Till they're sore // ex Bad romance

Ни Брюс, ни Альфред не могли контролировать систему прослушивания полицейских переговоров круглосуточно, так что программа распознавания голоса реагировала сигналом на ключевые слова, либо поток автоматически перенаправлялся в наушник, встроенный в шлем, и «имя» Джокера оставалось в списке приоритетных. Так Альфред узнал о побеге. Так же и Брюс, вернувшись в пентхаус немного подумать, узнал об ограблении ювелирной выставки, где были замечены несколько человек в клоунских масках. Темнеющее небо приглашало поучаствовать в охоте. Грабители оказались кучкой дилетантов, которых посетила шальная мысль, что, если они своим видом напомнят о прошлогоднем ужасе, то им будет гораздо проще. Было вполне очевидно, кто им ее подкинул. Тем более, что сообщение о появлении настоящего Джокера на покинутой Брюсом свадьбе дошло до него как раз в тот момент, когда неудавшихся грабителей уже арестовали. В ярости от того, что потерял лишнее время на явно отвлекающий маневр, он отправился туда, где мог бы быть во время… Он знал, что ему там уже нечего делать, но не мог противиться желанию взглянуть собственными глазами на место, где он мог бы быть в тот момент и — не был. И ничего не смог сделать. Опрос свидетелей был делом полиции, так что он принялся неспешно объезжать окрестности без определенной цели. *** — …эй, есть кто живой? Мне показалось? Черт, голова сейчас взорвется... Если я пошевелюсь, она разлетится на тысячу маленьких осколочков. Во рту — котята нагадили. Лежать неудобно. Жестко. И холодно. Хотя чем-то я укрыта. Я в морге? Я умерла, да? Меня убили, или это я сама убилась, упав с дерева? Что с камерой??? Разуй глаза и посмотри. Ох... Пока меня не было, мне было гораздо, гораздо лучше. Где это я? Похоже на церковь… точно, а я лежу на лавке. Как я тут очутилась? Я все-таки свалилась с дерева? Содрогаюсь от смеси малоприятных воспоминаний — может, приснилось? Ну пожалуйста! И натягиваю повыше... Фиолетовое пальто?!! Упс... Осматриваюсь из-под ресниц. На полу рядом сидит он. Острые колени в грязных брюках, рукава рубашки с идиотским рисунком подвернуты, ворот и жилет расстегнуты, грим наполовину стерт. Шрамы несимметричны и страшны. Глаза красные. Сколько ж ты не спал, мужик? Смотрит. С любопытством. Открываю глаза до конца, все равно он уже заметил, что я очухалась. Что-то изменилось. Хм. Исчезли те гадкие подергивания, от которых подташнивало, пока он устраивал свое… шоу. Подавляю желание дотронуться до его искалеченной щеки. Что это меня дернуло? От любопытства кошка сдохла. А вообще, мне сейчас так хреново, что все равно — просто хочется уткнуться в кого-то живого, будь это хоть японский император, хоть Мерилин Мэнсон, и тихонько повыть. А-атставить нытье. Вздохнуть тихонько и уютно. Пожалуй, это будет правильно. И сладко потянуться. Как будто для меня обычное дело просыпаться в полутьме церковного нефа под внимательным взглядом убийцы-психопата, который только что оставил Готэм без головы. И без одной никому не мешавшей толстой задницы. И, думаю, некоторое количество охраны там тоже полегло. Прелестно. А что я — здесь — делаю? Он молча протягивает мне мятный леденец. Очаровательно. Девочка, хочешь карамельку? Я несколько обалдеваю от такой неожиданной заботы. Отравит? Вряд ли стоило таких усилий. Наверное, вид у меня сейчас на редкость комичный, потому что его изуродованный рот искривляется в том, что, видимо, должно обозначать ухмылку. Ладно. Улыбаюсь в ответ. Без усилия. Беру конфету. Крупные длиннопалые руки, в пятнах от пороха и реактивов, не холеные и не праздные, и, пожалуй, красивые. И — голос. — Так лучше? — Угу. Где я? — Это не важно. — Так ты меня не убьешь? — на редкость умный вопрос. И прозвучало как-то подозрительно разочарованно. Но надо же как-то поддержать беседу. Н-да... Покачал головой и закатил глаза. — Зачем бы? — Ну... — ...а чего еще от меня ждать? Да? — на этот раз — точно улыбка. Как ему это удается? У него же все мышцы должны быть перерезаны. Если доживу, спрошу у какого-нибудь пластического хирурга. — Угу, — энергично киваю, лёжа, и делаю «милую рожицу». Голова мстит немедленно. Не кантовать, однако. — На редкость содержательная беседа, — облизнул уголки рта, щелкнул языком. Мм... Неприятная привычка. — Извини уж, я немного не в своей тарелке, прямо таки в некотором шоке, если честно. Сажусь, кутаясь в одолженный предмет гардероба. На манжете что-то влажное — кровь? В полутьме не разобрать. Да и какая разница? Нет, оно липкое, точно кровь. Бррр. Ну и ладно. В голове снова раздается череда мелких взрывов. Должно быть, здорово приложилась. — Извиняю, — милостиво кивнул он, помогая мне сесть. Сижу. Думаю, что бы еще сказать. Не придумывается. — Что касается твоего риторического вопроса, убивать тебя было бы расточительно. Такой экземпляр. — Сам ты... экземпляр. До сих пор я считала «громовой хохот» фигурой речи, но акустика в церквах и впрямь хороша. Отсмеявшись, мой новый знакомый смахнул воображаемую слезу своим длиннющим пальцем. — А ты мне нравишься! Хм. Нарываюсь — определенно. Нравлюсь? Ну что ж, это может меня сберечь. А может, и нет. — Очень польщена. — Так вот, к делу. Я просмотрел твои картинки, и у меня есть к тебе предложение. — От которого я не смогу отказаться? — да что же это такое, мне что, всегда надо покривляться на краю гибели? — Не захочешь. — О. — Будешь моим… герольдом. — Хм. Слово пиар-менеждер уже устарело? — Отдает офисом. Мне больше нравится это, — опять облизнул губы, — скажем, ты… оказываешься в некоем месте, снимаешь происходящее, потом выдаешь в газету или куда там. С моими комментариями. Кое-какой материал придерживаешь до моего сигнала, — говорит медленно, старательно артикулируя, — выбираешься сама. Как ты там оказалась, понятно, объясняешь тоже сама, так, как тебе удобно. Хочешь — так и скажи, что у нас с тобой договор. — Зачем тебе это? — Есть одна идейка. И мне так будет интереснее. — Что, просто так убивать людей скучно? — я постаралась, чтобы это прозвучало обвиняюще, но он будто не заметил. — Просто так? Просто так скучно всё. — Ну… А зачем тебе мое согласие? Почему просто не привязать меня к стулу, как того ведущего, как бишь его? — господи, что я несу? Он же псих. Да и я, похоже, не лучше. Балда. Пристальный взгляд. Словно ждет, что я еще брякну. — Привязанной к стулу тебе будет неудобно работать. К тому же, я люблю разнообразие. — Да? Ты, можно сказать, только что повторился, я имею в виду это эффектное появление. Довольно хмыкнул, будто я сделала ценное замечание. Помолчал. Скорчил рожу. Хотя нет… ему как будто нужно все время что-то проверять в своих изрезанных щеках. Неужели действительно насквозь? Удивительно подвижное лицо, учитывая подробности. И, наверное, он был хорош собой, пока не… — Мне пооправдываться? Я тем временем не без труда вытащила смятую пачку сигарет из заднего кармана загубленных брюк, и с наслаждением закурила, но спохватилась, что место, мягко говоря, не слишком подходящее, и старательно затушила сигарету о подошву. — О, не стоит труда. — И… что ты думаешь? Я действительно не могу отказаться от такого предложения. Никогда не собиралась работать в режиме стрингера, но раз на меня обрушилась такая возможность, надо пользоваться. Чего мне терять? Уже нечего. Вчера точно было нечего. А сейчас… мне чертовски интересно. Кажется, у меня загорелись глаза. Понабивать себе цену? Не стоит, не тот случай. Да и, вообще-то, выбора у меня нет. — Гарантии безопасности? — Никаких. Почти. — О, разумеется. — Чего тебе терять? Я что, настолько для него прозрачна? — Хмм… — смотрю на него внимательно, что он еще во мне интересного успел углядеть? — Ну, только ради тебя, — продолжаю я ёрничать. А ведь и вправду, ради… чего-чего? — Как мило. По рукам? Мы очень официально пожали друг другу руки. Подозреваю, что у меня при этом была такая же стёбная рожа, как и у него. Боже, во что я ввязываюсь? Вообще-то мне полагалось его бояться, я и боялась, но как-то вяленько. Он вызывал во мне любопытство, и... его теплое рукопожатие внушало совершенно нелогичную уверенность. В чем? Было над чем подумать. Возможно, в том, что мысли об осуществлении вышеупомянутого апокалипсиса в ближайшее время не будут меня мучить, потому что вот он рядом, собственной персоной. — Я так понимаю, моя камера уцелела? — Лежит на кафедре. — О-очень символично. — Ехидничаешь? — Это нервное, как видишь. — Вижу. Это хорошо. — Что нервное? — Что ехидничаешь. Значит, я не ошибся. — В чем? — В том, что вижу. Садится рядом со мной. — Ты позволишь? — А у меня есть выбор? — Нет, и все же? — Располагайтесь, сэр. — Хорошо. Так вот, еще я вижу профессионала. Хорошего профессионала, который вцепился в возможность оказаться круче, чем уже есть, зная, чего это может стоить. Кроме того, мало кто на твоем месте сейчас вот так спокойно сидел бы и ехидничал. А еще я вижу красивую женщину. Немножко потрепанную, правда, но мне дамы не каждый день сыплются с деревьев на голову, — он, словно извиняясь, развел руками. Вот зараза! — И ради этого надо было меня сюда тащить? Тут, конечно, красиво, но как-то неожиданно. Он пожал плечами. — Позволь уж мне решать, надо или не надо. — Be my guest. — Благодарю. — И кто мне поверит, что я вот так сидела на лавочке едва ли не в обнимку с самим Джокером, а он тем временем писал любовные записки гражданам Готэма? И, кстати, где твой, ээ, естественный враг? Кажется, меня опять несет. Так нельзя, все-таки это не простой собеседник. Но он реагирует абсолютно ровно на все мои нервические штучки. Странно даже. — Занят. Но, думаю, он скоро к нам присоединится, — он довольно оскалился. — Поверят, не беспокойся. Никуда не денутся. Присоединится? Ой. Такая возможность мне в голову не приходила. Мне кажется, свою долю потрясений я на сегодня получила. И вряд ли мне нужна помощь. И даже шанс заснять возможное побоище меня уже не вдохновляет. Нет, спасибо, меня никак не тянет на подвиги. Я против, извините, очень устала. Я хочу домой. Он помолчал. Отчего-то, даже когда он сидел неподвижно, от него исходила такая энергия, будто он готов в любой момент взлететь. Но он явно тянул время. Ну что ж… — Сменим тему. — О’кей. Еще пауза. Внимательно смотрит мне в глаза. — Ты ведь на самом деле не боишься меня. — Почему ты так думаешь? — Я это знаю, поверь. — А вот и неправда, мне страшно до чертиков. — Ты боишься не меня. Ты и смерти не сильно боишься, хотя это довольно глупо. — И чего же я, по-твоему, боюсь? — Запутаться. — Хм. В чем? — Поймешь, когда запутаешься. Давай так, я спрашиваю — ты отвечаешь. Боже, почему он так в меня вцепился, что я такого могу ему сообщить? Он меня с кем-то перепутал? И как только это обнаружит — свернет шею, как Хэдер? Не похоже. Развлекается, да? Ну ладно. — Хорошо, начинай. — Мне нужны абсолютно честные ответы. Я узнаю, если это будет не так. Да что он хочет? — Твоя первая мысль — здесь, сейчас? А, понятно. Вздыхаю с облегчением. Психологические игры — это я не против. И скрывать мне, в сущности, нечего. — Я умерла. — Как видишь — нет. — Не уверена. — Твоя вторая мысль? — Где моя камера? — Браво! Я же говорил, ты профи. Я закатила глаза. — Ну… да, сначала своя тушка, потом тушка камеры… — Третья? — Мне все приснилось. — О нет. — А жаль. Настоящая смерть — это... некрасиво. — Никто еще при мне не оценивал смерть в таком ключе. Зато это бывает забавно. И полезно. Иногда. Я помолчала, передо мной снова пронеслись отвратительные картинки. — Зачем ты это делаешь? Он только скривился. — Пожалуй… моим призванием всегда были мелкие пакости и большие глупости. — Ты это называешь мелкими пакостями? — Конечно. В масштабах вселенной. Пауза. — Продолжим. Следующая мысль? Ой. — Ну? — ... — Я жду. — Не могу. Не могу я тебе сказать то, что и мыслью-то не было. Непроизвольным движением, вовремя перехваченным рассудком. — Пра-авда? — он вскинул брови. — Правда, не могу. Как я тебе скажу об этом? Мне почему-то неловко. Я не знаю, что это было — борьба любопытства и отвращения, или… ой, интерес иного рода?! Чудовище, держащее в страхе город, оказалось едва старше тридцати, тощим длинным мальчиком с красными от недосыпа глазами и теплыми руками. Руками, которые на моих глазах одну шею свернули и две перерезали, но я теперь даже не уверена, важно ли это. Вот что значит длительное воздержание. Чертовы гормоны. — А я-то думал... — презрительная мина. Встает, поворачивается, демонстрируя сутуловатую спину. — Подожди. — Я уже подождал. Прощай. Тебя никто здесь не держит. Считай, что тебе все приснилось. Камеру не забудь. Очень символично. — Обернулся тоскливо, и, сгорбившись еще больше, двинулся к выходу. Черт. Черт! Черт!!! Что бы на моем месте сделал нормальный среднестатистический человек? Правильно — возблагодарил бы небеса за счастливое избавление и отныне праздновал бы свой день рождения два раза в год. Проблема всей моей жизни в том, что с этим самым нормальным среднестатистическим человеком мне всегда оказывается не по пути. Я не могу рационально объяснить свои действия. Разве что глубоким шоком, сотрясением мозга и недобитой склонностью к суициду. С шипением и чертыханьем я вскочила с этой идиотской лавки, заорала «Стой!» и попыталась догнать «человека, вселяющего ужас в души порядочных граждан», отчего у меня опять закружилась голова и после пяти шагов пришлось снова плюхнуться на очередную деревяшку для набития синяков на заднице — хорошая католическая традиция сидеть во время службы, только подушку бы. — Я боялась тебя обидеть! «Ну и дура» — сказал мой внутренний голос. Тот, кто называл себя Джокером, остановился и на секунду замер — видимо, мне удалось его удивить. Ага, себя тоже. Опять. Непредсказуемое дитя. Я успела проклясть все на свете и во-первых свой врожденный идиотизм. «Непредсказуемое дитя», это у дяди Карла такой эвфемизм слову «имбецилка» по отношению ко мне. Знаменитое гаденькое хихиканье — идет в мою сторону. Показалось, что его макабрический грим сам собою проступил на лице. Да ты не играешь в Смеющуюся Смерть, ты она и есть. Кто бы ты ни был, ты настоящий. Чудовищная игра светотени. Останавливается передо мной, смотрит, прищурившись. — Либо я ошибся дважды, либо ни разу. Встаю, опираясь на его руку. Теплую. Жесткую, как поручень в автобусе. Не люблю смотреть снизу вверх. Ждет. Темные зеленоватые глаза, готовые к разочарованию. — Увидев тебя прямо перед своим носом, я... — что же это такое, язык не поворачивается! — Хм. Испугалась? Это нормально, — дернулся, снова собираясь уйти. — Нет, не перебивай! — я аж ногой топнула. Господи, почему это так важно, и почему меня так трясет? — Увидев тебя... вблизи... я... хотела... дотронуться-до-твоих-шрамов! — выпалила я, — вот, — зажмурилась, отступила на шаг и развернулась спиной. Вот и всё. Это не больно. Это не больно. Ты что творишь, идиотка! Ты что только что сделала? Это убийца, урод, псих, тебе нужно только уйти отсюда. И камеру не забыть. Спасти свою шкурку, а потом получить бешеные деньги за фоторепортаж с места преступления в процессе. И эксклюзиффчик, ага. Доктор, я умру? — А как же! Руки на моих плечах. Сейчас и мне шею свернет, и пусть меня наградят премией Дарвина! Дважды! Он рывком развернул меня к себе. — Хмм. Вложить, так сказать, персты? Ты что, из этих? — Каких — этих? — я непонимающе уставилась на него. — Любительниц… модификаций, — с отвращением выплюнул он. Я покачала головой. — Нет. Не из этих. Он недоверчиво посмотрел мне в глаза. — Странно. А сейчас? Разум победил, я полагаю? Мне вдруг стало стыдно. Глупо, по-детски стыдно, только непонятно за что. Чушь какая! Разглядываю его. В глазах недоверие и насмешка. И еще капля любопытства. В морщинках вокруг глаз — остатки темного грима. Губы. Кошмар. Удивительное свойство физического уродства — одновременно притягивать взгляд и заставлять его отвести. Мне чертовски неловко, но я давлю в себе эту неловкость. Не знаю, почему, но чувствую, что если отведу глаза, все закончится. А потом все закончится и для меня, и не потому, что он меня прикончит, в это мне не верится, просто... личный апокалипсис. Да, я хочу до этого дотронуться. Ужас. Томительный ужас. Чертовы гормоны. Меня все еще шатает, поэтому он поддерживает меня. И на мне все еще его задрызганное пальто. — А тебе не пришло в голову, что ты можешь мне… доверять? — Ну, во-первых, моя голова не слишком готова к тому, чтобы в нее что-то пришло. Во-вторых, надо совсем свихнуться, чтобы доверять тебе. А в-третьих — какая тебе польза от моего доверия? — Никакой. Я вообще не уверен, что тебя не надо было пристрелить. — Почему ты этого не сделал? — Душевный порыв, — ухмылка. — А сейчас — хочешь? — Чтобы ты меня пристрелил? Еще утром я была бы не против. А теперь — давай отложим. — Вот как? Вообще-то, я имел в виду, не пропало ли это твое желание? — он сощурился. — Дотронуться? Его руки все еще на моих плечах, и я не хочу, чтобы он их убирал. Внутри следы животного страха сговорились с остатками рассудка и чувства самосохранения и борются с тотальным наплевательством, проклятым любопытством, недавним желанием умереть и просто — желанием. Ой, блин. Да! А ты знаешь, чем это может закончиться? — Да... то есть, нет. Можно? Еле заметный кивок. Я поднимаю руку, провожу кончиками пальцев от виска к скуле, а потом, решившись, вниз. Чувствую под пальцами эти шрамы. Настоящие, не фальшивые, как я подумала в какой-то момент. Резаные, шитые, воспалившиеся, выболевшие. Жуткие. Очень старые. Нарушающие мимику, затрудняющие дикцию, заставляющие поминутно нервно и противно облизываться. Грубое месиво из провалов и келоидной ткани. Кто же с тобой это сделал? Для меня сейчас вообще больше ничего не существует. Только это невозможное… существо, его измученные глаза, искалеченное лицо. Наверное, я действительно сильно стукнулась головой, потому что вдруг я обнаруживаю себя стоящей на цыпочках, вцепившись пальцами в зеленые волосы и впившись в разрезанные губы. Я помню грохот, мелькнувшую темную тень, отбрасывающую его от меня, а потом все вокруг опять почернело.