в меня пистолетом в машине, а потом еще намеревался дать по морде. — Давно? — голос Марони. — Похоже, сразу, как… вы же собирались только припугнуть? — Значит, планы изменились. Я чуть не выругалась в ответ. Чудненько. Меня хотели напугать. Показали козу и позвали буку. И что мне теперь делать со своей располосованной рожей? Вот преподнесу Гордону повод прищучить этого… «традиционалиста», мать его. За собственноручно нанесенные телесные повреждения. А там и все остальное подтянется. Правда, заставить себя публично свидетельствовать против него будет сложновато. Я не боюсь, ни черта я уже не боюсь, я, блин, с Джокером целовалась! Хихи. Меня чуть снова не передернуло. Только вот, если ему нравится быть экспонатом кунсткамеры, то я как-то не горю желанием. Показаться кому-нибудь в таком виде… о Боже. Ничего, можно потерпеть ради такого дела. Все это пронеслось в голове за какие-то секунды. А Марони тем временем снова отдышался и быстренько определил мое будущее: — Вышвырните ее отсюда. Отвезите куда-нибудь, возьмите еще людей и оставайтесь поблизости, если я прав… а я прав, такие как он очень не любят, когда трогают их вещи. Он явится туда, и вы его схватите. Мне не важно, как вы это сделаете, и в каком он будет состоянии, но — живым! И верните ей телефон. А потом — сделайте так, чтобы ее никогда не нашли. А впрочем, нет, прихватите заодно с ним, пусть посмотрит. У итальянца пунктик на том, что у нас роман? Не будет такого, не явится, не надейтесь. Охх, да, вышвырните меня уже скорее, я вызову «скорую», и будет всем счастье. Господи, как же болит-то! *** Когда Монтгомери не явился в назначенное время, он слегка удивился. У Траута должно было хватить здравого смысла принять приглашение, пока оно было прямым и без побочных эффектов. В четверть одиннадцатого стало ясно, что любовь к излишней демонстративности сыграла с ним… забавную шутку. Поглядывая по сторонам, от скуки набрал номер Элисон, ожидая услышать какую-нибудь гадость в свой адрес. Удивительным образом задевая, подобные ее реплики в то же время и забавляли какой-то бесшабашной искренностью. «Абонент недоступен». Интересно, барышня так увлечена вечером в мэрии, что даже телефон отключила? А она заметила отсутствие своего кавалера? К половине одиннадцатого запас терпения начал иссякать, а лукасовы мальчики проявляли все больше признаков рассеянности, в то время, когда стоило бы как раз начинать вглядываться в каждую тень. Ведь единственный человек, который мог заметить и оценить тот мелкий трюк, в свою очередь не отличался терпением и должен был уже как-то себя проявить. Чего же он ждет? *** Поскольку я отказывалась подавать какие-либо признаки жизни, меня понесли, затолкали в огромный джип и куда-то повезли. Там я «пришла в себя», опасаясь, что иначе приказание «вышвырнуть» будет исполнено буквально, и всласть поныла от боли. Никто, естественно, не обратил внимания. Минут через десять меня вытолкали на улицу, следом полетели мой мобильник и несчастный ридикюль Мэг. Бандиты укатили, но, судя по всему, недалеко. Что ж… Приложила все силы, чтобы отодвинуть боль на второй план. Подобрала вещи. Экран у телефона треснул. Собралась позвонить 911, но проклятая кнопка вызова не работала. Хотя — что бы я им сказала? Меня похитил Сальватор Марони и рожу порезал, потому что я снимала его с дочкой на видео, а еще он решил, что я трахаюсь с Джокером, а потом ему нерв защемило? Приезжайте, полюбуйтесь. Просто замечательно. А они мне: «Говорите почетче, пожалуйста». И… о нет, насчет «скорой» я определенно погорячилась. Мне нельзя в больницу. Я знаю, чем это закончится, я не хочу еще одного анафилактического шока… я вообще ничего не хочу. «На это не бывает аллергии, маленький укольчик, вы же не хотите неприятных ощущений?» и, через пару секунд, удушье, и — «где этот чертов эпинефрин?!» И прихожу в себя с трубкой в горле, и не могу говорить. И это «не могу говорить» почему-то еще страшнее удушья. Только не снова. Я огляделась и примерно сообразила, где нахожусь. Мидтаун, но недалеко от Восточных доков. Нечего и думать дойти пешком до студии дяди Карла, часа полтора ходу будет, а до дома и того дальше. Если не свалюсь по дороге. А я свалюсь. Голова кружилась. Хотя сейчас, в более-менее вертикальном положении, кровотечение почти прекратилось, должно быть, я потеряла много крови, пока валялась, изображая обморок. И за мной следят, и уйти мне никто не даст. А, к черту, будь что будет. Сделала пару шагов в сторону перекрестка и подпрыгнула, потому что заверещал все еще зажатый в руке мобильник. Треснутый экран ничего не показал. Хоть бы нужная кнопка сработала. — Мм? — Развлекаемся? — мягко пророкотала трубка, — пропустишь все самое интересное. Я выключила телефон. Чтоб тебя. Это все ты виноват. Снова вызов. Я пытаюсь отделаться от Джокера, просто бросив трубку? Хорошо, я отвечу. — Что-то со связью? — Офи… — больно! — офигенно развлекаюсь! Можешь приехать и пристрелить меня, но сегодня я беру выходной, и это не обсуждается, — говорить было мучительно, но молчать не получалось. — Это приглашение? — я прямо-таки увидела, как он ухмыляется. Сссволочь. Это все из-за него. Хотя, вообще-то, сама виновата, он ведь дал мне выбор. Я могла отказаться. Раньше. Давно. Много веков назад. Мне было очень больно, очень плохо, и я была в полной растерянности, а потому, еще немного посчитав эти замечательные разноцветные круги в воздухе, сказала: — Ну, вроде того. — Ты оч-чень нехорошо звучишь. Что это было? Это что, тревога в голосе? У меня уже галлюцинации? — Удивительно… что я вообще как-то… звучу, — промямлила я и, переведя дыхание, лаконично сообщила: — из-за тебя Марони разрезал мне рот, — несмотря на боль, у меня вырвался нервный смешок, и стало еще хуже, но я не смогла удержаться от комментария: — кажется, он всерьез решил нас поженить. — И добавила со всей честностью: — Я тебя ненавижу. На том конце послышался очень странный звук, как будто он пытался то ли не заржать, то ли не зарычать. — Какой, однако, затейник, — процедил он. — Где ты? Судя по всему, мою последнюю фразу он решил проигнорировать. Ладно, ему же хуже. Хочешь полюбоваться на результаты? Забавно взглянуть на дуру, которая ненадолго нашла в тебе что-то интересное и отказалась от своего самого сильного на тот момент желания — исчезнуть с лица земли, а затем получила за это по полной программе? Ну ладно. А теперь — я хочу — чтобы — тебя — не было. Вот сейчас я снова стою перед выбором: положиться на невероятное — поверить, что он действительно хочет вытащить меня, сказать, где я, предупредить, что его ждут. Он явится в сопровождении команды «клоунов» и, наверное, прекрасно развлечется в стычке с шестерками Марони. А дальше — что? Или же частично промолчать. Я могу сделать что-то, что, возможно, избавит Готэм от одного из самых страшных кошмаров. Сейчас я скажу тебе, где я… не знаю, что у тебя на уме, ничего не хочу знать. «А то, что останется, я передам Гордону». Что ж, это меня устраивает как нельзя лучше. Это из-за тебя я сейчас готова выть от боли, это из-за тебя я теперь буду шарахаться от своего отражения… Хотя нет, не буду. Если тебя схватят, я тоже вряд ли сбегу. Да и пытаться не буду. А если не схватят — ты же меня и пристрелишь. Как пить дать. — Э-эй. Где ты? — этот пьянящий голос. Изыди. Лучше все же предупредить. Или нет? Выбор номер два: быть убитой или загнуться в «скорой». Хрен редьки не слаще. Тебе конец. Я скажу, где я, ты приедешь… должны ведь семеро вооруженных мужчин, не скованных полицейскими правилами, справиться с одним? Ну какой-то шанс должен быть? А там — надеяться на то, что меня прикончат быстро. Спасти Готэм и умереть, ха-ха, какой пафос. Медаль посмертно. — Я… — черт, черт, черт! — Где ты? Я сказала ему, где нахожусь, и посоветовала искать мое бренное тело где-нибудь за мусорным баком. — Ээ… вот-вот, сиди за баком, — пробормотал он и отключился. Вот и все. Если он выкрутится, он убьет меня. Если нет — это сделает Марони. Мне слишком плохо, чтобы думать о том, что возможны другие варианты. Что были возможны. Я в изнеможении привалилась к стене и сползла вниз. Джей, это ловушка. Молчи, молчи, ты ничего не должна чудовищу, которое уже однажды перевернуло Готэм вверх дном и сейчас вот-вот сделает это снова. Ты ничего не должна ублюдку, который так подставил тебя ради забавы. Жила-была японская девочка, мастер каллиграфии. Которой никогда не было. Жила-была в городе Готэме одна неудачница, у которой вдруг взыграл комплекс «красавицы и чудовища». Сама виновата. Ты все сделала правильно. Может быть, это единственное добро, что ты совершила за всю свою жизнь. Все правильно. Только почему я чувствую себя таким жалким дерьмом? Джей, тебя ждут люди Марони. Джей? Почему «Джей»? А что, ему подходит, особенно если бы он этак лениво вытянулся в кресле с чашкой кофе или бокалом вина. И без грима. Я так и не видела, не видела его без грима… та ночь с полетами на мотоцикле не в счет… жаль. И «Магночка» так и останется брошенной на улице… Забудь, забудь и не думай, назад не отыграешь. Ни несказанные слова, ни твою, теперь и твою разрезанную физиономию. Больно. Жила-была девочка… Не докричишься до заснувшего в будке небесного киномеханика, да и не его обязанность повторять пропущенные куски, возвращать упущенные мгновения. Ты все сделала правильно. Джей, он совершенно свихнулся. Так хочется перезвонить и предупредить, что его ждут, но это невозможно. Уйти, убежать. От того, что сейчас здесь произойдет. От себя. Только вот ноги не держат. Надо присесть. Сейчас действительно хлопнусь в обморок. Хорошо бы. Джей. Чтоб ты сдох, Джей.